Когда Мартин дотопал до границы губернии, выяснилось, что плата за пропуск с недавних пор выросла, и денег ему не хватает. Причём кордонщики были не дураки, и расположились так, чтобы усложнить жизнь желающим обойти их другими дорогами и лесами. На солдат, занимавшихся поборами, юноша зла не держал. В конце концов, какая разница кто тебя грабит – разбойники или осударевы люди. Всем нужно как-то жить. Но возвращаться домой ни с чем очень не хотелось. Мартин только начал открывать для себя большой взрослый мир, и этот мир приятно мозолил все органы чувств.

В задумчивости Мартин вернулся на ближайший хутор, и там выяснилось, что он – не единственная жертва новых проездных поборов. На хуторе куковали с десяток мужиков и парней, не имевших денег на продолжение пути. Все они пытались договориться с купцом, направлявшим свой товар на санном обозе в нужную сторону. Торговец был дородным дядькой, постоянно снимавшим огромную шапку и обтиравшим лысину. Кипучий ум не давал ей остыть.

– Полгривенника с носа, меньше не приму, – кричал купец.

– Чего же так не по-божески, – обижались мужики.

– По-божески тебе на паперти подадут. А здесь солдаты по гривеннику берут. И если что, меня – на расправу, – лысина огорчённо сверкнула, подымилась на морозе, и снова исчезла под шапкой.

Полгривенника действительно были большими деньгами, за них батраку надо было трудиться день или два (или год, если руки не из того места). Но торгаш не желал рисковать задёшево, и упирался до последнего. Сошлись на трёх копейках, и Мартин присоединился к этой авантюрной затее. В крайне случае – солдаты накостыляют ему по шее. Более серьёзных последствий неопытный путник не ждал.

План состоял в том, чтобы завалить мужиков мешками с купеческим барахлом и надеяться, что солдатам станет лень разбирать поклажу на кордоне. В санях Мартин долго лежал и мёрз, ничегошеньки не видя, и чувствуя лишь ровное движение. Обоз остановился, заскрипел снег. Мешок, под которым лежал юноша, чуть приподнялся. В образовавшемся проёме показалось усатое лицо. А далее – на том же месте очутился карман. Мартин порылся за пазухой и бросил солдату последнюю оставшуюся у него монету. Усищи вернулись, лицо скорчило невольную гримасу, но ничего не сказало. Вскоре проём снова завалили, и движение возобновилось.

Когда Мартина откопали, у него уже не попадал зуб на зуб. Юноша схватил суму и двинул было своей дорогой. Но дородный купец поманил его к себе. По наивности юноша думал, что сейчас ему вернут копеечку, исчезнувшую в солдатском кармане. Но как бы ни так. После ритуального промокания лысины, купец велел называть его Юдой Трофимовым, придирчиво осмотрел юношу и принялся задавать бесконечные вопросы:

– Любезный, у тебя очень знакомое лицо. Признавайся, где я тебя раньше видел?

– Уважаемый, я из своего села раньше никогда не выезжал. Если вы когда-нибудь были на ярмарке в Преображенском, могли меня там приметить. А больше – негде.

– Значит, Преображенское, – на лице торговца отобразилось такое глубокое раздумье, что он даже престал беспокоиться о своей лысине. – А это же село солотчинской братии, ведь так?

– Так точно, – Мартин так закоченел в санях, что больше стоять на морозе был не в силах. – Только можно я уже пойду. Холод просто ужасный!

– Давай пройдёмся, я тоже замёрз, – Юда Трофимов схватил юношу под руку и повёл к началу обоза.

На тракте было солнечно и ветрено. Санный след заметала позёмка. Сосны бомбардировали сугробы иголками. Стаю вермирей сдуло с ветвей. Стволы от вихря закрутились в спираль.

Купец снова полез к своей протирке, но потом передумал, и в волнении нахлобучил шапку обратно:

– Видишь ли, мальчик, я, кажется, знал твоего отца. Тебе сколько лет? Пятнадцать? Шестнадцать?

– Я сирота. А отца никогда не видел, – проигнорировал Мартин вопрос о возрасте.

– Но это не значит, что у тебя его не было, – продолжал беспокоиться купец. – Твоё лицо – просто копия отцовского. И эти солотчинские вотчины… Вы до Преображенского ведь жили в Зарайском уезде, правильно?

