В вышине блеснуло, и она, остановившись, подняла голову. Странно. Небо светлело. Но не с востока, что было б естественно, а с центра. Прямо над головой, в зените, показалось и стало шириться светлое пятно. Все ярче и ярче. Все больше размером.

Голова Лехтэ закружилась, и она осела на землю, упав без сознания.

И в этот самый миг раздался плач. Непонятно только, мужской или женский. И если б кто вдруг оказался рядом, он бы, конечно, удивился. Очень.

========== 3. Шепот судьбы ==========

Тирион за спиной — яркий свет, веселье и жизнь. Мандос — смерть. Коротко и ясно. Неотвратимо.

«Вот и совершила этот путь в очередной раз, — подумала Лехтэ, открывая глаза. — Преодолела».

Вокруг было… странно. Будто туман пришел с моря. Густой, молочно-белый. И не было уже ни земли, ни трав, ни камней под ногами. Неба и звезд тоже не было. Ни ночь, ни день.

Лехтэ огляделась с интересом и легким недоумением. Без страха и трепета.

— Где я? — спросила вслух. У кого — непонятно. На расстоянии вытянутой руки не наблюдалось ни единой фигуры. А дальше все терялось в белесой мгле.

Протянула руку. Туман раздался. Опустила — сомкнулся снова. Стало любопытно. А страха — ничуточки.

— Где же я? — повторила она.

В памяти всплыло белесое пятно над головой, что она, Лехтэ, успела заметить. Теперь белое — все.

Уже не в первый раз она посещает чертоги скорби, и никогда прежде подобного не случалось. Так что изменилось?

— Вот теперь ты мыслишь в правильном направлении, — раздался голос. Словно из ниоткуда. Суровый и мрачный, как сталь. Безразличный, и потому жутковатый. Но голос этот она тем не менее узнала сразу:

— Намо!

В тоне Лехтэ прорезалась веселая ярость. Сколько времени она провела у порога мертвых, проливая слезы. И ни капли сочувствия или жалости! Так что изменилось?

— Чего ты хочешь? — спросила она.

Намо не появлялся, но Лехтэ это ничуточки не смущало. Не хочет показываться, и не надо. Она и с пустотой прекрасно поговорит!

— Не я хочу, — снизошел до ответа вала. — Ты. Прежде ты не просила меня впустить тебя внутрь. Наоборот, умоляла выпустить твоего Атаринкэ в мир живых. Теперь же ты желаешь иного, и я услышал твою мольбу.

— Я пока ни о чем не просила тебя, — решила внести ясность Лехтэ.

Она действительно не помнила за собой такого.

— Тебе и не надо, — был ответ. — Фэа твоя кричала и плакала, растревожив всех обитателей Чертогов и моих майяр. Я услышал ее беззвучный вопль и решил впустить тебя. Ненадолго — предупреждаю сразу.

Туман вокруг будто начал редеть. Проступили неясные контуры скал позади, камней под ногами. До конца, впрочем, дымка еще не рассеялась. Впереди темнел провал входа в Мандос.

— Ну, а купол этот, — добавил Намо, — был необходим, чтобы живое роа твое могло войти. Теперь ты готова.

Лехтэ уронила лицо в ладони и некоторое время просто стояла. Вот так просто? И не понадобилось никаких слов, просьб, никакой мольбы. Хотя нет, Намо говорит, что мольба была, и какая причина у нее не верить? Тем более, что это правда — душа болела, металась весь день, сжимало сердце. И раз Намо услышал это, как вопль фэа, да будет так.

— Я готова, — сказала твердо, подняв взгляд.

— Хорошо, — отозвался Намо, выступив вперед уже во плоти. — Пойдем.

***

Некоторое время назад

Темное море с шумом билось о подножия скал, словно стремясь прорвать преграду и вырваться на свободу. Ветер крепчал, и редкие эльдар, оказавшиеся на улице, спешили укрыться в домах, в тепле и безопасности родных жилищ.

Впрочем, это еще не было бурей.

Ильмарин на вершине Таникветиль казался окутанным серой, звенящей от напряжения пеленой. Манвэ стоял, глядя на виднеющиеся вдали суда, и все больше мрачнел.

— Что видел ты в будущем, Намо Мандос? — спросил он, и хотя голос его звучал бесстрастно, однако можно было расслышать в нем при желании и вой северной вьюги, и рев урагана, и жаркую, сухую песню пассатов.

