В тот раз толком разговориться мы не успели. За секунду до взрыва раздался звонок в дверь и на пороге возникла теща. Тот еще сапер, прямо скажем. Правда, тогда теща еще не определилась, кто ее главный враг в жизни. Так уж устроен человек, не может жить без врага, адреналин у него не вырабатывается.

– Какие мы хорошенькие, – с ходу выдала Мария Семеновна, сочувственно – я видел, именно сочувственно – глядя на девочку, лежащую в кроватке. – Ути-пути, ути-пути…

– На вас похожа, – дернуло меня за язык. – Мы ведь ее в честь вас Машенькой и назвали.

Теща смолчала и не удостоила меня взглядом. Она смотрела на свою дочь. Примерно с тем же выражением, как смотрел на Лиду я пятью минутами раньше. Взгляд ее вопрошал и недоумевал.

– Конечно, – размышляла вслух Мария Семеновна, по-прежнему не сводя глаз с дочери, – сейчас еще черты лица не определены, это будет видно позже… Кажется, я читала, что внешность формируется только к году. Еще неизвестно, на кого будет похожа наша девочка.

– Вы абсолютно правы, Мария Семеновна, – сказал я, – совершенно неизвестно. Впрочем, девочка может стать похожа на кого угодно, если довериться пластическому хирургу, хотя я сомневаюсь, что он согласится выпилить скулы. А волосы, откуда такая лохматость, не говоря уже о цвете? Волосы будем мыть перекисью водорода?

– Что ты хочешь этим сказать? – холодно спросила Лида. – Я ждала тебя, отказывая себе во всем, ждала, как дура, как Пенелопа, а теперь вместо благодарности слышу упреки?

– Саша, – в тот день теща, пребывая в неведении относительно личной жизни своей дочери, явно не желала скандала, – ты торопишься с выводами.

– Да не делаю я никаких выводов, просто констатирую факты!

– Что толку их констатировать, – пожала плечами Мария Семеновна, – когда они налицо?

– Вот именно, что на лицо! Точнее, на лице! Вы представляете, как на меня будут смотреть, когда я выйду с девочкой на прогулку?

– Можешь не выходить, – отрезала Лида, – как-нибудь без тебя обойдемся. Ребенок ни в чем не виноват.

– А кто говорит, что виноват ребенок?

Словом, сцепились мы с Лидой с самого начала, но я изо всех сил старался не перегибать палку. Крошечное беззащитное существо, попискивающее в своей кроватке, действительно было не при чем, поэтому мы с женой до поры сдерживали эмоции. Но с каждым месяцем нашей совместной жизни, ночами проходившей теперь раздельно, отношения наши леденели все больше. Где-то на пятом месяце нашей азиаточки, все более походившей на китаези, я решил провести расследование. Захотелось узнать, чем и как жила моя Лида в то время, пока я служил в доблестных частях внутренних войск, охраняя ее покой.

Первым делом решил я навестить родителей, раскрутив их на откровенность. Наверняка мать если уж не следила за жизнью Лиды, то сплетни слушала, а сплетни, говорят, на пустом месте не рождаются. И я пошел собирать сплетни.

– Знаешь, – сказала мне мать, – я много чего о ком слышала. Но о твоей Лиде… Ничего сказать не могу, все о ней отзываются уважительно. Сейчас, правда, пошли слухи, но это от тех острословов, кто видел вашу девочку. Все основание у этих слухов – внешность Машеньки, не более.

– Куда же более…

– Знаешь, что я подумала… Может, это сказывается наследственность?

– Какая наследственность? У нас в роду были китайцы?

– Зачем китайцы, татары.

– У нас в роду были татары?

– Зачем у нас, они у всех были. Помнишь татаро-монгольское нашествие?

– Смутно. Мы что, живем во времена Дмитрия Донского? О чем ты, мать, какое нашествие? Это на Лидку что-то нашло, согрешила, вот тебе и вся наследственность. А я, как идиот, скорее жениться. Вовремя подвернулся.

– Да не похоже это на Лиду…

– Все мы хорошие, пока спим одни.

– Но ты не прав. Последствия татаро-монгольского нашествия могут сказаться через поколения. Они же насиловали наших женщин, как хотели! Всех подряд!

– Не похоже, чтобы они насиловали наших предков.

