Фраза «врёт как очевидец» раскрылась на все сто: кто-то утверждал, что бандитов было двое, кто-то насчитал трёх, были такие, что клялись и крестились пяткой. Будто на госпиталь напала целая банда с максимами и гранатами.

Больше всего пользы оказалось от медсестры с приёмного покоя. Её показания выглядели самыми заслуживающими внимания. Она сообщила, что бандитов было трое и хорошо запомнила одного из них, того, кто расспрашивал про Левона, остальных она не разглядела, поскольку они стояли за его спиной.

— Высокий молодой мужчина, лицо холёное, я бы сказала офицерское, светлое, нос… аристократический такой нос, под носом тоненькие чёрные усики. Волосы на голове густые и тоже тёмные, стрижка короткая. И да… я заметила, что при разговоре он часто моргает.

— Нервный тик? — спросил я.

— Скорее всего.

Левону показали подстреленного налётчика, но наш раненный сотрудник его не опознал. И высокого «аристократа» он тоже не знал.

— Тот, что меня пырнул, был… ну такой, обычный крестьянин: борода длинная и спутанная, лицо серое, нос картошкой. Ростом чуть ниже меня, такой крепкий, чувствуется, что силёнка в жилах есть, — сообщил Левон.

Если это всё была одна банда, в неё входило как минимум пятеро. И никого ока что не могли опознать.

— Походу залётные, — предположил Пётр.

— Если залётные, с какой стати они нас громить начали и на Левона напали? — резонно ввернул я. — Мы ведь им дорогу не переходили.

— Как знать, как ведать… — развёл руками напарник.

Покончив с рабочими моментами, отправились домой. По пути зашли в нэпманский магазин, купили хлеба и консервов. На готовку нормальной пищи уже не оставалось ни времени, ни сил.

После еды оба затяжелели, у обоих перестали ворочаться языки. Пётр не выдержал первым и отправился на боковую. Я же, чтобы успокоить нервы и привести мысли в порядок, взял лежавший у него на полке журнал — это оказалась дореволюционная «Нива» и принялся читать.

Когда понял, что всё — клюю носом, погасил керосиновую лампу и забрался на кровать. Стоило только коснуться головой подушки, как меня вырубило.

Во сне я вернулся в прежнюю жизнь, к дочери Дашке. Я гулял с ней по парку, кормил лебедей, катался на колесе обозрения или, как говорила Даша, «оборзения», ел мороженное и пиццу в кафе.

Нам было легко и весело, как прежде.

Было жаль возвращаться из мира снов в реальность.

Проснулся я от страшной рези в глазах, было невозможно дышать, а по комнате плыл дым.

Сразу стало ясно, что произошло.

— Петя, вставай! Горим! — заорал я.

Напарник подскочил как ужаленный, но спросонья не мог ничего понять и растерянно вертел головой.

— А? Что?

— Горим, твою мать! — встряхнул его я. — Собирай всё самое важное и сматывайся отсюда.

О том, чтобы самостоятельно потушить пожар не могло быть и речи. Мы кинулись к выходу и сразу столкнулись с проблемой: дверь с той стороны была предусмотрительно подпёрта.

— К окну, — моментально сообразил Пётр, опередив меня на секунду.

Мы ринулись назад, в комнату.

Схватив табуретку за ножки, я вышиб оконную раму вместе со стеклом, прежде чем выскочить на улицу, с горечью подумал, что поджигатели могут устроить засаду с улицы и тогда перестреляют нас как в тире. Но выбора не было, останемся внутри — сгорим живьём, а тут хоть какой-то шанс.

Я прыгнул в проём первый. Не потому, что так испугался пожара, а чтобы взять весь риск на себя. В конце концов я достаточно покоптил этот свет, даже получил вторую жизнь, А Пётр совсем ещё молодой парень, пусть у него всё будет впереди.

Мягко приземлившись, я сразу же ушёл перекатом в сторону: пусть гипотетический стрелок помучается, лёгкой мишенью быть не собираюсь.

Выстрелов не последовало, если нас кто-то и поджидал, его спугнула толпа, высыпавшая из своих жилищ. Народ тут жил опытный, многие уже несли вёдра с водой, лопаты и багры.

Пётр не заставил себя долго ждать. Выпрыгнув из окна, он повернулся лицом к разгорающемуся пожару.