Нуменор. Все-таки дерзнули прийти атани, соблазненные сладостными речами Саурона, в Благую землю.

Намо нахмурился:

— Я видел катастрофу, Сулимо, ее несут на своих парусах корабли людей. Но не она беспокоит меня, хоть и принесет неисчислимые беды.

Повисло молчание. Долгое и звенящее. И можно было подумать, что Стихиям некуда торопиться, что впереди у них целая вечность, когда могут не торопясь они размышлять и вершить дела, как давно привыкли.

— Что ты видишь? — прозвучал тот же самый вопрос.

— Искажение, — вновь заговорил Намо. — Горе эльдар увеличивает его, и если станет слишком велико, то в момент катастрофы может уничтожить Аман.

В голосе Намо, текучем и плавном, явственно ощущались пески безвременья, влажность туманов. На лице, похожем на лица эрухини и одновременно совершенно ином, отличном от них, не читалось ни забот, ни гнева. Только взгляд, пронзительный и острый, выдавал работу мысли.

— Что ты видишь? — спросил в третий раз Манвэ, и на этот раз было понятно, что спрашивает он о чем-то другом.

О чем же? Окажись поблизости смертный или же эльда, ему не удалось бы уразуметь ровным счетом ничего. Но тот, к кому были обращены слова, прекрасно понял их смысл и заговорил, отвечая:

— Я уже начал отпускать фэар тех, кто готов к вторичному воплощению. Искажение от горя пошло на убыль. Но есть еще те, кого я отпустить не могу. Пока не могу. И чаши весов колеблются.

— Кто же, например? Кого имеешь в виду ты, Владыка Судеб? Говори прямо.

— Пламенный и его Дом.

— И что же ты намерен сделать? Я не хочу идти на крайние меры.

Вопрос прозвучал, но с ответом Намо не торопился. Вдалеке раздался крик чайки, и Манвэ повернул голову, глядя на мечущуюся в небесах птицу.

— Тэльмиэль скоро придет ко мне. Я собираюсь позволить ей войти в Мандос и повидаться с мужем. Это может решить проблему.

Очередная волна с оглушительным ревом далеко внизу разбилась о камни. Напряжение сгустилось, и казалось, что его можно было черпать ложкой. Послышался раскат грома, и Манвэ ответил:

— Действуй.

***

Ранее в Мандосе

Холодно и уныло. Бесконечные переходы, коридоры… Очередной поворот — и снова серый промозглый туман. Но это лучше, чем комната исцеления его фэа. Намо и его майар поработали на славу, сделав, казалось бы, невозможное. Чертог, где находилась фэа Атаринкэ, содержала все, что в той или иной степени раздражало Искусника.

Но сегодня был особый день — первая прогулка, как назвал это событие майа, снявший чары на двери и выпустивший Куруфинвэ-младшего на просторы Мандоса.

Когда бесцельное хождение по бесконечным коридорам окончательно надоело Атаринкэ, он попробовал избавиться от общества неустанно сопровождающего майа. Конвоир был опытен, и побег пресек на корню. С другими фэар видеться также не дозволялось.

Со временем такие прогулки участились, но возможности повидать братьев у него по-прежнему не было. Порой до него долетали отголоски осанвэ, но Искусник не мог даже определить, кто именно хотел с ним поговорить. Лишь одно он выделял среди прочих. В нем не было ни ярости, ни гнева, только безысходная тоска и безграничная любовь. Лехтэ… неужели она тоже попала в Чертоги?

Наконец Атаринкэ добился права на аудиенцию Намо. Ему повезло, своим единственным разрешенным вопросом он удивил владыку Мандоса. Он не поинтересовался, как души братьев, не захотел и узнать, будет ли ему дозволено возродиться, нет. Искусник хотел быть уверен, что его любимая не находится в этих унылых залах, а продолжает жить в Амане. Ответ успокоил мятежную фэа Атаринкэ, и он без лишних препираний позволил увести себя в свою комнату.

***

Никогда еще вот так не приходилось им шагать рядом. Она и Намо. И не ходить бы впредь. Но что поделать, если иного способа попасть внутрь нет?

Как же холодно. Точнее, зябко. Словно изморось по коже. Пробирает до костей, проникает в кровь, в сердце. Холод и пустота. Интересно, это потому, что она живая, или фэар тоже ощущают подобное? Спросить бы у кого. У кого же? А не у кого. У мужа с сыном не спросишь, а Намо… Ну нет, уж лучше она и дальше останется в неведении.