Андрей, пряча за спину сверток с брюками, пробрался на обочину сборища. Олег нырнул за ним, но уткнулся в председателя профбюро Рыльского-Рыловникова.

– Олег, ты там был?

– Был.

– Ну и как?

– …

Подошёл Свинарь. Закурил.

– Лыльский, а где Белцов?

– Остался ждать министерского звонка.

– Угу, звоночка. Двадцать лет вместе плолаботать, а на похолоны не плийти! Ну и Митлофан!

– Ты ж знаешь, Денисыч, у него – нервы.

– Нелвы!? А у нас – не нелвы? А у этих пацанов – не нелвы – по молгам ездить? Ладно. – Свинарь обернулся к Андрею и протянул ему деньги.

– Чуть попозжей отдашь лабухам, тут – полтинник.

– А не мало? Мороз, всё-таки.

– Мало?! – Свинарь возбудился мгновенно и продолжал уже шипя. – А не будут они слишком шилоко улыбаться? По челвонцу на лыло – мало? Я, сталший инженел, в свои солок семь не имею в день столько! Понял?..

И тут грянула музыка.

И все плечи сразу подались вниз, будто приняли невидимую, но внятную ношу. Склонились головы. Попадали в снег окурки, отбрасывая мерцающий пепел, в белизну небес ударила шопеновской сонатным маршем истошная труба. Вздымавшиеся со дна многоэтажного колодца волны перехлестнули через крышу и обрушились на проспект, гастроном и маленький скверик.

Пятеро музыкантов возвышались на детской снежной горке среди реденьких кустов. Инструмент каждого был укутан в байку, откуда торчали только раструб, мундштук и клапана. «Лабухам дашь полтинник». Красные пальцы и обветренные губы. Терпкий барабан через ровные интервалы: «Тумб! Тумб! Тумб! Тумб!»

Это било по приоткрытым форточкам, по окнам, в которых вздрагивали занавески, гардины, шторы и замирали там и сям в проёмах старческие лица и вскинутые руки. Музыка прорвала брешь в холодной ткани небосвода, и оттуда повалила сухая и жёсткая снежная крупа. Она секла кляксы гвоздик в гробу, красные подушечки с медалями и орденом Отечественной войны II-й степени, открытое лицо и грудь покойника; редкими рывками ветра эту сечку швыряло ему в ноздри.

Словно затаив в себе взрывную силу, застыли над гробом родичи. Одна Ира медленно покачивалась, правой рукой прижав к щеке тот самый черный тремпель, а левой – механически смахивая снег с костюма отца.

«Любил папка хорошо одеться. Полшкафа вещей осталось».

Музыка смолкла. И когда гроб поплыл над плечами, из-за катафалка высеменила старушка с двумя молочными пакетами, в салатовом пальто и розовом платке:

– Оый, да Гыхлебы-ыч!..

Но в заднюю дверцу катафалка уже подавали венки. Там рассаживались родственники.

Заводские пошли к автобусу.

Олег с Андреем предприняли попытку подсесть в «Кубанец» к музыкантам и влезли туда, игнорируя плаксивый лепет шофёра. Атмосфера нормализовалась после того, как Андрей молчаливо сунул «полтинник» пожилому «трубе». Тот развернул дензнаки веером, зачем-то подул на них и спрятал.

Когда ехали, Олег согнуто нависал над шофером, ухитрявшимся меж трёпом следить за дорогой.

– Слышь, Славик, у тебя два макулатурных Конан-Дойля?

– Ну.

– А у меня два Дин Рида, слышь?

«Барабан» Славик выпятил нижнюю губу и процедил:

– Не Дин, а Майн или Джон. Дин – певец.

– А черт его знает! Макулатурный – Майн? Махнём?

– Приноси.

У лобового стекла, придавленные спичечной коробкой, дрожали три бумажки: «…кв.21 Ломовских 14–00», «…нюшенко 15–00», «…сенбаум 16–00».

У ворот второго городского кладбища сновал Рыльский-Рыловников и пытался организовать людей в колонну. Первыми он поставил двоих ветеранов с красными наградными подушечками в руках. Следом за ними попали Андрей и Олег, которым профсоюзный лидер вручил небольшой еловый венок «Дорогому папочке…». Сзади, сдержанно галдя, достраивались остальные.

Холод накапливался. Он колом стоял параллельно позвоночнику, и при малейшем движении Олег ощущал потрескивание.

