– Ты мыслишь не в том направлении, – говорит Алка, кошкой потягиваясь на тахте. – Думаешь, таких, как ты, больше нет? Да таких полно! Оглянись вокруг.

– Уже оглядывалась. Никого знакомых с похожей проблемой.

– Минимум четверть твоих знакомых живут с похожей проблемой, можешь мне верить. У Ленки, секретарши нашего шефа, ты ее помнишь, сын неизвестно от кого. Он и близко не напоминает ее мужа, не говоря уже о ней самой. Страшненький такой горбоносик с огромными ушами. У Кати…

– Брось, Аллочка, прекрати! Ленка с кем спала, от того и нажила. И Катя твоя то же самое. А я ни с кем не спала.

– Ладно, извини. Я знаю, что ты ни с кем не спала целый год, пока не вернулся твой суженый. От тебя так пахло… А сейчас козлом воняет, дорвалась. Неужели ты ему ни разу не изменила? Признайся, было разок-другой, а?

– Не было.

– Ну, может, ты где выпила лишнего, ничего не помнишь…

– Да ты что! Бокал сухого для меня предел, ты же знаешь.

– Это со мной твой предел, а с мужиками… Слушай, чем он тебя так заводит? Этой штучкой? – Алка подергала пальцем между своих ног. – Может, нам с тобой в секс-шоп сходить, выбрать штучку по душе? И вот на эту тахту…

– Прекрати.

Алка приобняла меня рукой за талию, едва касаясь тела. Я вздрогнула. Рука Алки скользнула под блузку, и я не в силах была ее отстранить. Меня трясло изнутри, но я старалась не подавать виду, что хочу ее. Хочу ее ласк, хочу дарить такие же ласки ей. И больше ничего не хочу, особенно выяснять, откуда взялась Машка.

– Кто первый в душ? – Алка знала, как вести себя со мной, знала мое тело до миллиметра, и я таяла от одних ее рук. – Хочешь, пойдем вместе?

Когда мы снова оказались вдвоем на тахте, я поплыла уже через пару минут. Проблема разрешилась сама собой, во власти Алкиных рук и губ я была от нее свободна.

– Тебе хорошо? – прошептала она, касаясь губами моего лона.

– Не уходи, – тоже шепотом ответила я, – только не уходи…

Какой у нее мягкий и подвижный язык, какой длинный! У Сашки язык горький, даже во рту щиплет, когда он целуется, а у Алки… у Алки что-то фантастическое. С ней я могу кончить пять раз кряду, а с Сашкой – хорошо если один.

Тем вечером мне надо было расслабиться. Может, за этим и приходила. Я уже решила, что завязала с ней, но тут поняла, что только ее и ждала. Мы не слезали с тахты до ночи, пока взбешенный моим долгим отсутствием Сашка не стал названивать по телефону. Похоже, Машенька там его доконала.

– Да, – говорю ему в трубку, лаская Алкину грудь, – да, Саша, я уже иду. Мы тут все свои дела закончили, скоро буду… Я возьму такси, ты не волнуйся. У тебя плохое настроение? Постараюсь его поднять, как приеду.

Я знала, что в эту ночь мне с Сашкой будет легко, и ему со мной тоже. Я насытилась и подобрела, в таком состоянии женщина готова исполнить любое желание мужчины, не напрягаясь. Спокойно, без стыда и нервов. Как проститутка. А ведь им, козлам, только этого и надо…

И был еще один серьезный разговор о Машеньке, с моим отцом. Он сам решил со мной поговорить на эту щекотливую тему, пригласив к себе на работу. Папочка трудится в горисполкоме, каждый год меняя должности – то он инструктор, то инспектор, то председатель какой-нибудь комиссии. Хрен редьки не слаще, но ему нравится. Дело привычки, конечно, а что до меня, так от этих заседаний всего и проку, что геморрой. Женщины им тоже болеют, но в меньшей степени, потому что их в исполкомах и на руководящих должностях меньше, чем мужчин.

Отец решился на разговор спустя год с рождения Машки. Удивительно, но мать так ничего и не пыталась у меня выяснить. Ждала, когда я сама все расскажу, а мне нечего было ей рассказывать. Она при каждой нашей встрече сверлила меня взглядом, обхаживала меня, как умела, однако ничего так и не дождалась. Наши отношения с ней от этого, конечно же, не улучшались. Может, это она в своей гордости и решила натравить на меня отца.

