Не скажу, что письмецо это привело меня в восторг. Скажу, что совсем не хочется на него отвечать. И не потому, что получил мало удовольствия от прямоты ее и здравомыслия. Просто мне показалось… Нет, просто, как охотник, который на нюх улавливает невидимый дымок далекого костра, я учуял в этом письме присутствие самовлюбленной дуры.
Это печально. И это не вдохновляет.
108. А вот и вдохновение
С утра ко мне прикатил Сопила. Морда у него была такая счастливая, будто урвал он сорок сеансов одновременно.
– Леха, я письмо получил!
– Поздравляю. А чему радуешься? Она уже едет?
– Ага!.. На вот, читай!
И я прочел:
Привет, козел безрогий!
Читать, конечно, ты будешь не один, поэтому обращаюсь ко всем.
Что, позабавились? Делать не фиг, так решили судьбу дрочить? Но у нас тут своих мудаков хватает.
А у тебя, Сопилкин, у дурогона, что, мозги не работают, чтобы самому написать? Решили поупражняться хором? Небось набрали словарей, обложились книжками – и давай загибать! Вы бы лучше почитали басню про мартышку и очки.
Ну ладно, козлы, и на том спасибо, повеселили. Не расстраивайтесь. Если надумаете еще играть в писульки, советую раздобыть адрес где-нибудь на Чукотке. Может, там вам повезет.
Пока, козлы!
Не скучайте, жуйте травку.
Целый час, обливаясь слезами, мы катались по полу в припадке дикого смеха. Потом наши силы иссякли, и Сопила предложил писать ответ.
– Надо ей такое навалять, шоб у нее матка выпала!
Я наотрез отказался. Сопилкин обиделся.
– Нас козлами обозвали, Леха!
– Не нас, а тебя.
– На, посмотри: «Пока, козлы!» Во множественном числе.
Я взял конверт и прочитал:
– Сопилкину Вадиму!
– Леха, кончай выделываться! Давай серьезно чего-нибудь нацарапаем. Ты же первое письмо писал…
– Я писал Наденьке, а не этой клевой.
Сопила обиделся.
– Ну и черт с тобой! Поеду к Хорьку. Мы с ним такую цидулу накатаем, шо она волоса на жопе будет рвать. А тебе и почитать не дадим!
Когда Сопила уехал, мне вдруг захотелось написать письмо. Но не его юмористке, а Наденьке. И я тут же это сделал.
Здравствуй, Наденька!
Вот тебе мое последнее письмо. А ты пришли на него последний ответ вместе с первой фотографией. Хотелось бы знать, с кем имел дело.
Ну а теперь сообщаю все, как было и как есть.
Скука, Наденька, это вечные неудовлетворенные желания. Притом очень неясные. Вот они и дернули меня писать тебе. Я почему-то подумал: если на одну неясность положить другую неясность, то получится ясность. Ясность получилась, но радости, к сожалению, от нее никакой.
Так что, можно сказать, не получилось ничего.
Что ж, отчаиваться не будем. Во всяком случае, ты от этого не пострадала. Разве что ухлопала драгоценное время. Сидишь там, бедненькая, строчишь целыми днями на семнадцать мальчиков. Хорошо, если б дураки были, а то еще и эрудиты!.. Я даже не представляю, как ты управляешься.
Но скажу честно, мне не хочется быть восемнадцатым. Вторым или третьим там – куда ни шло. По этому поводу я подкину тебе на вооружение один маленький совет, который будет очень полезен в борьбе с нашим братом.
Если кто-то из твоих семнадцати окажется занудой или просто тебе надоест, то не ломай голову, как его отшить. Черкни ему так ненароком: «Семнадцатый ты мой, ненаглядный!..» И он вмиг оставит тебя в покое. Даю гарантию. Если, конечно, не окажется дураком и не приедет в гости с ножом.
И еще скажу тебе, Наденька. Все эти шутки с групповым письмом – только до определенного момента. Того самого, когда тебе будет не до шуток, когда тебе захочется говорить серьезно. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю.
