Ужас перед содеянным пронизывал все существо Петелина, мешая дышать, сковывая движения. Руки с крепко зажатым автоматом упали вниз.

Другой, в рваном халате, пересеченном строчкой кровавых пятен, полз, ничего не видя, тонкий, почти детский, стонущий крик рвался из черного провала рта. По земле за ним тянулся багровый след. Явно – не жилец, но он еще не понял, не осознал, что для него уже все окончено. Что он уже мертв…

Вокруг замирали солдаты и полицейские. Александр позеленел. «Этих людей, которые только что были живы, любили, радовались жизни, убили по моему приказу. У них были дети, они тоже хотели жить. Неужели я чудовище?» Недавний обед стремительно поднялся к горлу. Он отвернулся к лесу, пытаясь совладать с бунтующим организмом.

Оглянулся на характерные звуки. Несколько бойцов склонились к земле в приступе мучительной рвоты.

И вой, вой, умирающего туземца, в котором не осталось ничего человеческого.

Александр не мог дальше слушать. Просто не мог… Автомат взлетел к плечу. Короткая очередь пересекла спину страдальца новой строчкой медленно расплывающихся пятен. Стало тихо.

На этот раз он не сумел удержать рвоту. Когда в желудке ничего не осталось, разогнулся и вытер рукой побледневшие губы. Где-то читал, что глубоко в душе каждого человека спит древняя жестокость. Что мы упиваемся властью, а убийство – это крайнее проявление власти. Это было не его, но и святым, способным простить убийц, он не был. Он не хотел смерти этих людей, он всего лишь защищал жизнь, свою и подчиненных. А еще погибшие в Селинной могли чувствовать себя отомщенными. Да воздастся каждому по делам его!

– Лейтенант! Кто вам дал право рисковать жизнью подчиненных? – Александр повернулся и натолкнулся на серый от злобы взгляд майора Воробьева, – Забыли, кто здесь старший? – крикнул штабной, морща голое, бабье лицо, – И как вы смели убить пленного?

– Пока нас расстреливали, вы молчали и мне пришлось взять ответственность на себя,– сказал Александр звенящим после боя голосом и навис, глядя сверху вниз над майором. Он был почти на голову выше и это дополнительно бесило штабного, – Не дам гробить моих пацанов!

Майор готов был поклясться, что в голосе молодого лейтенанта проскочили нотки презрения. И в глазах читалось нечто брезгливо снисходительное.

– Ах ты… – взвизгнул едва не захлебываясь от гнева, – Щенок!

– Я вам не советую оскорблять меня, – на щеках Петелина вспыхнули гневные пятна.  Высокомерного начальника штаба он не уважал, но вынужденно подчинялся: против воинской дисциплины не попрешь.

Глаза майора выпучились, словно у рака, он густо побагровел. Несколько мгновений офицеры мерялись взглядами, майор не выдержал первым и отвел взгляд. И тут же, спохватившись, что наблюдающие картину ссоры рядовые могут истолковать это как непростительную слабость, крикнул:

– Посмотрим, что скажет командир батальона! – он отвернулся.

«Вот и нажил себе врага. Ну и черт с ним». Собственные действия Петелин считал единственно возможными.

– Мы здесь! – пронзительный женский крик на русском раздавался откуда-то из-за изб противоположного конца стойбища, – Мы здесь! На помощь!

Это пленники из Селинного. По крайней мере Александр истово в это верил,

– За мной, – махнул рукой солдатам и, настороженно посматривая на молчаливые избы, поспешил на голоса.

Перепрыгивая через лужи, обходил крайнюю в стойбище избу и, уже повернулся к ней спиной, когда позади пронзительно скрипнуло.

Офицер начал поворачиваться. Из черного проема двери ловко, словно охотящийся тигр, какие еще встречались в казахской степи, выпрыгнул на землю узкоглазый и худосочный туземец в меховой безрукавке. В опущенной руке блестел сабельный клинок.

В ноздри ударил стойкий запах конского пота, сбруи и навоза.

У Александра – автомат, но он не успевал повернуть его. Его сейчас убьют? Настал последний час?

Нет! Глаза залил оранжевый свет ненависти и время в единый миг застыло, потекло вязкой патокой, а звуки исчезли.

Вот позади Александра полицейский медленно-медленно поворачивает ствол автомата.

Вот сабля блестящей молнией взвивается в небо.

