Я улыбнулся.

– Ну, давай, подходи.

Артур обернулся. Девушки излучали неприязнь.

– Да что-то неохота просто, – сказал он равнодушно. – Но я бы смог, ты меня знаешь.

– Знаю, а то, как же.

Допивали мы молча. Девушки прошли мимо, демонстративно задев стул Артура.

– С нами поедешь посмотреть на тот дом? – спросил я.

Артур поморщился.

– Ну это же глупо. Какие-нибудь развалины, мусор, наркоманы. Только потеряем время. Лучше напиши про мой лифт. Я тебе даже красочно все распишу, если сам не можешь.

– Так едешь или нет?

Артур одним большим глотком допил бокал и шумно поставил его на столик.

– Категорически нет!

***

Но посмотреть на дом, в котором пропадают жители, Артур, конечно, поехал.

Дом был стар, и несмотря на то, что расселили его совсем недавно, повсюду чувствовалось запустение. Дом стоял почти на краю оврага. Между ним и кронами старых деревьев на самом обрыве ютились ржавые гаражи. Когда-то уютный дворик зарос бурьяном, из которого тут и там торчали то остов сломанных качелей, то фонарь.

Окна старого пятиэтажного дома были выбиты, двери подъезда едва держались на петлях. Из проемов тянуло сыростью, плесенью и запахом старых вещей. В высокой траве лишь смутно угадывались очертания того двора из рассказа Клары: вот тут, наверное, был проезд, а здесь лавочка с любопытными соседками. Лавочка сохранилась. Она стояла в тени пустого дома, слегка накренилась, но все также терпеливо ждала жильцов.

– Его построили в начале тридцатых. Сначала как ведомственное жилье для работников культуры, но уже после войны тут жили все подряд. Хотя «Домом поэтов» его звали еще долго. Правда ни одного поэта здесь никогда не жило. В основном – руководители клубов, театров и кружков.

Клара сидела на краешке сохранившейся ограды и мелкими глотками пила кофе из колпачка термоса. Рассказывать про дом ей это нисколько не мешало. Я вслушивался, пытаясь представить этот дом почти соню лет назад, с чистым двориком, свежей побелкой на крепких стенах и палисадником. Артур чесал колени, ругался на свои шорты и отбивался от назойливых мух.

Казалось, что тут совсем окраина, но мы были в самом центре города. Удивительно, как один дом, превратившийся в руины, создает запустение вокруг себя. Заросли травой дорожки, сломались фонари, побеги молодых деревьев обступили старый дом. А в какой-то сотне-другой метров отсюда кипит жизнью центр.

– Где эта квартира уже? – Артур хлопнул себя ладонью по лодыжке. – Давайте покончим с этим.

Клара неспешно допила кофе и закрутила колпачок.

– Идемте.

Подъездов тут было два. Один наглухо заколочен досками, хотя окна рядом выломаны вместе с рамами и забраться не составляло никакого труда. Другой аккуратно прикрыт, а перекошенная дверь придавлена кирпичом. Артур отодвинул обломок носком сандалии и извлек из пакета новенький ломик.

– Потом спасибо скажете, – ответил он на мой удивленный взгляд.

– Она жила тут, – Клара показала на пустые окна над нами. В некоторых еще сохранились стекла. Третий этаж – самый верх. А где-то тут стояла машина скорой помощи, которую не пропускало ночное такси. Собственно, сейчас мы идем последней дорогой Иды Евгеньевны Марченко.

И эти слова, сказанные с легкой усмешкой, прочно засели у меня в голове. Я взглянул на пустую лавочку. Да, именно тут ей кивнули в знак приветствия, но она не заметила или не захотела, сделала шаг к подъезду, и каждый из этих шагов был последним. Последним перед неизвестностью. Но тогда дверь не скрипела так сильно, и лестница пахла теплом и пылью, а не подвальной сыростью.

За дверью не требовался фонарь. Выломанные двери в квартиры по обе стороны от лестницы впускали свет, зеленый от лезших в окна побегов. Холодом тянуло от открытой двери в подвал, но лестница наверх была чистой – никакого мусора, которого в избытке было здесь у нас под ногами.

– Можно дальше я один? – сказал я и прислушался. Никакого подозрительного шума наверху, только слабый вой ветра.

– А нас тогда зачем тащил? – возмутился Артур, но Клара слегка стукнула его свернутым блокнотом по груди и преградила дорогу рукой.

