Именно так отец Драко поиздевался над сыном из могилы. Ещё один плевок в своего отпрыска. И остался лишь один представитель рода Малфоев.
Паб «Darko’s», сегодняшний день
— И он такой: «Ну, Гарри, а ты знал, что в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году Кракатау выбросил в атмосферу столько пыли, что в течение двух лет после этого закаты во всем мире были зелёными?» А я думаю… что за хрень этот Кракатау? Серьёзно… Нет-нет, Гермиона, я ещё не закончил рассказ, — Гарри ткнул пальцем в подругу, которая закрыла рот и вжалась в сиденье, когда весь столик разразился хохотом.
Он распинался так уже какое-то время. Рассказывал истории и шутки, чей смысл Драко не совсем улавливал, но которые казались забавными почти всем остальным. Другие посетители этого заведения бросали на Поттера раздражённые взгляды или пялились во все глаза. Драко решил: это потому, что Поттер привлекает внимание. Либо всё дело было в том, что здесь никто не шумел, за исключением мальчишек, играющих в дартс у дальней стены.
Малфой потёр лоб и сделал ещё один глоток — он не мог вынести так много болтовни. Он начал обдумывать возможность отправиться в другое место, как только заметил знакомых, но большинство из них тут же на него уставилось. Остаться стало делом принципа, так что Малфой никуда не ушёл. Бросив в его сторону несколько взглядов и немного пошушукавшись, соседи перестали обращать на него внимание. И Драко устроился в самом тёмном уголке заведения.
Во время разговора Поттер размахивал руками и использовал разные жесты. Будто сам участвовал в той ситуации, о которой рассказывал. Драко посчитал это раздражающим, но если бы речь шла о ком-то другом, он мог бы признать, что наблюдать было интересно. Поттер уже добрался до конца шутки, и теперь все его друзья смеялись до слёз. Гарри хохотал вместе с ними, улыбаясь при виде выражений их лиц, а затем вдруг перевёл взгляд на Драко. Словно только что про него вспомнил, его губы всё ещё были растянуты в улыбке, которая Драко не предназначалась. Ни история, ни улыбка. Поттер повернулся обратно к друзьям, и Драко решил бы, что тот его не заметил, но смех Гарри стих, а улыбка чуть увяла. Этого было достаточно.
Иногда Драко задумывался об этом. Раньше, ещё до Башни. Что бы случилось, если бы они подружились с Поттером. Потом он несколько раз размышлял об этом после Башни. Ведь если ты подружился с определённым человеком, всё могло бы сложиться иначе. Чего-то бы никогда не случилось, а вместо этих событий произошли бы какие-то другие.
Именно так начинается жизнь. Окружение, семья, личность. Они с Поттером были воплощениями двух разных миров, которые всё же умудрились остаться поблизости друг от друга. Как луна и солнце, которые поднимаются в небо и освещают этот мир, но делают это совершенно по-разному. Яркий и тусклый; день и ночь. Свет и темнота. Полные противоположности, каким-то образом связанные друг с другом.
Жизнь забавна. Мелкие, незначительные решения, которые мы принимаем, наши слова и поступки, то, что никоим образом не должно было обернуться чем-то важным, приобретает решающее значение. Превращается во что-то огромное. Например, тот фильм во Франции. Или вечер, когда его поцеловала Грейнджер. Или вся его жизнь.
========== Часть шестая ==========
Азкабан, после Башни: 4 года, 4 месяца
Драко посмотрел вниз, на свои ноги — глаза полоснуло тёмно-оранжевым цветом. Его кисти фиксировались магией на расстоянии трёх дюймов друг от друга, лодыжки — на расстоянии фута.
Когда Драко связали в первый раз, какая-то малая часть него обрадовалась. Наслаждалась возможностью ощутить магию кожей. Но это чувство быстро вытеснилось пониманием того, что это сродни издевательству — он испытывал то, что было ему недоступно. Первые дни Драко злился: охранники пользовались магией будто напоказ, демонстрируя узнику то, чем владели сами, но чего был лишён он. А затем, будучи окружённым волшебством и колдующими людьми, Драко вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Будто оказался не на своём месте вместо того, чтобы туда вернуться. И осознание этих ощущений лишь добавляло неловкости.
