Неожиданно для себя самого Дони отпихнул его и человек упал в грязь. Однако поднялся он, беззлобно смеясь, как и все остальные.

— Глядите, да он уже ведет себя как знатный господин! — воскликнул первый насмешник. — Все на колени, а то лорд Дони нас по полю размажет!

По его слову все плюхнулись в грязь на колени, склоняя головы перед Дони.

Дони Гандерлей с трудом сдержал гнев, повторяя себе, что это его друзья и что они просто не понимают, в чем дело. Он протолкался между ними и пошел прочь, сжав кулаки с такой силой, что побелели костяшки, и бормоча проклятия сквозь плотно сжатые зубы.

Я чувствовала себя такой дурой, — честно призналась Меральда Тори, когда девочки остались одни в своей комнате. Их мать ушла, хотя вот уже недели две никуда не выходила — до того ей не терпелось рассказать соседкам, как ее дочка провела вечер с лордом Ферингалом.

— Но ты была такой красивой в этом платье, — возразила Тори.

Меральда с благодарностью слабо улыбнулась сестренке.

— Не сомневаюсь, он от тебя глаз отвести не мог, — прибавила Тори. Судя по выражению ее лица, она витала где-то в мире розовых фантазий.

— А его сестрица, Присцилла, не уставала смешивать меня с грязью, — отозвалась Меральда.

— Да ну ее — толстая корова, — воскликнула Тори, — просто ты ей все время напоминала своей красотой, какая она сама.

Обе засмеялись, но Меральда скоро вновь погрустнела.

— Ну, чего ты такая печальная? — спросила Тори. — Он же хозяин Аукни и даст тебе все, что только можно пожелать.

— Разве? — горько спросила Меральда. — А свободу он мне может дать? А моего Яку?

— А поцелуй он тебе дал? — ехидно поинтересовалась Тори.

— Я не могла ему помешать, — ответила старшая сестра, — но больше он не дождется, можешь быть уверена. Мое сердце принадлежит Яке, а не этому господину, от которого пахнет цветами.

Последние слова она произнесла, понизив голос до шепота, потому что в комнату, отбросив занавеску, ворвался разъяренный Дони Гандерлей.

— Выйди, — приказал он Тори. Та замешкалась, бросив на сестру озабоченный взгляд, и он заорал: — Поди прочь, маленькая свинарка!

Тори поспешно выскочила из комнатки, но обернулась посмотреть на отца, однако тот ответил ей таким взглядом, что она мигом вылетела из дома.

Дони Гандерлей сурово смотрел на Меральду, а она не могла взять в толк, в чем провинилась. У отца редко бывало такое лицо.

— Пап, — неуверенно начала она.

— Ты позволила ему поцеловать себя? — рявкнул Дони. — А он хотел большего?

— Но я не могла ему помешать, — защищалась Меральда. — Он так пристал…

— Но ты хотела помешать.

— Ну конечно!

Едва она это произнесла, как Дони Гандерлей тяжелой рукой влепил ей пощечину.

— Зато ты готова отдать свое сердце и прелести в придачу этому крестьянскому мальчишке, да? — прорычал он.

— Но, пап…

Еще одним ударом он сбросил ее с кровати на пол. Не помня себя, Дони Гандерлей навалился на дочь, колошматя ее тяжеленными ручищами по голове и плечам, обзывая ее голодранкой, потаскушкой и приговаривая, что она думает только о себе, не заботясь о больной матери, о тех людях, кто кормил и одевал ее.

Девушка пыталась оправдаться, объяснить, что она любит не лорда Ферингала, а Яку, что она ничего плохого не делала, но отец, изливая свою досаду и разочарование, попросту не слушал ее. Он осыпал ее побоями и проклятиями, пока она, перестав сопротивляться, не затихла на полу, прикрыв руками голову.

Избиение внезапно прекратилось. Меральда отважилась поднять покрытое синяками и кровоподтеками лицо и взглянуть на отца. Дони Гандерлей сидел на кровати, закрыв ладонями лицо, и рыдал. Никогда прежде Меральда не видела, чтобы отец плакал. Она тихонько приблизилась к нему, шепча, что все хорошо. Но вдруг его слезы сменились новым приступом ярости, он схватил ее за волосы и рывком подтянул к себе.

