========== 1. Темные паруса ==========

Весть разнеслась, подобно бурной реке, разлившейся в половодье и затопившей окрестные поля и долины:

— Нуменор идет войной на Аман!

Об этом кричали птицы, не уверенные, смогут ли вырастить нынешним летом птенцов, об этом тревожно гудели шмели. Эльдар переговаривались, передавая весть друг другу из уст в уста, посылали взволнованные осанвэ родным и знакомым. Как им быть?

И все как один с надеждой смотрели на Таникветиль. Как поведут себя валар? Что станут делать? Защитят ли?

Впрочем, эти заботы мало волновали вдову Атаринкэ Тэльмиэль Лехтэ. Пока вдову. Все-таки ее не оставляла надежда, что однажды тот, кого она любит, покинет мрачные Чертоги Мандоса и вернется к жизни. А там, кто знает, может быть, они смогут и помириться? Возможно, он простит ее?

Лехтэ негромко вскрикнула и как-то совершенно по-детски сунула палец в рот. Вот ведь неловкая, умудрилась пораниться обычной стамеской! Пару тысяч лет уже с ней подобного не случалось.

Легкий, словно прозрачное облачко, вздох сорвался с губ. Как ни крути, а мысли все время возвращаются к одному и тому же. Атаринкэ. Как он там? Что чувствует? О чем думает? Не страдает ли? Последняя мысль была тяжелее всего. Хоть бы поговорить, хоть просто узнать бы! Какой уж тут Нуменор, до него ли?

За окошком, в крохотном саду, цвели яблони. Все было белым-бело, словно и не витал в воздухе запах опасности, запах смерти, что несли на своих парусах гордые потомки Тар-Миньятура. Смерти, такой чуждой и противоестественной для благой земли. А впрочем, ей ли, Лехтэ, бояться? Она с ней давно уже подружилась.

На столе по-прежнему лежала рама для зеркала, почти законченная. Оставались лишь последние несколько завитков, и узор будет завершен. Тэльмиэль чуть закусила губу, обдумывая. Что, если в другую сторону завернуть? Не по часовой стрелке, а против? Попробуем. Да, вот так. Красиво и гармонично. Теперь в орнаменте все встало на свои места. Можно и отдохнуть.

Поднявшись из-за стола, за которым работала, Лехтэ подошла к окну и распахнула створки. Вдохнула полной грудью пьянящий запах. Как хорошо! Так спокойно и мирно, что почти невозможно думать о чем-то плохом. Однако ей думается. Почти постоянно. Уже не первую сотню лет.

Сердце снова заныло. Может, повидать? Ведь если случится страшное, если валар не защитят, то как же сможет она умереть, не увидев мужа? А впрочем… Ведь она, Лехтэ, тоже попадет в этом случае в гости к Намо. Да, но ведь не факт, что они встретятся там. Нет, ехать надо сейчас, пока есть время. Только убедиться сперва, правдивы ли слухи.

Калакирья. Где-то там, в горах, стоит сейчас с лагерем брат. Как и в темные времена после гибели Древ, несет дозор. Надо ехать к нему, сперва к нему — поговорить, посоветоваться; а потом на запад. Туда, куда устремляются с давних пор, с конца Первой Эпохи, все ее думы.

Не выдержав, она уронила лицо в ладони и зарыдала.

«Атаринкэ, мелиндо, зачем ты умер? — шептала исступленно сквозь слезы. — Пусть бы жил. Пусть далеко от меня, пусть бы я тебя никогда не увидела. Но ты жил бы».

В окно влетел резкий, яростный порыв ветра, и Лехтэ вздрогнула. Пожалуй, надо будет захватить теплый плащ. И побольше лембаса.

***

Видимо, никуда ты, как ни старайся, от судьбы не уйдешь. Ни ты к ней, так она к тебе придет, приняв облик войны. И мнения не спросит — хочешь ли, нет ли. И куда бежала ты, Лехтэ, к чему стремилась? Добилась ли чего? Вон они, плывут от горизонта где-то там, как говорят, нуменорские корабли. Так что же теперь, умирать? А вот не страшно. Ничуточки. Только больно, что дождаться так и не было суждено.

Тяжело вздохнув, Лехтэ отложила почти законченную работу, собрала инструмент и начала одеваться. Дорожное платье, сумка, в сумке вода, лембас, яблоки. Еще кремень и нож — мало ли что. Нахмурившись, потерла лоб. Надо ли еще что-то брать? Не сообразит никак. Ну да ладно — брат, если что, подскажет.

