Болезненно-желтое лицо женщины, с поджатыми губами, при виде мужа расцвело улыбкой облегчения, напомнившей мужчине ее такой, какой она была четверть века тому назад. Сердце защемило… Поднялась, сухие губы ткнулись в мужскую, тщательно побритую и, пахнущую одеколоном щеку.

– Подожди здесь, я сейчас, – торопливо шепнула и нырнула куда-то внутрь больницы.

Иван Савелович терпеливо вздохнул, усевшись на скамейку, приготовился к ожиданию. Жена появилась спустя пару минут в сопровождении невысокого мужчины в белом, изрядно мятом халате, из нагрудного кармана его торчал краешек какого-то медицинского приспособления. Юрий Соломонович, с намечающимся брюшком, крупным сизым носом и грустными глазами навыкат, в которых собралась вся скорбь иудейского народа, считался одним из лучших хирургов в железнодорожной больнице и лечил женщину после перевода из реанимации. Стрела задела толстый кишечник, что привело к осложнениям – перитониту и сепсису и только благодаря тому, что ее так быстро доставили в больницу, она выжила. К тому же поначалу антибиотиков хватало на всех больных. И все же несмотря на все усилия докторов, женщина пролежала на больничной койке больше двух месяцев.

Хирург вальяжно подошел к супругу пациентки. Торопливо поднявшись, Иван Савелович пожал вяловатую руку. Доктора он искренне уважал за профессионализм и искреннюю заботу о пациентах.

– Здравствуйте, здравствуйте! – доктор немного пожевал губу, словно в задумчивости, – Ну что же, забирайте и больше не подставляйте супругу под стрелы. Лишние пациенты больнице не нужны! Хорошо? – продолжил с легкой иронией.

– Юрий Соломонович! – мужчина всплеснул руками и заалел, – Кто же знал, что нарвемся на этого… – на секунду замер, подбирая не матерные слова.

Доктор вяло погрозил пальцем.

– Обойдемся без ненормативной лексики. Все я знаю, вы берегите жену. Она большая умница и, главное, боролась за жизнь. Как говориться, если пациент хочет жить, то медицина бессильна, – доктор болезненно улыбнулся.

Многим, слишком многим он не смог помочь. Антибиотики и другие лекарства их двадцать первого века закончились и слишком часто он был бессилен.

Потом доктор одобрительно посмотрел на женщину, та запунцевело и потупила глаза.

– Милочка, не забудьте: диета и дробное питание! –доктор коснулся плеча бывшей пациентки теплой, дружеской ладонью.

– Я поняла, Юрий Соломонович, – женщина с серьезным видом кивнула и принялась наматывать на палец прядь отросших за время лечения волос, аккуратно разделенных белой ниткой пробора на два коричневых полукруга.

– И купите, голубчик, жене компрессионные чулки. Она больше двух месяцев в больнице пролежала, – доктор перевел строгий взгляд выпуклых глаз на Ивана Савеловича.

– Хорошо, Юрий Соломонович, – мужчина наклонил голову, – Доктор, я так благодарен за жену. Если бы не вы… Словом, это вам, – протянул канистру хирургу, содержимое тяжело плеснулось.

– Что это?

– Первак, хороший. Не побрезгуйте!

Выцветшие губы женщины сжались в тонкую ниточку, острый локоток незаметно ткнул мужа в бок. Савелович охнул, а доктор заметно повеселел.

– Мужики сказали хороший, – мужчина обернулся к жене и стрельнул на нее опасливым взглядом, – сам не пробовал.

– Да я вас умоляю, разве доктора не люди? – врач довольно хохотнул и заграбастал канистру, – Спасибо, спасибо… Алкоголь для хирурга лучший антисептик и антибиотик. И ранку промыть, и употребить, опять же внутренне.

По дороге домой Анна не отрывала взгляда от пейзажа за окном, рука то гладила мягкую шерсть домашнего любимца, то теребила обручальное кольцо. Пес, при виде потерянной хозяйки, словно сошел с ума. Прыжки, повизгивания. Большой, красный язык пса обслюнявил лицо. Наконец пес немного успокоился и прочно оккупировал колени хозяйки. Так, по мнению Жука, он не позволит ей снова исчезнуть.

Успокоительно жужжал двигатель автомобиля, муж негромко рассказывал о делах. Порывы влажного ветра доносили с окраин заполошный петушиный крик и далекие людские голоса. Стоило закрыть глаза и чудилось, что вокруг привычный город, как до Переноса.

Но если открыть их, наваждение рассеивалось.

Знакомый до последнего дома город изменился. Телевизор, который супруга смотрела в больнице, не давал понять масштаб произошедших перемен. Вроде все те же, окруженные глухими заборами одноэтажные дома частного сектора и панельные пятиэтажки, дороги и трубы электростанции на горизонте, но впечатление город производил совсем другое. Стал собранее и суровее. Словно досужий гуляка, переодевшийся в строгую военную форму. Прежде всего бросилось в глаза отсутствие праздношатающихся. Разгар рабочего дня и на улицах только старики и дети, да вооруженные патрули полиции с военными, да брели, склонившись под тяжестью ведра или канистры, по широким улицам домой горожане. Машин, особенно легковых, на дорогах меньше, большинство изуродовано таким же горбом газогенератора, как у мужниных жигулей. Недлинные очереди, в основном из подростков, у свежевырытых колодцев и машин-водовозок, благо водоносные слои с качественной водой залегали неглубоко. Реагенты для очистки воды давно закончились, и, хотя ее обеззараживали перед подачей в водопроводную сеть, благо добычу хлора путем электролиза раствора поваренной соли сумели наладить, в пищу и для питья не употребляли.

Прошло четверть часа, скрипнули тормоза, машина затормозила у подъезда родной пятиэтажки. Иван Савелович торопливо выскочил, открыл перед женой дверь. На улице чисто и безлюдно и даже пахло по-иному чем до Переноса: сгоревшим углем и антоновскими яблоками, которых уродилось неисчислимая сила.

Светлана Яковлевна, на «боевом» посту у подъезда при виде живой-здоровой соседки всплеснула руками и, словно молодуха, подскочила со скамейки.

– Едрит-колотить! Аннушка! С выздоровлением! – воскликнула искренне, по старушечьим щекам потянулись мокрые дорожки слезинок. Широкой, мужской походкой подошла, обняла, хотя раньше женщины не были особо близки.

Спустя пару минут за счастливыми супругами хлопнула дверь подъезда.

Тауке-хан спал… Вдруг, словно ужаленный скорпионом, открыл глаза и приподнялся на локте. Сквозь открытый тундюк полная луна светила словно матушкин начищенный таз, заливала внутренности шатра мертвенным серебром. Временами неверный свет пробегал по стенам шатра с золотым шитьем, по полу в коврах с разнообразными рисунками, оплавленным огрызкам свечей в канделябрах, резной серебряной посуде и тогда казалось, что там, где свет не доставал, шевелится нечто…

тундюк, – конструктивный элемент, увенчивающий купол юрты в виде решетчатой крестовины, вписанной в обод.

Он спал один – наложницу не стал брать на ложе, годы брали свое. Зато верная сабля рядом, на стене, рукоятью к хозяину. Тауке-хан не разлучался надолго с оружием – жизнь научила всегда иметь его под рукой. Отовсюду плыли холодные запахи ночи, смешанные с тревожным и горьким ароматом степных трав. Где-то поблизости глумливо проухала сова и опять душная тишина. Звуки, долетавшие время от времени, были решительно ни на что не похожи и в них приходилось долго опознавать нечто хотя бы приблизительно знакомое. Все как обычно и в то же время разбудил некий звук, слишком необычный, чтобы быть естественным.

Хан замер, вслушиваясь в тревожную тишину. Узкие щелки глаз всматривались в полутьму шатра. Ергенек едва заметно колыхнулся… Показалось, нет? Нет, показалось.

ергенек (дверца входа), приставная дверь юрты в виде деревянной резной решётки, которая снаружи занавешивается войлоком.

Старания Тауке-хана были вознаграждены. Совсем рядом – бряк металла и тут же едва слышный хрип, какой издает человеческое горло, когда его перерезает боевой нож. Хан бесшумно, словно леопард на охоте, вскочил. Миг и в руках хищно блеснул в лунном свете обнаженный клинок… мягко присел, в левой появился подаренный пришельцами из будущего пистолет.