– Может, ты сам еще приедешь, – сказал старлей. – Ко мне.

– Куда? – не понял я.

– В Тавду.

Сам ты иди в Тавду, подумалось. Ну и название у городочка, как в такой ехать добровольно? Тем не менее, «пошел в Тавду» – это не мат, хотя очень на него похоже. К примеру, знакомятся двое, то-се. Ты где живешь? В Питере, там, или в Москве. А ты где? В Тавде! За такое можно и по морде схлопотать, вот ведь не повезло тавдянам или как их там по-научному. Тем не менее это город, российский город, который есть на карте. Славный город на берегу реки Тавды, протекающей в Тавде, от которой до Свердловска двенадцать часов одноколейки. Нет, не хочу я в Тавду, извините.

– Лучше вы к нам.

В сущности, я ему благодарен, моему старлею. Еще бы! Целый год в тепле, сыт, обут. Правда, бегал пару раз с ротой на стрельбище. Семь км туда, семь обратно. Марш-бросок при полном боекомплекте. Запомнилось. А так – за мной даже автомата не числилось. Хотя стрелял я неплохо, очень даже неплохо, все удивились. Только что тут удивляться, когда зрение стопроцентное, плацом и сержантами не измотан, руки не дрожат. Вот и выбивал сто из ста, как говорится. Ребята из роты хоть и косились на меня, но не тронули. Не такой я был, не из их песочницы. Воспринимался ими не как солдат. А раз не солдат, меня и старались не замечать. Может, даже и не замечали. Как дерево, которое стоит само по себе, украшая ландшафт местности. Кому оно нужно, пока приказа рубить нет?

Ребята из роты стояли на вышках, охраняли зеков. Та еще работенка, лучше о ней не вспоминать. А мне и вспомнить нечего, ни разу не стоял, вышки только издалека видел, с птичьего полета, так сказать, не ближе. Я ведь во внутренние войска попал. Вот это обстоятельство мне и мешало, когда я в поезд садился. Шинель. Шинель мне мешала, глаза людям мозолила. Ведь из Тавды кто едет? Правильно, бывшие заключенные. Все вагоны набиты освободившимися гражданами, под завязку. Они сидят, выпивают, вспоминают годы за высоким забором с колючей проволокой, а то проволокой под напряжением. Мирно, в общем-то, вспоминают, но не всегда и не все. Не каждый смирился, да и водочка свое дело делает. Зверская там водочка, в этой Тавде. Среднерусский самогон отдыхает. Дашь пару стаканов и все, поминай как звали. Если не закимаришь, запросто можно обратно вернуться за ту самую проволоку. Сколько таких случаев было! Стоит за что-нибудь взгляду зацепиться, за детальку какую, напомнившую зону в ее неглиже, срыв неминуем. А тут – шинель! Вот он, козел, на верхней полке. Краснопогонник. Как ему рога не обломать?

Я эту шинельку, едва поезд тронулся, сразу в окошко. Куртка у меня была с собой штатская, брюки, кепочка. Старлей помог достать. Ботинки ладно, в таких тогда пол-Урала ходило. Твердые, прочные. Незаметные. А шинель с погонами – в Тавду, в окно уходящего поезда, пока моих попутчиков не развезло. Один, правда, все косился, и я на всякий пожарный сменил вагон. В новый вагон я уже вошел штатским человеком, готовым к труду и обороне исключительно в мирных условиях. Устроился теперь уже на нижней полке и сразу полез в сумку. Не трудно догадаться, зачем.

Своих соседей сначала я вовсе не заметил, определив их для себя как баба и два мужика. После первого стакана, которого у меня как такового не было, я их разглядел. Ничего, приличные люди. Говорят по-русски, о Тавде ни слова, а что мне еще надо? Баба, вроде, симпатичная, вот только в возрасте для меня излишнем. Сижу, поддерживаю пустые разговоры о погоде, на которую мне сейчас плевать, и ценах, которых не знаю. Хорошо! А еще лучше стало после второго стакана, то есть, когда я допил из горла свою бутылку. Прямо там, на диванчике поезда. Или скамейке, до сих пор не знаю, как это седалище из гнутого дерева называется. Допил и, разумеется, полез на вторую полку. Сразу полез, пока еще был в состоянии лезть. И сразу уснул.

А проснулся, когда уже подъезжали к Свердловску. Я в окошко посмотрел, так там уже трубы пошли заводские, дым коромыслом. Значит, думаю, город. Вот он, в этом дыму просматривается. Дома уже близко, здания всякие. Я аж испугался. Сейчас в город въедем, а у меня голова, как чугунная. Спрыгнул с верхней полки вниз, на четыре кости приземлился. Как кошка, разве что грация хромала. Ничего, соседи не обиделись, понимающе так заулыбались. Я в ответ расцвел и полез в сумку. Кто же пускается в такую дорогу с одним пузырем?