Его быстро отёрли в сторону. То тут, то там сновали чумазые разгорячённые мужики, быстро выстроилась очередь, передававшая по цепочке вёдра с водой. Мы встроились в неё и рьяно принялись за дело, как самые заинтересованные лица.

Когда приехали пожарные, дом был уже почти потушен. Вот только легче от этого не стало, жить в нём уже было невозможно.

Кое-что из спасённого имущества раздали на время соседям, самое ценное напарник решил оставить на работе, но многое сгорело или оказалось безнадёжно испорчено.

— Сплошные убытки! — вздохнул Пётр.

Я посмотрел на него с жалостью. Шутка ли — оказаться погорельцем, да ещё и в такое время, когда квартирный вопрос портит не только москвичей. С жильём большие напряги.

— Где теперь будешь жить? — спросил я.

— По миру пойду, — невесело усмехнулся он. — Ладно, придумаем что-нибудь. Мир не без добрых людей. Меня больше другое интересует: понять бы, что за сука это устроила…

Мысли у нас совпадали, тут и дураку ясно, что был поджог. Чуть погодя этот факт подтвердили и пожарные, по их словам дом подпалили в нескольких местах, а двери подперли поленом.

— В рубашке родились, — сказал усатый начальник пожарной части. — Если бы не проснулись, конец. Есть соображения, кто вам красного петуха подпустил?

Нас тоже очень интересовал этот вопрос, но ответ на него ещё предстояло отыскать.

— Сдаётся, что всё это звенья одной цепи: налёт на угро, попытка убить Левона, теперь вот поджог, — сказал я. — Как будто кто-то сводит с ростовским угрозыском счёты.

— У, — протянул Пётр. — Знаешь сколько тут желающих с нами поквитаться — не одна тыща. Мы стольким хвост прищемили, хрен сочтёшь! Но тут явно кто слишком борзый.

На пожар прибыл начальник уголовного розыска. Он облегчённо вздохнул, увидев нас целыми и невредимыми.

— Чуяло моё сердце, что Лёве это не закончиться, — мрачно изрёк Художников и тоже сказал про ту самую рубашку, в которой мы родились.

Мы замолчали, да и что тут скажешь.

— Это война, — продолжил начальник угрозыска. — Только пока непонятно, кто именно нам её объявил.

— Найдём, дайте срок, товарищ Художников, — пообещал Пётр.

— Ты сначала жильё себе найди, — усмехнулся тот. — Может с женой помиришься?

— Ни за что! — отрицательно замотал головой напарник. — Развестись — разведусь, как руки дойдут, а мириться с ней не буду.

Я с удивлением посмотрел на него: он не говорил, что у него есть жена, даже намёка не было. А тут оказывается кипят страсти! Мы с женой в прошлой жизни тоже бывало ругались — куда без этого, но до того, чтобы она собирала вещи и уходила к матери, или чтобы я искал ночлег у друзей — ни разу не доходило.

Поймав мой взгляд, Пётр пояснил:

— У нас с ней непримиримые позиции. Моя ненаглядная в нэпманихи подалась, своё дело открыла: теперь у неё магазин швейных принадлежностей. Я её Христом богом умолял не позорить меня и закрыть лавку.

— А она что?

— Не послушалась. Барыш ей дороже супруга. Тогда я плюнул на всё и ушёл. Дом мне от дядьки покойного достался.

— А дети как? — продолжал выпытывать я.

— Нет у нас детей. Не получилось, — с сожалением произнёс напарник. — Может, оно и к лучшему.

— Я ему уже несколько раз говорил, чтобы сошёлся с женой, глядишь, и перекуёт в нужную сторону, а он ни в какую. Упрямый! — сказал Художников.

— Если она меня любит, пусть закрывает магазин и приходит. Тогда прощу. А если хочет, чтобы было по ейному, ноги моей в её доме не будет. Я лучше на улице жить стану, — заявил Пётр, вскидывая подбородок.

В его глазах появился холодный упрямый блеск. Такой действительно первым на примирение не пойдёт.

Художников нахмурился.

— Всё — семейный вопрос оставляем на потом. С жильём я до вечера порешаю, к тому же у нас и товарищ Быстров теперь без крыши над головой остался. Мне его начальство этого не простит.