— Рад за тебя, Грейнджер. Рад, но мне плевать, что ты там думаешь или что знаешь. Мне на хрен не сдалось то, что ты тут вертишься, пытаясь осудить меня или мои поступки. Я…

— Отлично, — рявкнула она. — Отлично, и пошёл ты тоже на фиг, Малфой. Помогай себе сам, хотя ты и продемонстрировал неспособность это сделать.

Она бросила полотенце — лёд с хрустом упал на землю, — развернулась и сердито понеслась прочь. Драко провожал её взглядом до тех пор, пока она не скрылась за углом дома, но ещё долго после её ухода усмешка блуждала на его лице.

Он снова и снова бормотал себе под нос о том, как она надоедлива и бесполезна, о том, что у неё проблемы с гневом, чрезмерным любопытством, да и вообще она та ещё заноза. Даже если она была не такой уж и стервой — Драко приходилось иметь дело с куда менее приятными женщинами, — суть крылась не в этом. Он был зол. Зол потому, что она вечно старалась поступать лучше него, постоянно пыталась помочь и думала, будто бы во всем разобралась. Потому, что понимала, что происходило, всегда была права и полагала, будто бы мир должен быть именно таким, каким он ей видится. Он злился, что она объявилась именно теперь, всё разузнала и получила против него новый козырь. Он злился на неё за то, что она — это она. За то, что была Гермионой, мать её, Грейнджер.

Он опустился на колени, побросал лёд на тряпку, завернул его и прижал к больной ладони. Почувствовав прохладу, он прикрыл глаза — полного облегчения это не принесло, но помогло.

Драко сел на траву и пополз спиной вперёд, пока не упёрся в ящик и не откинулся на него. Выпустив самодельный пакет со льдом, он устроил его между грудью и кистью. Оперся локтём на колено, склонил лоб на здоровую ладонь и громко вздохнул.

В голове царил бардак. И он хотел домой. Хотел, чтобы мама вылечила его ожог. Ведь ей всегда удавались лечебные заклинания, и она отлично о нём заботилась. А затем он бы отправился спать в свою кровать. Спрятался бы там от целого мира, а наутро позавтракал бы с родителями и потом, возможно, устроил бы с мальчишками спонтанный матч по квиддичу.

Под чужими ногами хрустнули камни, затем шаги стали тише — Гермиона ступила на траву. Он знал, что это она, нутром почувствовал. Он и не думал, что Грейнджер вернётся, но в том, что это она, был уверен.

Он продолжал пялиться в землю прямо перед собой — в поле его зрения появились её белые кроссовки. Она просто молча стояла и смотрела на него, а потом села рядом. Не настолько близко, чтобы прижаться к Драко, но достаточно для того, чтобы его рука коснулась её плеча, когда он, оторвав голову от ладони, сдвинулся на дюйм в сторону. Малфой прижался затылком к коробу, сразу почувствовав, как по коже расползается холод, и медленно повернул голову к Гермионе.

Она смотрела на свои руки, барабаня пальцами по коленям, и покраснела, когда, вскинувшись, заметила его взгляд.

— Я не считаю тебя сумасшедшим. Я просто… Малфой, ты настоящий засранец. И я сейчас не об этой истории с рукой, я имею в виду, ты такой и есть. Всегда.

Он усмехнулся и наклонил голову вперёд.

— Я не знаю слово, которое бы описывало тебя, Грейнджер, но когда я его подберу, знай, хорошим оно не будет.

— Что ж, — прошептала она, прочистив горло, — мы квиты.

Драко прикусил губу и пожал плечом.

— Думаю, да.

И, придя к согласию — хотя бы на один день — они замолчали, и сидели бок о бок и смотрели на пятна травы и заляпанный сайдинг на стене соседнего дома.

Подъездная дорожка, сегодняшний день

Водитель ждал и держал дверцу открытой — добравшись до неё, Драко обернулся. Взмахнув неповреждённой рукой, он наклонился и скользнул в салон, радуясь его относительной тишине и безопасности. В распоряжении Драко имелось около трёх секунд, чтобы ими насладиться, прежде чем дверца снова распахнулась, пропуская двух неизвестных Драко парней, едва знакомую темноволосую девушку и виденного ранее Финнигана. Как только дверца за ними закрылась, все они уселись напротив, и незнакомый парень занялся бутылкой шампанского. Они о чём-то болтали; Малфой либо совсем не обращал внимания на их разговор, либо улавливал из него какие-то неинтересные обрывки. Лимузин отъехал от поребрика, оставив позади репортёров и здание.