Его мысли непрестанно скакали в голове, сам же он безостановочно передвигался по камере. То он разглядывал окружающие его стены и размышлял о том, что попал в Азкабан — в один из своих материализовавшихся кошмаров. То опускал взгляд на свои ладони или прикрывал глаза, ощупывал лицо и голову и думал о том, что всё это просто не может быть реальностью. Ему чудилось, что он видит подёрнутый дымкой сон, череду расплывающихся по краям картинок. Потому, что Драко не мог в это поверить. В то, что после всего случившегося он оказался именно здесь. И, может, его заключение и представлялось всем неизбежным итогом, сам он всё это время был слеп. Драко бросало из крайности в крайность: либо он был полностью здесь, либо его разум уплывал, наблюдая за происходящим со стороны, как за неким воспоминанием, которое могло быть ложным.
На лице у него красовался синяк. Драко не был в этом уверен, потому что не видел его воочию, но ощущения были соответствующие. Ныло место от виска до скулы. Конечно же, теперь кровоподтёк выглядел лучше, чем когда только появился. Прошло уже много времени, так что фиолетовый цвет, скорее всего, сменился отвратительным коричневым оттенком. Наверное, такая палитра гармонировала с состоянием его лица, так как в течение нескольких недель Драко не позволяли принять душ. Он буквально чувствовал копошение бактерий, ощущал, насколько жирными стали волосы, как потемнела от въевшейся грязи кожа, как мерзко было во рту. От него наверняка скверно пахло.
Синяк стал результатом его блестящей идеи, а может, следствием проблем с гневом. Охранники пришли в камеру, чтобы отвести заключённого в одну из допросных, и, следуя процедуре, приказали Малфою перед выходом повернуться спиной, чтобы зафиксировать его конечности. Драко отказался, полностью проигнорировав команду, за что в него запустили Ступефаем и врезали по лицу. Он ожидал чего-то подобного, но удар его удивил. Кулак впечатался в голову с такой силой, что Малфой на время ослеп — как будто надолго моргнул, — прежде чем увидеть перед собой пол. Он был в бешенстве, но ничего не мог с этим поделать, так что когда его всё же привели в допросную, он просто отказался разговаривать, ограничиваясь лишь хаотичными замечаниями и оскорблениями. Он не совсем понял, почему ему силой не влили в глотку веритасерум, но всё закончилось тем, что он так и играл в молчанку в окружении разъярённых авроров.
За плохое поведение его наказали. Но поначалу Драко даже решил, что бумажная волокита где-то дала сбой. Его включили в программу, согласно которой камера оставалась незапертой в течение двенадцати часов. Он мог выходить из неё и возвращаться, посещать библиотеку, охраняемый двор или любую другую зону отдыха. Так что, когда за Драко пришли, чтобы перевести его в другую часть тюрьмы, он не выказал возражений, но всё изменилось очень быстро.
Его провели через главный зал, где стояли две дюжины столов. Драко насчитал за ними двадцать три человека, из которых узнал по крайней мере около десятка. В помещении не раздавалось ни звука за исключением шарканья его ног, и его сердце чуть не вырвалось из груди, а пульс едва не взорвал барабанные перепонки.
Его швырнули собакам. Проклятым Пожирателям Смерти. То, что эти люди находились в данной части тюрьмы, означало лишь то, что они не играли значимой роли, были очень сговорчивы и у Министерства не оказалось на них ничего существенного. Так что у этих заключенных не должно было быть никаких претензий к Малфою — чтобы здесь оказаться, они сами должны были переметнуться на другую сторону. Но претензии были, и Драко знал, что проблемы неизбежны. Он был общественным врагом номер один и для Ордена, и для Пожирателей Смерти. Он достаточно подгадил обеим сторонам, чтобы и те, и другие воспринимали его как угрозу. Теперь Драко мог сколько угодно придерживаться нейтралитета, в безопасности он не был нигде.
