По Зосиму (II. 33. 3), у префектов претория было изъято право командования армией и право военной юрисдикции, но были оставлены обязанности сбора военной анноны и снабжение ею солдат. В их компетенции была конскрипция и адэрация воинской повинности (CTh. VII. 13), а также право суда над ветеранами, коль скоро те становились после отставки частными людьми (CTh. VII. 20. 5). Согласно Иоанну Лиду (De mag. II. 10), в их ведении были оставлены также и оружейные фабрики. Армейские магистры были обязаны координировать с префектами претория любое передвижение войск, поскольку это было связано со снабжением и вооружением (CTh. I. 7. 1); что, в свою очередь, не позволяло бесконтрольно сконцентрировать в одном месте войска для попытки узурпации. Собственно, только конституционное право суда над военными и делало magisterium potestas магистратурой, а не чисто офицерской должностью. Однако до 365 г. воины, против которых были возбуждены иски по гражданским делам, подлежали суду провинциальных наместников (CTh. II. 1. 2), и только с 365 г. магистры имели право юрисдикции над военными по всем видам преступлений (CTh. IX. 2. 2). Видимо, до 365 г. указанный порядок юрисдикции распространялся и на дуксов, чья зависимость от гражданской администрации проявлялась по тем же параметрам, что и у магистра войск. В какой-то мере эта серьезная разница в административных функциях между префектами претория и магистрами войск и обусловила то первенство первых над вторыми в официальной иерархии, которое отразилось в Notitia Dignitatum. Другая причина состояла в том, что управленческие права армейских магистров довольно продолжительное время не “привязывались” к определенным регионам: магистры либо находились при императорах, либо направлялись с поручениями, напоминая до известной степени комитов эпохи принципата. Их “регионализации” препятствовало и то обстоятельство, что императоры IV в. довольно часто лично возглавляли походы. Тем не менее в официальной ранговой иерархии при константиновой династии армейские магистры были viri clarissimi и comitiva primi ordinis, как и префекты претория[138].
При Константиновой династии магистры войск, видимо, чаще входили в консисторий, чем префекты претория, которые из-за службы в регионах часто отсутствовали в императорских резиденциях[139]. Однако влияние магистров in praesenti, судя по источникам, было незначительным по сравнению с comites consistoriani: у них запрашивали мнение, главным образом, с точки зрения военной оценки сложных ситуаций. Аммиан (XV. 5. 18), повествуя о срочном собрании консистория по поводу узурпации Сильвана, отметил, что магистра Урзицина туда приглашали только в качестве военного эксперта; политические оценки происшедшему давали лишь гражданские чины, что соответствовало разделению функций по управлению государством. Примечательно, что армейские магистры при перечислении в законе 362 г. присутствующих в консистории, видимо, попали в разряд “et cetera” (CTh. XI. 39. 5), в то время как при Диоклетиане военные участвовали на равных с гражданскими дигнитариями в совете принцепса: admissi ergo iudices pauci et pauci militares (Lact. De mort. 11. 6).