– Лыльский, могильщикам платим мы или они? – Свинарь почти подпрыгивал от озноба.

– Вроде бы мы.

– А што давать?

– Договаривались – сотню. Еле уговорили! «Нам сегодня – ещё две могилы!.. А земля мёрзлая!»

– Интелесно, почему они с полтыщи не залядили? Можно ш с людей велёвки вить!

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром?»

А зубы уже затеяли стук.

По заснеженной аллее, меж старых кладбищенских плит, памятников и крестов вела свежевытоптанная тропинка. Процессия сразу раскололась, и дальше двигались поодиночке. Олег теперь нёс венок сам, а впереди, почему-то по целине, прыгал Андрей.

Со снежными эполетами на гранитных плечах, в шапках, сдвинутых на надбровья, строго глядели кресты, с вертикальных плит взирали выцветшие фотокарточки, барельефы.

Над глиняной кучей мелькали две лопаты, и к ногам двух молодых мужиков, которые стояли, засунув руки в карманы тёплых курток, летели смёрзшиеся светло-коричневые комья. Там, в яме, интенсивно вкалывали их товарищи. Заканчивали. Железо лопат дзинькало по откосам, и звон морозно скакал меж глыбами надгробий. Свежая эта могила, втиснувшаяся под чью-то родственную оградку, сначала Олегу была видна, но прибывавшие и прибывавшие постепенно оттеснили его за другие могилы. Венок передали туда, к гробу, который уже стоял на табуретках в снегу.

– Весело живется ребятам, – Андрей кивнул на аскетичную девятиэтажку, одиноко торчавшую за забором кладбища. – Общага универа. А там, справа, – детский сад. Бывал тут?

С первых аккордов – вразнобой, но потом все единей, монолитней, трубы взвили вечного Шопена, сорвав с веток тяжёлых напудренных ворон и заглушив шепотки, сморкания, лопатный звяк и редкие вскрики далёких автомобильных гудков. В пустых ветвях дерев низко стыло седое небо. «Тумб! Тумб! Тумб!»

– Товарищи! – Глухо выдохнул в контрастную послесонатную тишину секретарь партбюро отдела Дрицун. – Сегодня мы провожаем в последний путь коммуниста, ветерана войны и труда, замечательного человека, Алексея Глебовича Ломовских. Талантливый руководитель производства, отличный специалист, автор многих изобретений, активный общественник, Алексей Глебович Ломовских прожил яркую, насыщенную жизнь. Бок о бок с нами, среди нас. Будучи инвалидом Великой Отечественной войны, Алексей Глебович Ломовских более тридцати пяти лет, от самых истоков нашего предприятия, отдавал все свои силы производству и общественной деятельности. За бой, за труд Родина неоднократно награждала его орденами и медалями. Вот они – на красном… Сегодня мы скорбим и прощаемся с тобой, наш дорогой друг, наставник, товарищ по партии… Траурный митинг, посвященный памяти Ломовских Алексея Глебовича, объявляется открытым. Слово предоставляется председателю заводского Совета ветеранов подполковнику в отставке Легейде Гнату Панасовичу.

– Товарищи! Неумолкаемы боль и скорб наши. Ушол з жизни наш друх и соратник Алексей Глебович Ломовскых. Не старисть, товарищи, уносит друзей наших. Це – война, товарищи. Война! – зычный голос набирал силу, креп. – Семнадцятилетним хлопцем з девьятого класу ушол Алексей на фронт. Геройски бил врага на Северном Кавказе наводчик сорокапъятимиллиметрового орудия Алексей Ломовскых…

«…ма-аленькая дырочка возле уха. Поверишь, сразу – наповал. Тока что шёл слева, рассказывал про деревню свою, и уже – нету. Отстань он на полшага, и не его, а меня бы шальная сковырнула…»

«…чания института инвалид войны, коммунист Ломовскых по направлению райкома партии принял участь в строительстве нового завода, на котором и остался потом работать. Инженер, начальник цеха, затем главный инженер. Всё это время Алексей Глебович не прекращал заниматься рационализаторьскою…»

«…выскочил из окопа и побёг за котелком. По траншее – далеко, так я, дурак, поверху, напрямки. В блиндаже слышу – шось жахнуло. Крепко так жахнуло, всерьёз. Возвращаюсь, а там – воронка дымится. Ни клочочка от пацанов не осталось. Ни пуговички, ни хрена. Весь мой орудийный расчёт… Ты говоришь, случай…»