– Кто он? – коротко спросил отец, когда мы уютно расположились в креслах его кабинета за чашками кофе.

– Кто? Кого ты имеешь в виду?

– Отец твоего ребенка.

– Ты его знаешь.

Отец оторвался от кофе и с интересом заглянул мне в глаза. Ему хватило нескольких секунд, чтобы понять, правду я говорю или нет. Не знаю, к каким он пришел тогда выводам.

– Что ты хочешь этим сказать? Мать вся извелась, на Сашке твоем лица нет. Камень у него вместо лица. Может, лучше нам всем знать правду?

– Так вы ее знаете. Все знают правду, просто правда эта выглядит неправдоподобно. Машенька – наш с Сашей ребенок и больше ничей. И я не хочу больше говорить на эту тему, сколько можно.

– Мы говорим с тобой на эту тему первый раз.

– Зато с Сашей я ее обсуждаю ежедневно, в той или иной форме.

– Будь по-твоему, оставим вашу Машу в покое… Как у тебя дела с мужем, это ты мне можешь сказать?

– Нормально. Страсти понемногу утихают. Спим мы уже вместе, иногда. Тебя это интересует?

– И это тоже. Значит, разводиться вы не собираетесь?

– С какой стати? Все уже перегорело, нет смысла.

Все уже перегорело, сказала я тогда отцу, но на самом деле это было не так.

Когда Дали еще не был Дали, он нарисовал идиотскую картину. Сегодня ее многие знают и большинство понимает, что это был старт его проекта эпатажа, а никак не живопись. Сальвадор изобразил узнаваемые кровать и стул, расположив их на привычных, в общем-то, местах, а ванну забросил на потолок. Вот эта ванна на потолке и должна была привлечь к нему внимание. Что бы о тебе ни говорили, лишь бы говорили – такова суть проекта.

«Я был молод, никем не признан и должен был как-то заявить о себе, – вспоминал он. – Я своего добился: меня заметили, хотя и писали обо мне весьма нелестные слова». Так поступают дети, причем не обязательно плохие. Это называется самоутверждение, пусть гипертрофированное, но это именно оно. Машенька пошла по пути Сальвадора, едва оказалась в школе.

Первый звонок с линейкой, за которой наблюдали мы с Лидой, прошел спокойно, то был период адаптации нашей дочурки в новых условиях существования. Как и первый день за партой. На второй Машенька осмотрелась и заметила на стенах кабинета симпатичные картинки с изображением животных. Она дождалась перемены, когда все вышли из классной комнаты, и спокойно содрала их со стены, сложив в свой портфель. Мишек, зайчиков, лисичек и ежиков Машенька притащила домой, а учительница так и не смогла выяснить, кто совершил в ее кабинете зверское кощунство.

Лида побеседовала с Машенькой на тему что такое хорошо и что такое плохо, но Машенька не принимала Маяковского с его сухой моралью. Ей нужны эти картинки, потому что они красивые. Какие могут быть вопросы? После долгих мытарств по лабиринтам убеждения, Лида с дочкой заключили между собой соглашение. Если Машеньке что-то нравится в школе, мы это купим ей в магазине. Учитывая, что ее интерес к безделушкам не носил определенного пристрастия, хаотично меняя объекты вожделения, это на какое-то время сработало, хотя и влетело мне в копеечку. Мы накупили множество бесполезных вещей, превратив комнату Машеньки в апартаменты Плюшкина. Единственным предметом, в котором я ей категорически отказал, был скелет птеродактиля, невесть зачем стоявший в кабинете первоклашек.

Вскоре в комнате дочурки стало не развернуться и ей это надоело. Вещи понемногу стали перекочевывать в дворовый мусорный ящик. Лида возомнила себя великим психологом, но тут Машенька выкинула новый фокус. Она наотрез отказывалась учить уроки. Нет, ходить в школу она будет, там весело, а вот уроки учить скучно. Зачем ей домашнее задание, когда дома и так есть чем заняться? У нас же телевизор.

Телевидение душило народ эротикой и политикой. Адская смесь глубокомысленных лиц и голых задниц. Люди жадно слушал Афанасьева, Гдляна, Чубайса, всматриваясь в свое светлое капиталистической будущее, в котором эти задницы станут доступны всем и каждому. К зиме я вообще запретил включать телевизор, опасаясь импотенции. Лида уговорила Машеньку поучиться еще немного.