– Бать, мы вроде еще не пили. Ты что?

– А ничего. Бывает и круче, вот чего…

Машенька не блистала умом и грацией, зато кушала все подряд, сметая со стола любые объедки. Ходить она научилась в два года, говорить – почти в четыре. До четырех лет она знала одно слово. Нет, не «дай», другое, хотя значило оно то же самое. «Яу!» – говорила дочка отчетливо и тянула ручки к первому попавшемуся на глаза предмету, будь то моя бритва или Лидкина косметика. Яу, и хоть ты сдохни, но если этот предмет ей не доставался, вопли девочки сокрушали барабанные перепонки. Соседи стучали в стенку, звонили по телефону, страшно ругаясь последними словами, а при встрече грозили пришибить меня в темном подъезде или подать в суд за издевательство над ребенком.

Не счесть вещей, прошедших через руки нашей маленькой. Таковых попросту в доме не было, не считая тех, которые мы прятали под замок, пользуясь ими в ночное время, когда дитя изволило почивать. Брился я ночью, как истый француз, а Лидка, как проститутка, тем же временем суток наводила марафет на своем лице. Спали мы вместе, предпочитая исключительно безопасный, а потому скучный секс. Когда мы им занимались, Машенька, как правило, просыпалась, хотя в эти моменты тишина под нашим одеялом стояла почти гробовая. Мы старались удовлетворить друг друга без звука и никогда друг друга не удовлетворяли.

Я продолжал работать художником, стал еще и фотографировать. Деньги шли лавиной, особенно с откровенной халтуры, вроде обслуживания выпускных балов и снимков на документы. Мы купили трехкомнатный кооператив, «Волгу», выстроили дачу. Эти заботы как-то отвлекали нас от Машеньки, примиряли с ней, а видимый наш достаток быстро заткнул рот всем «умникам». Я мог позволить себе встречаться с женщинами, которые мне нравились, без напряжения, что позволяла себе Лидка, выяснять уже не хотелось. Думаю, вряд ли многое. Когда она отправлялась в город, за ней хвостом ходила Машенька со своим «яу», норовя скупить все магазины Тулы. Жена не работала, потому что теща и моя мать отказывались сидеть с нашей дочуркой, ссылаясь на слабое здоровье, а чтобы отдать ее в детский сад, не могло быть и речи. Сор лучше держать дома, под надежным замком. Как бриллианты.

Как оно меня доставало, это «яу!», вам и не снилось. Яу – и вещь переходит в ее руки, из которых возвращается хлам. Удивительно цепкие ручонки! Казалось бы, ну ни в жизнь не сломать, молотком не разобьешь, но нет – «Яу!», и можно идти в промтовары за новым феном. «Яу!» – и выдран ящик из письменного стола, «Яу!» – и в ванной смешаны шампунь с зубной пастой и лосьоном, все рекой течет по полу. Машенька даже стулья ломала легким движением руки. Дотянется, цапнет за спинку, и резко вниз дернет. Стул с треском об паркет, клей не выдерживает. Если честно, они и стулья, конечно, уже не те, но ведь и Машеньке было тогда три годика.

И все-таки она славная, хорошенькая. Разломает чего, сразу радуется. Улыбка до ушей, глазки тоже смеются. Вот я какая, вот что я могу! А ты, мама, чего радуешься? Смотри, как здорово, как звенят тарелки, когда их бухнешь об пол! Что может сравниться с этим звоном? Была одна тарелка, стало много. Разве не творчество?

Отец и половины того, что она вытворяла, не знает. И слава Богу, он меня еще больше достал, чем Машенька. Машенька – она что, ребенок, ничего не понимает, а этот бугай, псих недорезанный, всю жизнь пристает ко мне со своими китайцами, с которыми я будто бы спала. Да на кой ляд мне эти китайцы, во мне рост метр семьдесят восемь! Где, спрашивается, будет этот китаец, когда с ним в постель лечь? Сашка говорит, между грудей. Может, это и приятно, между грудей, я согласна, но когда он меня в губы поцеловать захочет, где его агрегат будет? Опять между грудей? Нет, это не для меня, такая экзотика. У меня другая трагедия.