Так что лично я в групповом письме ничего дурного не вижу.
Ну, вот и все. Я спровоцировал тебя на пару писем. Прочел их и получил удовольствие. И за это тебе спасибо. Все мы по-своему стремимся к одному и тому же – к удовольствию.
Пока, родная! Не буду больше докучать.
Надумаешь, пиши.
Бродячий волк Соболевский.
P.S. Передай привет своей подруге. Я, естественно, прочел ее ответ Сопилкину. Она прелесть. А ее письмо – шедевр…
109. Дружеские разногласия
Только что из автошколы, где встретился с Харьковским. А не виделись мы несколько дней. Он пришел совершенно чужой, какой-то сытый, самоуверенный, не говорливый.
Мы сидели в кабинете техобслуживания. И я спросил, чем он собирается заняться на 23 Февраля. Просто так спросил. Без всякой мысли. И не думал делать никаких предложений.
Он неохотно поделился планами:
– Да вот закадрили с Дешевым двух телок с первой группы… Собираемся у него на хате.
– Это каких же телок? Не Марину ли Бисюхину и Лену Цапко?
– А, ну ты ж знаешь!.. Вот сегодня встречаем их после второй смены.
– И не облом по такому холоду тащиться?
– Не, ну надо же добазариваться на праздник…
И тут, видимо, с досады, свойственной человеку, оказавшемуся за бортом, я выдал совершенно непотребное:
– Ты бы лучше это время потратил на подготовку к экзаменам! У тебя положение не лучше, чем у меня.
Не следовало, конечно, это говорить. Но ответ Харьковского был настолько неожиданным, что теперь я не жалею.
– Ой, Леха, я не собираюсь идти по твоим стопам!..
– Как это по моим стопам? Какие это у меня стопы?
– Да такие!.. Сидишь дома целыми днями и ночами, как скопец! Читаешь, пишешь, рисуешь… Ну будешь ты художником, будешь! Я это и Дешевому уже сказал: будет он художником, не токарем, а художником! Токарем ты никогда не будешь. Дешевый, кстати, вообще думает, шо у тебя крыша поехала… Но не в этом дело! Станешь ты художником, а шо дальше? Будешь ездить, как придурок, по лужайкам со своими холстами, мазюкать краску? И все?
Он замолчал и отвернулся. Наверно, не знал, что еще сказать.
Я одернул его:
– А чего же хочешь ты, такой мудрый? Ты ведь умный у нас – тебе это сама англичанка сказала! Это я дурак, читаю, читаю – и никак не поумнею. А тебе все ясно, ты в себе уверен. Я тебе завидую. И поэтому спрашиваю: чего ты хочешь?
– А я не собираюсь быть ни художником, ни поэтом. Так шо мне вовсе не обязательно сутками читать. Вот выучусь и буду работать шофером, буду бабки заколачивать! А на бурсу даже время тратить не хочу! Пока молодой, буду брать от жизни все, шо можно. А шо нельзя – буду воровать.
– Ну-ну…
– Загну!.. Ты в последнее время стал какой-то книжной крысой. А я не хочу быть вахлаком! Не хочу ждать, пока бабы сами будут до меня приставать. Не хочу хлопать ушами, как некоторые…
– Ну-ну, говори!..
– И скажу!.. О то если б тебя англичанка сама не положила на себя, до сих пор бы ходил, мудями тряс!..
Харьковский сказал то, о чем он давно думал. Мы все очень редко делаем это. Обычно говорим то, что считаем уместным. И я смотрел на него, как баран. Просто не знал, что ответить. По сути, он повторял мне то, что когда-то я говорил ему. Обижаться было не на что. Но я почему-то начинал злиться.
Мое замешательство Харьковский воспринял как победу в споре, чего практически раньше никогда не бывало. И он окрылился.
– Ладно, пойдем покурим! – сказал он примирительно.
Я отказал. Хотелось собраться с мыслями.
Когда он вернулся, я был уже спокоен. И сказал:
