У него не имелось достаточного опыта в отношениях между двумя людьми, в женщинах и сексе, чтобы представлять, что нужно делать, говорить или чувствовать. Да и сам опыт не играл особой роли, потому что это была Грейнджер, и если бы он перетрахал или переводил на свидания половину Франции, то всё равно бы не знал, как именно вести себя рядом с ней. С ней всегда так. Чего ни коснись, всё напоминало задержку дыхания и одновременно с этим прыжок. Вероятно, ты бы нашёл способ выплыть, а, может, опустился бы на дно. Это была та самая секунда перед тем, как это могло выясниться.

Это напоминало ситуацию, когда ты собрался поплавать в ледяной воде, и все твои друзья убеждают не пробовать воду ногой. А просто прыгать. Они с Грейнджер были тем бешеным моментом, когда ты со спёртым в лёгких дыханием зависаешь в воздухе, прежде чем удариться о водную гладь, и наблюдаешь за вихрем красок вокруг. И ты не знаешь. Вообще не представляешь, каково это будет, как долго ты продержишься, но знаешь, что всё равно сделаешь это. Такой прыжок — свобода. Ожидание и волнение, от которого сжимаются внутренности, а на лице расползается улыбка. Замерев на мгновение, твоё сердце начинает биться, и это того стоит, невзирая на температуру ожидающей воды. Секунда сумасшедшей свободы.

И Драко прыгнул.

Потянулся вперёд, когда Гермиона начала отодвигаться, и стукнулся с ней лбами. Она могла скривиться, но он этого не видел: его глаза были закрыты, а дыхание замерло в груди. Драко коснулся губами уголка её рта, Гермиона шевельнула головой, и он поцеловал её. Чуть грубовато вначале, потому что слишком сильно нервничал, в нём скопилось чересчур много напряжения. Но затем Малфой выдохнул ей в губы, втянул носом воздух и поцеловал снова. Мягко, неуверенно, медленно, ведь сейчас они были тем самым моментом — застыли здесь, вместе, и настолько, насколько им этого захочется.

Гермиона скомкала рубашку на его плече, и не целуй она его так упрямо, он бы решил, что она хочет его остановить. Его сердце молотом бухало в груди, а в животе лопались тысячи пузырьков. Возможно, Драко слишком крепко сжимал её руку, но она либо не замечала, либо ей было плевать. Он выдохнул через нос, сделал ещё один глубокий вдох, пытаясь напомнить себе о необходимости дышать. Драко подтянул Гермиону за руку поближе и обхватил её нижнюю губу своими губами: та оказалась полнее, чем ему казалось; рот её был мягким. Грейнджер издала негромкий хриплый звук, и его сердце подскочило в горло; прижавшись грудью, Грейнджер дёрнула его за рубашку.

Он выпустил её верхнюю губу, чтобы опять вернуться к нижней, но Гермиона отстранилась. Губы, ладонь, тело. Драко распахнул глаза, его сердце всё ещё отчаянно колотилось, а тело и рот ощущали её тепло.

— Я… Прости, — прошептала Гермиона, качая головой. Два её пальца были прижаты к припухшим губам.

Грейнджер первая достигла водной поверхности и выглядела абсолютно непонимающей, что же ей теперь делать. Её кудри растрепались, щёки мило порозовели, а губы раскраснелись так, как он прежде никогда не видел. Блестящие коричневые глаза встретились с его, пока Гермиона медленно отступала назад, к двери и своему бегству.

Драко облизал губы, ловя её вкус, и не имел ни малейшего представления о том, что же ему сказать. Сделать. Почувствовать. Он просто стоял и смотрел на Гермиону, выглядящую одновременно загнанно и потерянно, когда Грейнджер всё же развернулась и чуть ли не выбежала за порог. Малфой наконец прерывисто выдохнул; ему потребовалось много времени, чтобы сообразить, что его ладонь по-прежнему сжимает дверную ручку. Он медленно повернул её, не сводя глаз с входной двери, словно Гермиона могла вернуться или же дверь сумела бы объяснить ему, что сейчас произошло.

Драко отступил в свою комнату, полный беспорядочных мыслей и эмоций, которые никак не мог уяснить, и ещё часы спустя он чувствовал Гермиону подле себя.