Когда Сашка ушел в армию, я устроилась на работу. Мы ведь с ним в один год институт закончили, защитились с разницей в месяц. Только он учился на горном, а я – на АСУ, автоматизированные системы управления. 70 процентов девчонок, а остальные 30 – не пойми что. Что угодно, только не мужики. На факультетских вечеринках нам всегда не хватало парней. Приходили, правда, с других факультетов, но в основном все тупые и пьяные, а кому хочется с пьяным интима? Если честно, я еще тогда это не попробовала.

Как-то на одной такой вечеринке подходит ко мне Алка, в руке два бокала с сухим вином. Давай, говорит, выпьем с тобой на брудершафт. Давай, что еще делать! Мы выпили. А теперь, говорит, давай поцелуемся, как положено. Я вроде как смутилась, а ее губы уже у моих. Целует меня, я невольно рот приоткрыла. Язык ее чувствую, а у самой ноги подкашиваются. Или я от природы такая, или сухое со спиртом было, только спустя четверть часа мы оказались с ней наедине в пустой комнате и на одной койке.

Нет, я своей природе не изменила. В нашей паре я всегда оставалась женщиной и никогда не пыталась довлеть. А в тот вечер… в тот вечер я ощутила то, чего не испытывала с парнями. И мои вздохи, мои постанывания шли не от ума, как с тем же Сашкой, а мимо его. Я не была вольна в своих желаниях, не была вольна в проявлениях своих эмоций. С женщиной мне оказалось приятнее, чем с мужиком. Такой ласки, такой нежности, какую предложила мне Алка, не может дать ни один мужчина. Женщина чувствует женщину, знает ее трепетные места, каждую чувствительную точку, и понимает, как, когда и чем нужно к ней прикоснуться.

А что может Сашка с его медвежьими лапами? Художник хренов! Представляю, как бы он меня ласкал, когда работал бы по специальности, уголь ворочал. Ползет к низу живота такая корявая мозолистая лапа, от которой на теле остаются красные полосы. Бр-р! Я не мазохистка какая-нибудь, у меня кожа нежная. Никакого желания от насилия у меня не возникает. Возникает иное желание – отдаться, а потом отомстить. А что? Не я первая, не я последняя. Оставим в покое остров Лесбос, вспомним лучше амазонок. Мужики у них бывали редко, исключительно по делу, для умножения женского пола, а потом их, козлов вонючих, убивали и съедали.

Я лежу расслабленной до предела, Алкины губы опускаются все ниже, ниже… Не знаю, с чем это сравнить, я не Ахмадуллина, но полным контрастом этому служит плохо выбритый подбородок моего мужа, скребущий по моему животу. Я его, дурака, конечно, кое-чему научила, только лучше бы этого не делала. Он теперь так и скребет, куда ни попадя, думая, что это доставляет мне неизъяснимое наслаждение. А какое тут удовольствие, когда мышцы живота напряжены, и чем ниже опускаются его губы, тем тошнотворней мне становится? Если ты мужик, так и делай, что тебе природой предписано. Мало ли о чем я тебе попрошу!

Когда его забрали в армию, Алка мне сразу позвонила и предложила непыльное местечко в одном НИИ с отдельным кабинетом. Я сразу поняла, чем буду там заниматься. Попросила у Алки время подумать, подумала и через полчаса ей позвонила. Согласна, говорю, надо же как-то убить время. Алка обрадовалась и наутро сама за мной притащилась. Пошли, мол, на работу.

Мы с ней даже не ссорились, потому что никакой такой любви между нами не было, а было взаимное соглашение удовлетворять потребности друг друга, снимать друг с друга стресс. Алка – девка чистая, за собой всегда следила, и чтоб я, после нее, с каким-то грязным китайцем, от которого пахнет собакой? Ну не дурак мой Сашка?

Я когда родила дочку, сама обалдела. Откуда такое? Разродилась спустя час с начала схваток, была счастлива. Мне протянули ребенка, я его прижала к груди и заплакала. Потом, когда рассмотрела девочку внимательно, решила, что мне ее подменили. Только этого не могло быть, все на моих глазах происходило. Мой ребенок, причем от Сашки, и даже Алка тут не причем, хотя и она далеко не восточного типа женщина. Знаю, что от контактов женщины с женщиной еще никто не рожал, знаю, но не знаю, почему я родила чужого ребенка.

Разговорились как-то с Алкой, это когда Машеньке уже года четыре было. Я ее с отцом на часок оставила и провела тот вечер в компании со старой подругой. Сидим мы перед телевизором на ее роскошной тахте, где можно с удобством пятерых уложить, и пытаемся докопаться до истины.