Вторую бутылку мы раздавили с мужиками на троих. Еда у них к тому времени кончилась, пришлось обходиться куревом. На старые дрожжи такую закуску врагу не пожелаешь. Окосел я основательно. Пока поезд к платформе причаливал, я в тамбуре стоял у стеночки, сил набирался. Надо выйти в город в полной боевой готовности. Надо! Потому что все у меня в лазарете было, можно сказать, как сыр в масле катался, все было, а женщины не было. Я искренне надеялся, что стоит мне выйти на перрон, как свердловчанки, все как одна, гуртом повалят на мою стать.

Увы, на перроне меня никто не встретил, или я сам не заметил встречающих, не знаю. Помню, огляделся мутным взором по округе, заметил только вокзал. Никогда его не видел, но сразу узнал. И потому, что все они, эти вокзалы, чем-то схожи между собой, тоской от них веет вселенской, и потому, что все туда спешно топают, волоча за собой скарб, словно в райские кущи. Куда все, туда и я, на большее в то время способностей не было. К тому же надо было покупать билет до Москвы, с чем я надеялся успешно справиться. Что нам эта тавдинская водка, какие наши годы! Для смягчения отрыжки я решил умять все это дело пивком. Бутылочку, не больше. В те времена я считал, что пивком можно умять любое дело. Да и как не ударить по пиву, когда его, как я помнил по гражданке, нигде особо нет, а тут, возле вокзала, бери – не хочу! Глазам не верится, и очередь всего-то человек в двадцать. Я встал в очередь. Закурил. И тут подошла она.

И тут подошла она, в легкой курточке яркого цвета – какого именно, уже не помню, но точно яркого, потому что на меня эта курточка подействовала как на быка, – с распущенными по плечам черными волосами, висевшими какими-то лохмами. Об этих лохмах, грязных и нечесаных, я вспоминал значительно позже, когда уже зарылось в памяти само приключение. Тогда для меня не это было главное. Главным была мини-юбка, из-под которой торчали ноги. Голые ноги. Стоило бы задуматься, почему мини-юбка, а особенно, почему ноги голые в октябрьские холода, когда военнослужащим уже выдают шинели, а простые смертные вокруг ходят чуть ли не в шубах, но я тогда не в силах был задумываться. Я смотрел на эти ноги, должно быть, кривые, но с моих пьяных глаз они казались удивительно стройными и соблазнительными, смотрел и не мог оторвать взгляда. На вид этим ногам было лет двадцать, не больше, и я купился.

– У вас не будет сигаретки? – ноги нетерпеливо подергивались, словно в предвкушении чего-то такого, интимно-завлекательного или крайне необходимого, а на самом деле, должно быть, от мороза.

– Будет, – мой ответ был ответом знающего себе цену самодовольного самца, всегда готового к благодеяниям ради удовлетворения собственных грубых потребностей.

– Не дадите?

– Дадим.

Я полез в карман, выудил оттуда сигарету, не показав просительнице самой пачки. Какая разница, что у меня за сорт, когда ты просишь покурить? На, кури! Наслаждайся. А я посмотрю еще на твои ноги, тем более что лицо как-то не впечатляет. Глазки раскосые, нос растекся по плоскости, тает, как все тает у Дали. Рот как у лошади, а скулы выпирают что верблюжьи горбы. Красные, как помидоры, и корявые, что терка. Ну и что, подумалось, пусть себе помидоры, зато ноги на месте.

Не помню, как пошел я за этими ногами, честное слово, не помню. Как и куда. Очнулся я первый раз в каком-то щербатом сраном сарае. Тут нет никакого преувеличения, никакой метафоры. В этом, с позволения сказать, помещении, вероятно, когда-то держали скотину, потому что земля подо мной, растянувшимся на ней бревном, была теплой из-за слоя перегнившего навоза, свалявшегося в своего рода навозный войлок, не давший остыть моему телу. Скотину из сарая давно, видать, перевели в более благоприятное для жизни место, а сам сарай использовали в качестве ночлежки и туалета уже двуногие скоты, одним из которых был сейчас я, распластавшийся в этом бывшем свинарнике как граф на своем ложе. Какой простор, какая свобода! Ползи куда хочешь, теплое говно всюду. А рядом – графиня, нет, скорее любовница, юная куртизанка, распластавшаяся с початой бутылкой пива у стеночки лежа в позе «бери, если можешь, мне до фени».