Передняя дверь, сегодняшний день

Драко позировал с небольшой группой около получаса, пока фотографы не добились желаемого. Его щеки болели от долгой улыбки, и ещё пять минут после того, как он сошёл со сцены, перед глазами плясало красное пятно.

Вечер заканчивался парочкой финальных речей и огромным количеством шампанского. Но Драко стоял перед дверью и ждал, пока швейцар не сообщит ему о прибытии его лимузина. Он хотел было выйти через заднюю дверь и незаметно проскользнуть мимо всех, но понимал, что его исчезновение может вызвать подозрения.

Иногда он подумывал о том, чтобы вернуться во Францию. Там было непросто, но всё же гораздо легче, чем здесь. Там он создал себе новую жизнь, столь же неприглядную и незамысловатую, сколь и в самом начале, но она была чертовски проще, чем попытки вернуться в старую. Во Франции он чувствовал себя аутсайдером, но винил в этом незнание языка и своё специфическое прошлое. Сейчас, вернувшись в Англию и домой, он ощущал себя точно так же. Будто бы кости стали велики для его тела. В грязной халупе Драко было комфортнее, чем на приёме, которых в его жизни прошло больше, чем он мог сосчитать. Возможно, всё дело было в оценке и критике — с тем, с чем ему приходилось иметь дело всю свою жизнь, но когда ты самый чистый парень из тех, кто не продает себя за деньги, в окружении шлюх и не озабоченных частым душем людей ты не особо привлекаешь чьё-то внимание. Ты просто есть. Во Франции Драко просто был, впервые в своей жизни, и ему хватило прежнего осуждения, чтобы принять его отсутствие за передышку. А теперь он вернулся, всё изменилось вновь, и к нему относились столь же строго, как когда-то к себе относился он сам. В анонимности, которой здесь, в Англии не было и в помине, таился покой.

Временами Драко возвращался к этой идее, но честно говоря, он уже снова привык к определённому комфорту. К неизменно горячей воде, к мягкой кровати, к тишине, которая не прерывалась различными криками, к отсутствию необходимости рано вставать, чтобы тащиться на работу. Всё было не так уж плохо, потому что он уже привык. Ведь в случае нужды люди подстраиваются под своё окружение. У них не остаётся выбора, и они привыкают и принимают данный уклад, как то, что дóлжно делать и что является их жизнью. Проще воспринимать происходящее как неизменную истину, нежели как то, что ты выбрал сам. Потому что не важно кто ты, где ты в этой жизни, насколько успешно для тебя что-то устроилось — делать выбор всё равно придётся. Ты будешь выбирать и думать о том, насколько перспективнее был второй вариант, как бы всё лучше сложилось, если бы только… Подобное применимо ко всему. Это общая мысль. Борьба человеческая — всегда хотеть большего, всегда желать лучшего.

— Сэр? — человек возле двери привлёк его внимание, и Драко потребовалась секунда, чтобы собраться и перестать пялиться в пространство.

Следуя протянутой руке, он прошёл по направлению к двери, которую ему придержали.

— Спасибо.

Мужчина кивнул, отвлекаясь на зажатую в кулаке газету, и Драко вновь очутился под шквалом фотовспышек. Едва репортеры заметили, кто же вышел, приглушённый шум обернулся криками, и Драко, несмотря на боль в щеках, снова улыбнулся.

— Мистер Малфой! Как вы себя чувствуете, приняв награду?

— Отлично.

— Ходят слухи, что вы планируете открыть приют для детей, пострадавших от войны?

Беспочвенная молва.

— В данный момент таких планов нет.

— А каковы ваши планы?

— Я…

— Правда ли, что вы убили около сорока магглов и магглорожденных за время, проведенное с Тем-К… С Волдемортом? — какая-то женщина перекрикивала любой ответ, который он собирался дать.

— Что? — этот вопрос совершенно выбил его из колеи. — Нет! Конечно же, нет! Я… Я никогда не был подле Волдеморта. Никогда не был Пожирателем Смерти и никогда никого не убивал.

— Мистер Малфой, это правда, что вы сошли с ума, пока были в бегах?

Драко всем телом повернулся к женщине, на чьём бледном и тонком лице даже очерченные карандашом брови приподнялись от высказанного предположения.

— Прошу прощения?