Андрей умолк внезапно, будто внутри у него сгорел предохранитель или кончился механический завод. Он цвиркнул слюной сквозь зубы и веско подвёл итог своему новому ощущению:

– Маразм крепчал…

– Я думал – уболная! А тут – мусолка…

Обернувшись на голос, Андрей с Олегом увидели Свинаря, выходившего из «трансформаторной».

– А пошшёл ты, козляра! – Неожиданно зло просипел Ан-дрюха и громко бросил в приближавшегося, – Дмитрий Денисович, вас Гондурас не беспокоит?

– Тлепло!

Свинарь взял Олега под руку.

– А где Илина? Как тут дела? – И, проследив неопределенный взмах олеговой руки. – Пошли взглянем.

Трио двинулось под деревья по хрустящей тропинке.

– Ты по-плежнему живёшь на квалтиле?

– Живу.

– А скока плотишь?

– Семьдесят в месяц.

– Ну и делут, гады! А к Флягину ходил насчёт малосемейки? А то, может, в коопелатив?

– А ещё лучше – дом за двадцать тысяч! – встрял Андрюха.

– Тебя не сплашивают! Олег, я сельёзно.

– А грошики? Я имею в виду тугрики.

– Лодители помогут. Тёщу тлуханешь. А што это за жизнь? Семьдесят колов чужой тёте отдай! Восемьсот солок в год! Оконеть!.. Да, давно хотел спросить, у тебя што за звель на волотнике? – Свинарь заглянул Олегу в лицо.

– Ондутр. – Влез Андрей. Свинарь кратко ржанул.

– От жыж тлепло!

Стуча по отвороту своей джинсовой штанины, Ира что-то объясняла матёрому.

– Со сплавками – полядок! – Свинарь рухнул на крайний стул. – Хоть посидеть. Отдышаться.

И тут отворилась фанерная дверь. Там, в глубине, на высоком колёсном столике-носилках Олег увидел его ноги. Он был уже одет.

Ирина осторожно прокралась вдоль стены и застыла в дверном проёме.

«Она его еще не видела!»

– Ах! – медленно ломаясь в коленях, Ира валилась туда, и теперь было слышно только непрерывное, высокое «ввввв»…

– Ну вот, – матёрый приблизился к стеклянной стенке и уставился в сад.

Минут через пять Ира вышла и, икая и утираясь носовым платком, попросила «сигаретку». Сигарета дрожала в её губах, и матёрый усердно отслеживал сигаретный кончик зелёным языком зажигалки. Ира благодарно стучала матёрого по локтю.

В трёх метрах от них, живых, здоровых, лежал он. Казалось странным, противоестественным, что ничего не происходит, что до сих пор не сомкнулись тверди и не зачеркнули этот ослепительный, вызывающе прекрасный сад, что опять, так же беззаботно, прохохотали мимо студенты-практиканты, что где-то в троллейбусе безбилетник усердно изображает поиск в карманах несуществующего талона, что шарик продолжает крутиться, и собаки убегают, убегают по рыхлому снегу…

«…А тебе уже нет дела до сует, огня, праздности, борьбы, равнодушия. Забрал с собой, что мучило и терзало. Но что осталось, Алексей Глебыч, Петр, Сидор, Гай Юлий Цезарь? Груда органических и неорганических структур? Имя? Бознакакие биохимические токи в нашем мозгу, когда мы вспоминаем о тебе? Да ведь и мы…»

Иногда это ненадолго отпускало, но потом снова обрушивалось отвесной стеной, углом, волокло за собой, набивая лёгкие и глаза пылью. Альсекко. Игрушечный заводной человечек, неигрушечно помахивающий сабелькой. Альсссекко! Аль секко?

Ступни и колени исчезли напрочь. Олег пошевелился на стуле.

– А я думал, ты кемаришь. Хотя по такому дубарю… – начал Андрей, но в этот момент в дверях возник цыган.

Ну, знажить, товарищи, всё сделано…

Ира отреагировала первой: быстро извлекла из сумочки приготовленные деньги.

– Сплячь. – Свинарь встал, приобнял цыгана левой и повел его туда, правой доставая из бокового кармана купюры.

«Сколько они берут?» Подумалось почему-то во множественном числе.

– Во работёнка у чудака, а?