– Иди. Мы позже подойдем.

До чего высокие ступени делали раньше. И пролеты были шире, а перила украшали изогнутые и красивые по-своему, хоть и без изысков железные балясины. Я поднимался неспешно. С каждым шагом прислушивался к вою ветра наверху. Через пару ступеней пролет. На меня смотрело круглое окно, разделенное крестовиной на четыре пыльных витражных стеклышка. Солнце светило сквозь сохранившийся желтый осколок, бросало цветные блики на сухую белую стену.

На втором этаже на удивление меньше разгрома. Даже двери на своих местах, только распахнутые настежь. Одни деревянные, другие обитые дешевым дерматином. Из каждого косяка торчат лоскутья утеплителя от осенних сквозняков. Я аккуратно заглянул в распахнутую дверь. Две пустые комнаты, залитые светом. Застывший среди зала с рваным линолеумом шкаф. На стенах квадраты не успевших выцвести обоев – тут висели картины или фотографии. Одна пустая разбитая рамка лежала в углу. Я аккуратно прикрыл дверь за собой.

Откуда-то снизу доносились звуки шагов, треск битого стекла под подошвами. И никаких разговоров. Клара и Артур терпеливо ждали.

И снова шаг за шагом. Вот, она поднялась сюда. Остановилась в проходе отдышаться, держась за резные перила. А наверху квартира. И тут было темно. Прикрытые двери лишали лестничную площадку солнца. Еще выше на чердак вела ржавая лестница, но обитая жестью дверь была заперта на увесистый замок.

Я достал из кармана телефон, сделал пару снимков площадки, словно потом они могли ответить на какие-то вопросы. Потянул дверь за железную ручку, но она оказалась закрыта. Поначалу я решил, что кто-то нарочно запер квартиру Иды Евгеньевны, но потом понял, что из нее просто никто не выселялся. Возможно, мрачные рассказы про это место остановили охотников на старые вещи, и дверь никто не стал ломать.

Вот так это и произошло в тот день. Она открыла дверь, вошла в знакомую квартиру, чтобы исчезнуть в ней навсегда. Я провел рукой по шершавой деревянной облицовке, снова подергал ручку.

Артур и Клара поднялись вслед за мной, тихо ступая по пустой лестнице. Желтый свет выхватывал их лица из темноты. Артур молча кивнул на дверь, перехватил ломик и зашагал быстрее.

– Подожди. Это все-таки чужая квартира.

– Этот дом пустует уже два года. Нет тут больше чужих квартир. Пусти-ка.

Я неуверенно отошел.

Клара стояла позади меня, пряча за спиной руки. Рыжие волосы прямыми локонами обрамляли ее лицо, и в темноте она казалась еще совсем юной девочкой. Может дело короткой белой куртке, футболке под ней с жизнерадостным авокадо. Мой секретарь – совсем еще ребенок. А тогда в подъезде казалось, что она как минимум на год старше меня. Впрочем, в школу она уже точно уже не ходила. Я прищурился. Клара развела руками.

– Что?

– Сколько тебе лет?

Она вдруг засмеялась, покачала головой и убрала волосы от лица.

– Работать имею право.

– Ты выглядишь очень юной.

Она кивнула, все еще улыбаясь прикусила нижнюю губу.

– Это потому, что я еще юная, шеф. Скажи мне тоже самое лет через двадцать, и я тебя обниму.

Артур повернулся к нам и торжественно показал ломик.

– Закончили любезничать? Я тут приоткрыл кое-что. Завесу тайны – так сказать.

Дверь бесшумно открылась, пустив нас внутрь маленькой уютной квартиры. Здесь тоже не было ничего, кроме голых стен и старомодного серванта в углу, который поленились вывозить. Из широких окон лился все тот же яркий желтый свет и в нем искрились мелкие пылинки.

– Подождите, я сделаю пару снимков, – сказал я.

По квартире гулял ветер, врывающийся в раскрытую форточку. Я ошибся насчет вещей. В маленькой комнате стояла кровать, застеленная старым пледом, а на кухне возле отключенной газовой плиты – стол. На его краю одиноко отбрасывала тень чашка. В наглухо закрытых окнах между рамами комьями застыла пыль на когда-то белоснежной вате. Полоски бумаги, которой проклеивали на зиму рамы, рассохлись, свернулись желтыми серпантинами. Я выглянул в окно. Там ветер лениво колыхал кроны молодых ив.