Затворив все окна и двери, она вышла во двор и направилась на конюшню. Верный конь, Сурэ, встретил радостным ржанием. Достав кусочек яблока, протянула угощение другу и крепко-крепко обняла за шею. Погладила по шелковистой гриве.

— Ну что, поедем? — прошептала она, и голос предательски дрогнул.

Странно. Казалось бы, столько лет прошло после смерти мужа. Почему же до сих пор так больно даже думать о нем? Лехтэ вновь вздохнула и опустила голову. Сурэ ткнулся носом в плечо, словно сочувствуя.

Пора. Подготовив коня, Лехтэ вывела его в сад, и тут, в этот самый момент, послышался чей-то легкий топот, калитка отворилась, и в сад вбежала запыхавшаяся аммэ.

— Дочка! — воскликнула Линдэ тревожно и кинулась к ней.

Лехтэ немного удивленно подняла взгляд:

— Да?

Несколько долгих минут они стояли, глядя друг на друга изучающе, внимательно, потом Линдэ спросила:

— Снова в Мандос?

Лехтэ покачала головой:

— Нет. Сначала к брату. А потом в Мандос.

— Тарменэль в горах, несет дозор.

— Я знаю.

Обе говорили короткими, отрывистыми фразами, избегая при этом смотреть в глаза. Лехтэ же и вовсе этот разговор тяготил. Они не начнут, конечно же, отговаривать, но жалость, написанную на лице матери, выносить не получалось. Никак. Может, она потому и сблизилась с братом, что Тарменэль никогда не жалел ее.

— Ты уже была в этом году в Мандосе, — снова заговорила Линдэ, не трогаясь с места.

— Да, — ответила односложно Лехтэ.

А что она могла сказать? И в этом году, и в прошлом. Она ходила туда регулярно, но все равно мало. Так мало, когда фэа, все ее существо стремится туда, к нему одному. И уже неважно, что думает Атаринкэ о ней. Простил ли, нет ли. Просто хочется, невыносимо хочется быть поближе к нему. Хотя бы рядышком постоять, под стенами темницы.

Лехтэ судорожно вздохнула, подавив рыдания, и Линдэ дернулась к ней навстречу, но тут же, покачав головой, оборвала движение и отошла в сторонку:

— Беги скорей к Тару.

Лехтэ молча кивнула, села на коня и выехала за ворота.

— Лехтэ! — вдруг услышала она за спиной голос матери и обернулась на зов. — Я сказать забыла. Мой отец приглашает всех нас к себе, в Валимар.

Тэльмиэль нахмурилась. Дедушка Нольвэ зовет их? Что случилось? Праздник, о котором она забыла? Так вроде нет.

— Я приеду! — крикнула она и пустила Сурэ вперед, по улицам Тириона.

Туда, где виднелось далеко внизу, у подножия Туны, ущелье Калакирья.

И в тот момент, когда копыта коня зацокали по камням мостовой, на душе стало самую капельку легче. И сердце, кажется, болело уже не так сильно.

Она остановилась на перекрестке, закрыла глаза и подняла лицо к небу. И из-под ресниц ее скатилась слеза, а за ней вторая. Лехтэ почти до крови закусила губу и пустила коня вперед:

— Скорей! Скорей, Сурэ!

***

Улицы Тириона выглядели не такими, как прежде. Не такими, какими казались всегда. И так сразу не скажешь, в чем отличие, а оглянешься, и замечаешь, что фигуры напряжены, а тревожные взгляды устремлены вдаль. Вот кто-то закусывает губу и ломает руки. Дети не бегают, не галдят, и уже только поэтому кажется, будто город вымер, а хрустальные лестницы утратили свой искристый, бриллиантовый блеск и померкли. Хотя народу на самом деле на улицах и площадях — тьма тьмущая.

Лехтэ ехала, огибая спешащих в сторону городских ворот нэри, а те, завидев ее, вежливо и почтительно уступали дорогу.

По небу плыли прозрачные, невесомые облачка, фонтаны все так же били на площадях, и казалось, будто город отражается сам в себе, похожий на сон. Или Тирион тут ни при чем, и это она спит? Что ж, возможно. Как уснула с тех давних пор, так до сих пор никак не может проснуться.

Мысли Лехтэ вспорхнули птицами и устремились в прошлое. Туда, где она только что узнала о гибели мужа. Впрочем, нет, не узнала, ей никто не говорил — она сама почувствовала. Словно ниточку, струну какую-то, что связывало живое сердце и мир вокруг, в груди перерезало. И она вздрогнула в последний раз и безжалостно, неумолимо, словно зловещий рок, оборвалась. И свет померк, и днем ей стало темно, словно ночью.