…Он лежал. Невысокий толстяк в ратиновом пальто вложил смуглому брюнету в ладонь несколько синих бумажек и вышел в холл…

– Двадцать минут втолого. Де ш та кулва ездит?.. Ил, извини, ласскажу анекдот. Болодатый, но к месту…

Олег не смог слушать и вышел. Подняв воротник, он остался у двери и сквозь стекло видел, как заколыхался в смехе Свинарь и как угольные губы Ирины сползли влево, набок, скомкав складки у рта.

Шофер катафалка долго извинялся за опоздание: «“Колхыда” попырок дороги застряла. Ни объехать, ни проехать. Трамваи стоят, а шофера матюгаются!»

Чтоб добраться до гроба, пришлось разобрать завал из венков. Венки цеплялись друг за друга большими бумажными цветами и чёрными лентами, но под руководством Свинаря всё было проделано терпеливо, без повреждений и потерь. Остро пахло свежей елью. Олег потрогал мелкие иглы. «Живые!»

– Белём глоб!

В узкую дверь с трудом пронесли к пьедесталу неожиданно тяжёлый – красный с чёрными полосами на крышке – гроб.

– Тут во – пассатижики, крышечку поднять. – Шофёр катафалка, русоволосый хлопец, суетливо подал Олегу плоскогубцы. Олег безуспешно раза два дерганул крышку.

– Инженела чёлтовы! Дай-ка мне! Тут сотка вбита.

Крышка держалась на двух гвоздях. «Почему только два?»

Матерый и Свинарь исчезли там, а Олег никак не мог решиться, топтался у гроба и расправлял несуществующие складки. Наконец шагнул туда, но его уже выкатывали в холл. «Алексей Глебович!» Восковые руки на груди и такой же жёлтый, обескровленный череп, с глянцем лысины. На левой руке, у большого пальца – скрижальная наколка – «Лёша». Это – чтоб знали, помнили. Леша!

– А тепель – поднять носилки палаллельно и остоложно опустить!

Андрей, снова с брюками под мышкой, отстранённо переминался в углу, но подбежал и схватился за носилки. Олег пересилил себя и подставил руки под него, уже сползавшего боком с носилок. Это оказалось лишним, потому что он почти ровно лег в гроб. Но Олег успел коснуться.

Когда матерый поправлял ему голову, его губы разомкнулись, обнажив кромку металлических коронок.

Ира пыталась установить в гроб его ступни.

– Не вмещаются, что ли? Вроде папка невысокий был!

«Они распрямляются!»

– Лазвязать ноги?

– Потом, когда опускать будут.

– Клышку плихватить гвоздиком? А, все лавно отклывать. Андлей, што ты застополился? Взяли! А-ста-ложна! Двель узкая! Так! Так! Годится!

Матёрый стал раздавать повязки.

– Гля, эта чёрная – с красной полосой, а эта – красная с чёрной?

– Всё равно.

– На левую или на плавую?

– Не знаю.

– От жыж наука!

С трудом разместились среди венков. Поджав под сиденье ноги, Олег сел у его изголовья.

«…стучишь затылком по сосновым доскам. Последний раз – к себе домой… И лежат поля, где ты собирал оплавившиеся куски металла. Поля, на которых взошло потом сорок хлебов… В ту секунду, когда ты ушел, пришла новая сотня… Беззубые, розовые рты, пускающие пузыри… Их сменят сто сот… Теперь к двум фотокарточкам на стендах “Наши рационализаторы”, “Фронтовики – передовики производства” добавилась ещё одна – у проходной, в чёрной рамке над некрологом, слева от афиши общества “Знание” о загадках древней истории, возле объявления о заводских днях донора…»

Возле гастронома, перегородив проезд, стояла большая автобудка, и грузчики в чёрных халатах таскали из неё в магазин этажерки с молочными пакетами. Минут пять сигналили, потом Свинарь разыскал водителя молоковоза, но долго не могли разъехаться, торкались взад-вперёд, проскальзывая по гололёду. Наконец катафалк развернулся и стал пятиться во двор, к подъезду, где чернела толпа: родичи и почти все работники отдела. Над толпой поднимались сигаретные дымки, и Олег заметил нетрезвый блеск в очах некоторых заводчан.

Не вышла, а отделилась от дверцы Ирина, и на носочках, медленно, широко разведя руки, будто исполняя фигуру из ритуального танца, поплыла к шагнувшей ей навстречу матери.

– Ой, ма-ма-чка! – Она обвисла на матери, содрогаясь, не видя, как опускают на табуретки гроб и расставляют у подъезда, вдоль стен, венки.