– Можете просто сказать, кем был мой отец, и откуда вы его знали? – юноше начал надоедать допрос. – Хотя, скорее всего, вы ошибаетесь насчёт меня. Мало ли на свете похожих людей.

– Да у тебя и характер как у него, – ещё сильнее обрадовался Юда. – Скажи, любезный, а ты никогда не замечал за собой каких-нибудь странностей или особых способностей?

– Господин купец, я простой крестьянский парень, и не понимаю, о каких странностях вы говорите, – Мартин испугался, и решил ни за что не открываться первому встречному. – Мы люди тёмные, и нам странности не положены.

– А зовут то тебя как? Это ты хотя бы можешь сказать?

– Мартин, помощник кузнеца Назара Микифорова.

– Значит, Мартин из Преображенского, – купец никак не мог собраться с мыслями. – Видишь ли… Твоего отца звали Иевом. И он по-своему был великим человеком… Ты обязательно должен поехать со мной в Зарайск, и там много узнаешь о своей семье.

– У меня есть семья? Но как я поеду? Я же монастырский крестьянин, и не в своей воле. Сейчас у меня подорожная в Блиновку. А потом – назад.

– Это не беда. Я тебя обязательно выкуплю, – в голове у купца начал созревать план, а лысина перестала дымиться. – Сейчас я в Пензу, потом вернусь – и к архимандриту Софонию, мы давно знакомы. Если всё получится, к весне ты сможешь получить вольную, и съехать из своего Преображенского.

– Я пока не понимаю, что за судьбу вы мне предлагаете, – голова юноши закружилась. – Но очень хочу узнать об отце.

Остаток дороги Мартин провёл в купеческом обозе. Юда ни о чём не рассказывал до конца, темнил, и втягивал юношу в какие-то козни. Но в целом он оказался не таким уж плохим человеком. Довёз до Каменки, откуда было рукой подать до цели мартинова паломничества. Один и на таком морозе молодой глупый крестьянин точно отдал бы Богу душу где-нибудь в лесу на обочине. При расставании купец вручил новому знакомцу денег на обратный путь. И обругал парня за то, что тот не хотел брать «подачку».

– Ты теперь не просто Мартин, а Мартин Иевлев сын, и принадлежишь не только себе. Ведь на этой дороге нас свёл Господь, – Юда пробубнил короткую молитву и поёрзал шапкой о лысину. – Возвращайся в Преображенское и жди меня к весне, в крайнем случае – к лету. Да сохранит тебя Христос!

* * *

Места, в которые прибыл юноша, были сплошь застроены новыми деревнями. Десять лет назад здесь всё опустошил кубанский погром20. Местных угнали в рабство, и вызволять их оттуда никто не собирался. Вместо этого вотчинники покупали крепостных в соседних губерниях, и заселяли ими осиротевшие земли. Кое-где ещё торчали обугленные остовы, поросшие молодыми деревцами. Но в основном деревни щеголяли только что срубленными избами и бесшабашной неустроенностью крестьянского быта.

В Блиновку Мартин добрался уже в сумерках. Его встретили собачий хор и пустые улицы. Найти поповский двор оказалось несложно. Дорога утыкалась в церковь Александра Свирского, к которой была пристроена изба священника. Окна выходили на небольшую площадь, и юноша замолотил в ставни.

– Пошел вон, Тит, – заорали из дома.

– Отец Митрий, это не Тит. Это я, Мартин, – отвечал путник, но его не слышали.

– Вон – я сказал! Пьянь подзаборная, – бушевал хозяин. – Прокляну!

Парень начал сомневаться, не ошибся ли он двором. Но тут дверь приоткрылась, и из неё в голову гостя полетел огромный валенок. А за ним высунулась заспанная и помятая рыжая борода батюшки. Священник поднял свечу и присмотрелся к гостю.

– Мартин, это ты? Тебя не узнать, мальчик, – поп шагнул на крыльцо и обнял юношу.

Они проговорили до утра. Когда небо начало светлеть, Мартин остановился, и очень серьёзно обратился к собеседнику:

– Батюшка, а теперь я прошу, чтобы вы приняли у меня покаяние в храме.

– Ты что, Мартин. Это я виноват перед тобой, это мне надо каяться, – замахал руками отец Митрий.