— Малфой, я думал, они сожрут тебя живьем.

Если ему и даровали прощение, то выражалось это в том, что рыжеволосый человек напротив не был тем утомительным придурком, с которым приходилось иметь дело в Хогвартсе — или кем-то из той семейки вдобавок. Когда этот пассажир залезал в лимузин головой вперёд, на одно короткое, замершее в груди мгновение Драко решил, что это он и есть. Стоило Малфою разглядеть волосы, как его охватило желание сделать столько всего, что в итоге он просто замер, так ничего и не предприняв. Он даже не был уверен в том, что дышит, пока полностью не рассмотрел сравнительно низкого и мелкого парня.

— Неужели, — пробормотал Драко.

Последнее, чего бы ему хотелось, это заводить с Финниганом беседу. Всё, чего жаждал Драко — это поездка, проведённая в молчании. Но такое словно противоречило натуре бывшего сокурсника. Судя по опыту Драко, рыжеволосые всегда много трепались.

— Увидев тебя впервые, я на секунду решил, будто ты Люциус.

Драко снова взглянул на говорящего, оторвавшись от созерцания испещрённого каплями стекла и оживлённых городских улиц. Вернувшись в свою жизнь и в салон лимузина, из которого пытался мысленно сбежать. Потому что увидеть сидящего перед тобой Люциуса Малфоя гораздо хуже, чем столкнуться с Роном Уизли, и Драко решил, что ему нечего ответить.

Похоже, стрижка не сработала. Он так много времени провёл вдали от тех, кому были знакомы их лица, что совсем позабыл, как горазды люди на сравнения. Потерял представление о том, насколько велико его сходство с отцом при первом взгляде. Он же был Драко — именно так он себя определил за годы отсутствия. Он всё позабыл.

Всё без толку. Потому что сколько бы он ни стриг волосы, на сколь бы долго и как часто не исчезал, такие люди всегда найдутся. Почти весь мир будет смотреть на него и видеть сына своего отца.

Франция, после Башни: 3 года и 5 месяцев

Драко саданул по стене, потому что ему было плевать. Он пнул камни, потому что иногда слишком сложно выдерживать тряску этого мира. Потому что должно наличествовать некое развитие. Последовательный процесс изменения жизни, а не одни только пертурбации. Он не должен оглядываться на свое прошлое и видеть там совершенно иной мир. А буквально так дело и обстояло — и это было отвратительно. Драко являлся волшебником, жил среди себе подобных, а потом — бах. Имелся небольшой промежуток времени, когда в заднем кармане у него лежала сломанная палочка, а сам он ошивался на задворках магического мира, но затем он стал магглом. Обыкновенным мешком с костями, который бродит по улицам в заляпанной футболке. Вот так. Щелчок выключателя. И, оглядываясь назад, он едва ли мог рассмотреть хоть что-то, увидеть какие-то изменения или сдвиги во времени, и в его представлении произошедшее стало настоящим катаклизмом.

Он не должен был быть тем ребенком, который всё испортил. И совершенно точно он не должен был быть тем, кто испоганил всё до такой степени. Он был звездой. Подающим надежды учеником. Тем, у кого все чаяния умещались в дорогом, сшитом на заказ кармане.

У каждого бывают такие моменты в жизни. Моменты, когда приходится либо отступить, либо дать отпор. И возможно, в ту ночь Драко в некотором роде сделал и первое, и второе — вот только у других людей всё выходило как-то проще. Они осаживали хулиганов или того трясущегося придурка, что нёс в классе всякую чушь, считая её чем-то правильным. Выступали против начальника, заявившего, будто дети из стран третьего мира, прикованные к швейным машинкам, чтобы изготавливать их продукцию, не имеют особого значения. У всех возникают такие ситуации, когда дело сводится к принципам и представлениям, и нужно сделать то, что кажется правильным или по крайней мере не совершить того, что представляется ошибочным. Но Драко никто не бил в морду и не посылал. Драко достались перемены. Масштабные и ломающие жизнь. Те, после которых нет пути назад. Те, что заставляют тебя просыпаться посреди ночи, обливаясь потом. Те, о которых ты не перестаёшь думать всю свою оставшуюся, изменившуюся, чёртову жизнь.