Тут и явился Харьковский с довольной и загадочной физиономией.

И начал:

– Леха, тут одна девочка хочет провести с тобой ночь. Такая девочка!.. Даже согласна поехать в Залевскую балку!

– Это случайно не та девочка, которая в этой бурсе преподает английский? – поинтересовался я на всякий случай.

– Не-е, ты шо! Стал бы я тебя подкалывать!

Вмешался нетерпеливый Сопила:

– Может, у нее подруга есть?

И еще более невоздержанный Дешевый:

– Две! Пускай подгонит нам еще двух телок! Иначе Леху не получит! Так и скажи ей. Скажи, шо это я так сказал!

– Вы оба пролетаете, – сказал Харьковский. – Нет у нее ни подруг, ни друзей – одна только дочка…

– A-а!.. Все ясно, – догадался Сопила. – Я и впрямь подумал, девочка!..

Дешевый был разочарован глубже:

– Ты, Хорек, так больше не шути! А то у меня вообще на девок охота отпадет.

И Харьковский замял свою неуклюжую шутку.

Однако через час, когда мы уже вдвоем шли к нему домой, он заговорил серьезно:

– Ты знаешь, шо мне Крысятина сказала? Она сказала, шо переспит с нами обоими.

– Сла-авик! Это уже было. Уже неинтересно.

– Да не-е, не то! Слушай сюда. Она говорит, шо научит нас всему, шо тока можно делать с женщиной!..

– И это было. Остынь, дорогой, остынь.

– Не, это совсем другое. Сейчас она уже точно!.. Сама поклялась. Я три раза переспросил.

– Тогда поезжай сам. Я для этого дела отдам тебе Данте. Отнесешь ей, а там уже разбирайтесь сами.

– Не, она без тебя не поедет. Это точно.

– Почему же? Она не со мной договаривалась.

– Не, не. Я знаю.

Минуты три шли молча. И я хорошо видел те картины, которые Харьковский рисовал в своем прозрачном воображении.

– Выкинь ты это все из головы! – посоветовал я. – Мы с тобой, помнится, начинали новую жизнь, в которой была одна-единственная любовь…

Харьковский поморщился, как будто я разворошил кучу навоза. И даже чуть отстранился от меня. Но вскоре физиономия его обмаслилась.

И он завелся:

– Леха, ты никак не поймешь. С бурсой покончено. Теперь надо только поставить точку! Красивую большую точку!..

– Тебя понесло, Славик, с точками… Какие точки? Где ты видел красивые точки? Точка, она и есть точка – маленькое грязное пятнышко. Хочешь его сделать большим?

– Ой, да ну тебя! Ты как упрешься, так тебя ломом не убедишь! Ты вот прикинь. Женщина!.. Взрослая женщина, с большим жизненным опытом, с такими способностями!.. Женщина, преподаватель того заведения, в котором ты столько лет мучился!.. И эта женщина говорит: «Я напоследок научу вас всему, шо тока должен знать мужчина!..»

– Славик! Тебя опять потащило. Ты что, не знаешь Крысятину? Она может научить только бегать от таких, как она!

Но Харьковский не слушал. И я не стал напрягаться.

Еще несколько минут мы шли молча.

Потом хитрый Харьковский сменил тактику. Принялся выкладывать мне сочные плоды своего воображения.

Сначала я совсем его не слушал. Потом прислушался, и во мне проснулся некто! И я заслушался…

В назначенное время я прибыл в парк с дорогим моему сердцу Данте.

Англичанка уже сидела с Харьковским на лавочке и улыбалась.

– Ну что, Соболевский, принес? – сказала она вместо ответа на мое приветствие.

Я отдал ей Данте со словами:

– Будь его воля, он бы к вам не вернулся от меня.

– Вот видишь, какой ты, Соболевский! Больше никогда тебе не дам!.. Книжку, разумеется. Лучше я дам тебе себя почитать.

– Не стоит беспокоиться, Лариса Васильевна. Мы уж как-нибудь читальным залом обойдемся.

– Соболевский!.. Никогда не смей так говорить женщине! Сколько вас можно учить обращению с женщинами?

Тут вмешался Харьковский, который опасался разлада.

– Лариса Васильевна, так вы ж нас совсем не учили! Нас все время немки недоделанные учили. А вы ж тока собирались нас поучить в Залевской балке.

– Никуда я с вами не поеду, Харьковский!