— А теперь послушай меня, девочка, — процедил он сквозь зубы, — и слушай внимательно. Твоего слова тут нет. Ты дашь лорду Ферингалу все, что он пожелает, и даже больше, и будешь при этом счастливо улыбаться. Мама умирает, дурочка ты эдакая, и только лорд Ферингал может ее спасти. Но я не позволю ей умереть из-за твоих капризов.

Он грубо тряхнул ее и отпустил. Она смотрела на него как на чужого человека, и больнее всего Дони Гандерлею было видеть это.

— А лучше бы, — спокойно прибавил он, — Яки Скули не стало. Я бы с удовольствием посмотрел, как чайки и крачки клюют его разбитое о скалы тело.

— Па… — дрожащим шепотом произнесла девушка.

— Держись от него подальше, — сурово приказал отец. — Пойдешь к лорду Ферингалу, и перечить не смей.

Меральда сидела не шевелясь, даже не утирая слез, катившихся из прекрасных зеленых глаз.

— Приведи себя в порядок, — велел Дони. — Мама скоро вернется, незачем ей видеть тебя в таком виде. Все ее мечты и надежды связаны с тобой, дочка, и если ты их у нее отнимешь, она долго не протянет.

С этими словами Дони встал с кровати и хотел обнять Меральду. Но когда он протянул к дочери руки, она словно одеревенела. Дони вышел, ссутулившись и глядя в пол.

Он оставил ее в доме и пошел на северо-западный склон горы, где были только голые скалы и ни единой души поблизости. Там он мог остаться наедине со своими мыслями. И своими страхами.

— И что ты будешь делать? — спросила Меральду Тори, ворвавшись в дом, едва отец из него вышел. Меральда, оттиравшая кровь с губы, ничего не ответила.

— Тебе надо бежать с Якой, — вдруг сказала Тори, вся просияв, как будто нашла решение всех мировых проблем. Меральда недоверчиво посмотрела на сестру.

— Лучше же быть не может, — радовалась девчонка. — Сбежать от лорда Ферингала! Надо же, как папка тебя поколотил.

Меральда посмотрела в маленькое зеркальце, неумолимо отражавшее все ее синяки — напоминание о внезапной вспышке отца. Только, в отличие от Тори, Меральда очень хорошо все прочувствовала на себе. Она уже не ребенок, и она отчетливо видела, какой болью было искажено лицо отца, даже когда он бил ее. Отец боялся, боялся за мать и за всех них.

Меральда поняла, что у нее есть долг. Долг по отношению к семье — превыше ее чувств, и вовсе не потому, что отец ее запугал, а потому, что Меральда любила мать, отца и несносную младшую сестренку. И только сейчас, глядя в зеркало на собственное опухшее лицо, Меральда Гандерлей осознала, какая ответственность легла на ее плечи, — в ее руках оказалась единственная возможность сделать их будущее лучше.

Тем не менее, представив, как губы лорда Ферингала касаются ее рта, а его рука ложится ей на грудь, девушка содрогнулась.

Дони Гандерлей даже не заметил, что солнце на горизонте уже коснулось воды, и не обращал внимания на комаров, присосавшихся к его голым рукам и шее. Что ему такая ерунда? Как он только мог побить свою любимую девочку? Откуда взялась эта ярость? Как мог он так поступить с ней, ведь она ни в чем не провинилась.

Он снова и снова мысленно возвращался к тем минутам, видел, как его чудесная, красивая дочка Меральда упала на пол и пытается защититься от его увесистых кулаков. Он понимал, что не она была причиной его гнева, то была ярость и досада на лорда Ферингала и на свой жалкий жребий, из-за которого его семья обречена всю жизнь копаться на полях, из-за которого он не мог спасти больную жену.

Все это Дони Гандерлей хорошо понимал, но сердце упрямо твердило, что ради своего спокойствия и благоденствия он подталкивает обожаемую дочь в объятия и постель нелюбимого человека. Дони Гандерлей считал себя трусом, потому что не мог решиться прямо сейчас броситься вниз с утеса, чтобы тело его разбилось об острые скалы.

Я жил в разных местах: в населенном дроу Мензоберранзане, в Блингденстоуне — городе свирфов, в Десяти Городах, где порядки такие же, как и в большинстве мест обитания людей, жил среди варварских племен, следующих своим обычаям, и в Мифрил Холле, твердыне дворфов клана Боевого Топора. Я жил на корабле, где также существуют свои отношения. Везде есть свои устои и правила, везде разное управление, религия и социальное устройство.