– Не скажи! Сам же говоришь, что живем не во времена Куликовской битвы. Откуда ты знаешь, что наших предков не насиловали? Может, как раз им больше других досталось. А какой-то ген от татар через русское лоно перешел в наш род и сидел там до поры тихонько, не высовывая носа. И вот теперь…

– Мама!

– Что? Что ты нервничаешь, ты меня выслушай.

– Не хочу я тебя слушать! По-твоему, это я виноват, что наш ребенок другой национальности.

– Я этого не утверждаю. Может, этот ген перешел в род Лидии.

– Сдох этот ген, сдох, понимаешь? Еще триста лет назад загнулся и дух его выветрился. Так можно договориться до обезьяны.

– А вот в обезьян я не верю. Не хочу считать себя животным.

Тут вышел из своей комнаты отец, отдыхавший на диване после сытного обеда, и с любопытством взглянул на маму. Пожав мне руку, он обратился к ней:

– Ты что это, Оленька? Почему ты не хочешь считать себя животным?

– Начинается, – сказала мать, не прояснив, что начинается.

– Животные от слова «живот», жизнь, – отец поднял указательный палец и назидательно потряс им в воздухе. – А что не жизнь, то смерть. Жизнь дается человеку, чтобы наслаждаться ей, и в этом смысле мы все животные. Мы с тобой, девка, еще ого-го! Санек, ты уже взрослый, вот что я тебе скажу. Нынешней ночью…

– Прекрати, – зашипела мать, – прекрати немедленно! Кто о чем, а мертвый о жизни.

– Что? Это я мертвый? Да ты что, мать, съела чего не то? Это я-то, я мертвый? – отец попытался от души обнять мать, стиснув ее сзади.

– Уйди, животное! – мать ловко выкрутилась из отцовых рук, не сумев скрыть легкой улыбки. – У Саши серьезные неприятности, а ты все со своей дурью.

– Неприятности? Какие в его возрасте могут быть неприятности?

– Будто сам не знаешь! Машенька растет…

– Машенька растет, и это неприятность? Похоже, вы тут на сухую сидите, вот крыша у вас и едет. Мать, как у нас со спиртным? По рюмочке найдется?

– Найдется.

– Вот и славно. Тащи сюда, не жмись. Можно без закуски.

– Еще чего! Ты и так как пьяный.

– Вот и славно. Значит, опохмелимся. Иди, иди, что ты тут сидишь? Лучше бы нам коньячку какого… И не жмись, еще купим. Слава Богу, зарплата позволяет, – подмигнул мне отец, вероятно, имея в виду мои заработки.

Сам он тогда еще работал на стеклозаводе, специализирующемся на выпуске пивных бутылок и банок для консервирования. Инженером по ОТК, вроде бы, жил с мамой на фиксированную зарплату плюс мамина сотня за уроки в музыкальной школе, где она вела курс арфы, которая мало кого интересовала. Времена татаро-монгольского ига, когда по Руси ходили прямые потомки Садко, миновали бесследно.

Когда мать вышла, отец грустно посмотрел в угол кухни, где проходила наша беседа, и тихо проговорил:

– Ты хоть ее любишь?

– Кого?

– Лидку.

– Уже не знаю.

– Не знаешь… А если представить ее в постели с кем-то другим, как тебе, хорошо? Ведь представлял, да? Что чувствовал?

– Злость.

– Злость… А еще что? Чисто физиологически. Понимаешь, о чем я?

– Догадываюсь.

– Ладно, можешь не отвечать… Я тебе так скажу: плюй на все и береги здоровье. Это не моя присказка – народная истина. Ну, не похожа на тебя Машка, и что? Подумаешь, катастрофа! По сравнению с мировой революцией это все пустяки. Мы не вечны, Санек, вот о чем надо думать! И беречь здоровье.

– Надоели двусмысленные взгляды. Шуточки, усмешечки.

– А ты обходи таких умников стороной. Мудрый человек ничего не скажет, а умник он и есть умник. Будет приставать, скажи, что взял из детдома. Во как, – удивился сам себе отец, – только что в голову пришло! Так и говори: детдомовская, жалко стало. Пожалуй, я и сам теперь буду так говорить.

– Что, и тебя коснулось? – горько усмехнулся я.

– Не без этого, конечно, – вздыхает, – и не без боли. Больно мне за тебя, сынок, очень больно. Но разводиться не спеши, с этим всегда успеешь. А то сойдешься с кем, она тоже забеременеет. И родит тебе негра… Негра хочешь?