Бедняга отвесил челюсть и выкатил глаза. Но я пришел ему на помощь:

– Ничего страшного, поедет кто-нибудь другой. Пошли, Славик!

Я повернулся и, не попрощавшись, пошел. Но тут же пулеметная очередь прошила мне спину:

– Соболевский, ты окончательно стал хамом! Не знаю, с кем ты привык так разговаривать, но со мной не смей! Ты хотя бы из приличия дослушал бы женщину до конца! Я же не сказала, что вообще никогда не поеду! Просто сейчас, в эту минуту, я не могу поехать. И не могу там остаться на всю ночь. У меня ведь все-таки ребенок!

Так мы и сговорились.

Она сказала, что возьмет с собой бутылку водки и в половине третьего будет ждать нас на автостанции. Нам за оставшийся час следовало раздобыть рюкзак, палатку, одеяла и жратву.

С деньгами на этот раз было туговато. Помимо платы за прокат туристских принадлежностей, нам хватило всего лишь еще на одну бутылку вина. С закуской поэтому решили вообще не связываться.

В назначенное место мы явились минута в минуту в полной боевой выкладке. Она, как всегда, опаздывала. Мы имели счастье увидеть ее ровно через двадцать минут после того, как проводили глазами свой автобус.

– Лариса Васильевна, – сказал я, – вас не смущает, что вы пришли несколько позже, чем следовало бы?

– Я еще раз вам повторяю: я не свободная девочка!

– Придется ехать на последнем рейсе, с ночевкой, – сказал Харьковский.

– Я не могу. Девочек своих будете возить с ночевками!

– А шо ж вы тогда предлагаете?

– Я ничего не предлагаю. Вы мужчины – вы и думайте!

– Выход один, – сказал я, – придется разбивать палатку здесь, на остановке…

– Идея! – воскликнул Харьковский. – Садимся в тачку и катим до ближайшей посадки. Ставим там палатку и будем думать, шо это Залевская балка!

Идея пришлась по душе, и мы быстро поймали такси.

Лучшее, что попалось нам по пути, – это широченная посадка возле асфальтового завода в двух километрах от города.

Мы попросили таксиста тормознуть. Таксист, который всю дорогу рассматривал в зеркало англичанку, остановился и ухмыльнулся. Затем вышел помочь Харьковскому вытащить вещи из багажника. А я, следуя за ним, деликатно намекнул англичанке, чтобы она расплатилась.

И она неожиданно взорвалась:

– Подлецы! Негодяи! Привезли женщину в лес и еще заставляют ее платить! Господи, с кем я связалась! Подонки! Настоящие подонки! Завезли в какую-то грязь, а сами еще и без денег оказались!..

Поливая нас таким образом, она все же вынула из сумочки кошелек и принялась в нем копаться. Через минуту выкопала рубль и, не прекращая ругани, протянула его таксисту. Тот ухмыльнулся шире прежнего, так что один его ус вытянулся до самого уха, и сказал, что ему ничего не надо. И англичанка впопыхах вместо благодарности обозвала его сволочью. Таксист не обиделся, но улыбаться перестал. Прыгнул в машину, с визгом развернулся и дал по газам.

А мы двинулись походным порядком. Англичанка плелась за нами и продолжала ворчать, как старая бабка. И я в конце концов пристыдил ее:

– Лариса Васильевна, вы, оказывается, жадная женщина. Это очень опасная болезнь. У нас в Дарагановке у одной старухи от жадности лопнул желчный пузырь.

Ее это задело.

– При чем здесь жадность, Соболевский? При чем жадность, если вы поступаете не как мужчины! Ты абсолютно меня не понимаешь! Вы что, сразу не могли сказать, что у вас нет денег? А то – выходи, плати!.. Как будто я вещь какая! Ты что, меня за вещь принимаешь? Да, Соболевский?..

И она еще долго продолжала бубнить в том же духе. А я шел и думал о том, как после этого она собирается переключаться на любовь. И не мог себе такого вообразить.

Харьковский, идущий впереди, остановился и бросил рюкзак на землю.

– Хорош, пришли!

Местечко, честно говоря, было не очень. Слегка пыльное, с вызревшими колючками и жидкими деревьями вокруг. С одной стороны безобразный черный завод кое-как заслонялся кустарником, с другой открывалось чистое поле с сорняками. Было время, мы в этом поле протяпывали подсолнухи и кукурузу. Когда подрабатывали в колхозе. Теперь уж, видно, таких дураков нет. И поле без них гибнет.