В литературе нередко переоценивается общность интересов провинциалов и армии в позднеантичную эпоху, которая якобы представляла собой питательную среду для узурпации; с этой точки зрения трактуются взаимоотношения императоров и магистров войск. Например, Р. Блокли считает, что “император должен был найти равновесие между централизаторскими тенденциями центральной власти (которая включала его самого) и местными интересами военных и провинций. Эта попытка найти равновесие, которое является характерной особенностью политической системы Поздней Римской империи, очевидна в отношениях Констанция II с его генералами”[140]. Однако представляется, что начиная с Диоклетиана правительству удалось возвести довольно эффективный барьер как раз между интересами армии и провинциалов. Исследователи с большим основанием отмечают, что интересы военных являются ключом для понимания всего комплекса экономических мер тетрархии, которые надолго определили хозяйственную политику Поздней империи[141]. Существенный объем натуральных поставок для армии (военной анноны, лошадей, одежды — CTh. VII. 4; 5; 6; 23; 24), часто без возможности их адэрации, разорительная, особенно для мелких хозяйств, конскрипция (CJ. X. 42. 8; 62. 3; Lact. De mort. 7. 3) уже сами по себе создавали основу того, что “экономические интересы правящего класса, государственной казны, которые были тесно связаны с налогоплатящими coloni и производящими рабами, а также интересы армии находились в устойчивом противоречии друг с другом”[142]. В провинциях, несмотря на привилегии и усиленные льготы ветеранам со стороны правительства (предоставление земель, сельскохозяйственного инвентаря, налоговых иммунитетов — CTh. VII. 20. 3; 8; 9) с целью обеспечения резерва пополнения армии[143], складывалась противоречивая ситуация: дети ветеранов всячески уклонялись от наследственной обязанности военной службы (CTh. VII. 22. 2; 13. 1–7), а куриалы от тягот муниципальных повинностей бежали в армию, откуда государство безуспешно изгоняло их на протяжении всего позднеантичного периода. В приграничных районах Диоклетианом фактически был восстановлен, хотя и в модифицированной форме, институт territoria militaria: земли без права отчуждения передавались limitanei, которые существовали на получаемую от государства аннону, но не обрабатывали эти земли сами[144]. Частное солдатское землевладение, разрешенное некогда Северами, под действием этих факторов в IV в. начало постепенно свертываться[145]. Всеми этими мерами армия и провинциалы противопоставлялись друг другу экономически и в плане социального статуса, и неудивительно, что в источниках речь идет, главным образом, об их противоречиях, нежели об общности интересов. Жалобы провинциального крестьянства на солдатские насилия встречаются уже в архиве Абиннея (Р. Abinn. 27–28). Фемистий повествует о грабежах воинов дунайских фрурий в отношении провинциального населения (Them. Orat. X. 136). Законодательство фиксирует постоянные конфликты из-за незаконного использования военными частных пастбищ (CTh. VII. 7. 3–5), произвол солдат на постоях (CTh. VII. 9; 11). Аммиан (XXII. 4. 7), говоря о правлении Констанция II, отметил: “Ведь в те времена даже воин по отношению к своим был наглецом и грабителем”. Наконец, в нашем распоряжении есть целая анонимная программа IV в. реформирования расходов на армию, столь обременительных для провинциального населения[146].
Складыванию отношений зависимости между магистрами войск и солдатами препятствовали в свою очередь ряд добавочных административных мер. Принцип подсудности солдат по гражданским искам президам провинций, установленный Констанцием II (Cth. II. 1. 2), “работал” против популярности магистров как защитников корпоративных воинских интересов. По мнению Ш. Воглер, назначение среднего командного состава армии (Cth. I. 8. 1–3) было именно Констанцием II отнесено к компетенции квестора священного дворца[147], что ставило препозитов и трибунов в зависимость от гражданской администрации, а не от магистров войск. Аммиан в “некрологе” Констанцию II следующим образом суммировал принципы его кадровой политики: “И не один дукс при нем не был повышен в клариссимат. Ведь они были, как мы это сами помним, перфектиссимы, и не прибегал к магистру конницы правитель провинции, и не позволял его вмешательства в гражданские дела. Но все военные и гражданские должностные лица всегда усматривали, по обычаю древнего уважения, вершину всех почестей в префектах претория. Будучи чрезвычайно осмотрительным в обхождении с войсками, он подчас был излишне мелочным оценщиком заслуг, распределяя дворцовые должности в какой-то мере как бы после тщательного взвешивания на весах и никто, случайный или неизвестный, не допускался при нем к руководству чем-либо высокопоставленным при дворе, но совершенно ясно было известно, кто после десятилетия намеревался управлять магистерием оффиций или щедротами (= государственными финансами. — Е. Г.) или чем-либо подобным. И чрезвычайно редко случалось, чтобы кто-то из военных переходил в гражданское управление, и, наоборот, лишь закаленные в боевых делах ставились во главе войск” (Amm. XXI. 12. 2–3).