Сработали боевые рефлексы, прочно вбитые за годы учебы в военном ВУЗе в подкорку. Все произошло само, без участия разума.

Разворот на каблуках, который развернул Александра боком к туземцу, слился с выпадом правой ноги и ударом приклада в подбородок в одно плавное и стремительное движение, в которое вложил все силы.

Время внезапно восстановило нормальный бег, вернулись звуки.

Тонкокостного туземца словно ударило пушечное ядром. Отточенная сталь полетела в сторону, а тело с деревянным стуком впечаталось в неоштукатуренные бревна избы и медленно сползло по стене в грязь. Сабля вонзилась в утоптанную землю, упала, выковыряв комок жирного чернозема.

Издалека доносились призывные голоса пленников, а во рту металлический привкус крови от прокушенной губы.

Туземец лежал недвижим. Багровые струйки извилисто стекали из страдальчески искривленного рта и дальше по куцей черной бороденке, из карих глаз по капле уходила жизнь. Судя по неестественно вывернутой шее мертв он на полпути к гуриям.

Накатила свинцовая усталость. Несколько мгновений офицер, тяжело дыша, стоял над телом. Сердце яростно колотилось, в висках набатом стучала кровь.

– Сука, сука, ты сам виноват! Сука, сука! – шептали побледневшие губы, – Ты сам виноват!

Солдаты и полицейские, бросая на Александра странные взгляды, обходили лейтенанта и шли дальше.

На душе было гадостно. Одно дело стрелять издали и совсем другое убить человека, глядя человеку в глаза. На плечо молодого офицера опустилась рука, он повернул голову. Капитан полиции сочувственно улыбнулся:

– Айдате (пойдем-южноуральский диалект русского языка), – одновременно слегка подталкивая офицера в спину, – Первый убитый тяжело, я знаю, воевал в Чечне…

Александр кивнул, стряхивая с себя странное оцепенение и, направился на голоса.

В десятке метров за последней избой темнел в земле провал ямы. Оттуда доносились причитания, перемежаемые истеричными бабьими всхлипами, а вокруг, с ошарашенными лицами, суетились солдаты и полицейские. Александр остановился. Внизу белели пятна женских лиц, из ямы шла тяжелая вонь отхожего места и разлагающихся нечистот

Упала припасенная кем-то длинная веревка.

– Хватайтесь!

Вытащенная первой женщина, лет сорока, в разорванном платье, с фиолетовыми синяками на бледном, застывшим и, словно подмороженном лице, смотрела так, что Александру стало не по себе. Таким взглядом, наверное, освобожденные узники концлагерей смотрели на воинов-освободителей.

Женщина пошла от ямы прочь словно слепая, ничего и никого не видя вокруг. На ее пути оказался юный полицейский сержант. Движением сломавшейся куклы уткнулась лицом в грудь покрасневшего, как мак, полицейского, плечи судорожно затряслись.

– Родненькие, дождалась вас, наконец дождались! – давясь слезами, выдавила из себя женщина.

Старший от полиции покатал желваками, отвернулся.

– Всех жителей на улицу, лейтенант, ваши люди пусть вытаскивают наших из ямы.

– Есть, – Александр шумно выпустил воздух из груди и устало протер ладонью лицо.

Полицейский кивнул и достал рацию.

Александр оглянулся на деревню, оттуда уже выводили воющую вереницу пленниц и детей. Вместо радости, что победил, выжил, появилось гадостное чувство словно извалялся в чем-то недостойном, гадком. Но он ни о чем не жалел. Выжить в страшном мире, где человек человеку волк – норма, или претендовать на роль уважаемого соседа, будет трудно, но он знал, что за Олю, за земляков… будет драться до конца.

После памятного выступления градоначальника, город замер в ошеломлении. Циркулировали самые невероятные и ужасные слухи о причинах Переноса и, вернется ли когда-нибудь город назад, в двадцать первый век и, множество других. Не только старушки, вечно шушукающиеся на «боевых» постах у подъездов, но и молодежь и средний возраст, несмотря на факты, упорно отказывались поверить в Перенос. Многим казалось, стоит закрыть глаза и сделать мысленное усилие и все исчезнет, как кошмарный сон, – и Перенос, и неопределенное будущее, и сонмы окружающих дикарей. И очнешься в двадцать первом веке с его перенаселением, загрязнением окружающей среды и угрозой термоядерной войны, но таком привычном и комфортабельном.