И, пока я переживал перемену ощущений, Леночка совсем перестала дышать. Казалось, она включила какие-то датчики и внимательно следила за мной. И в самый критический момент она подняла голову и прямо в лицо мне прошептала:

– Тебе хорошо со мной?

Конечно же, с ней было хорошо! Однако здравый мой голос, загнанный в результате переворота в подполье, вдруг вырвался наружу. И я выпалил:

– Так что же у вас там с Дешевым произошло?

И сам почувствовал, как слова эти завязли в зубах.

А она словно читала меня.

– Ну его к черту!.. Я тебе нравлюсь?

– Конечно, Леночка!..

– Тогда почему ты с Любашей?

Вопрос меня смутил.

– Ну, не знаю… Так получилось.

– Она тебе нравится?

– Ну, наверно… Иначе я не был бы с ней.

– Больше, чем я?

– Не знаю. Как я могу вас сравнивать? Мне и в голову это не приходило.

Я был загнан в тупик.

– Давай не будем об этом…

Она умолкла, но не успокоилась. Затаилась.

В палатке уже была кромешная тьма. Но я как будто видел ее лицо. Она внимательно и напряженно смотрела на меня, стараясь угадать ход моих мыслей. И я направил их туда, куда она хотела.

Мы как-то одновременно пошевелились. Как-то навстречу друг другу. И уже помимо всякой воли, как слепые котята, отыскали друг у друга мордочки. И жадно сцепились губами. Она жалась ко мне, будто изнутри ее жгло пламя. А от меня требовалось вскрыть ее и погасить это пламя.

И как только я осознал происходящее, так земля отошла от меня. Я очутился в невесомости и поплыл. Моя рука совершенно самостоятельно отправилась на поиски золотого ключика. Причем уверенно. Начала от колена и поползла вверх. Очень медленно, замысловатыми зигзагами.

Очень мешала узкая юбка. Хотелось порвать ее. И Леночка сама раздвинула ножки, облегчив доступ к своим тайникам. Вздутый твердый лобок и совершенно мокрые трусики на нем. И от мысли, что меня здесь давно уже ждут, зарябило в глазах. Я готов был взреветь…

И вдруг над самой головой ушатом холодной воды плеснулся голос Любаши:

– Эй, вы тут еще не сношаетесь?

Леночка ответила первой, с плохо скрытым раздражением:

– Только собрались!

Честно говоря, как ни уважал я Любашу, но в этот момент предпочел бы не видеть ее. Однако облом свершился. И мне следовало как-то выкручиваться.

Но Люба, которой, кажется, вообще не свойственны бурные всплески чувств, оказалась в игривом настроении.

– Ничего, я подожду, – сказала она, укладываясь рядом. – Может, и мне чего перепадет. А то этот Дешевый уже дрыхнет.

Тут и я развеселился. Прошелся пулеметной очередью по спящему Дешевому и обнял обеих подруг.

Я лежал на спине как султан. С левой стороны ко мне жалось горячее тело Леночки, а с правой приятно давила Любашина грудь.

Не спали всю ночь. Я несколько раз поднимался, выползал из палатки, подкреплялся вином и приносил стакан в свой маленький гаремчик. Стакан этот мои целомудренные жены пили наощупь, по глотку. И я чувствовал себя кормильцем.

Под утро мы немного вздремнули.

Разбудил нас Дешевый. Он разжигал костер, звенел стаканами и ругался на чем свет стоит. Моя левая рука была зажата между ног у Лены, правая покоилась на грудях Любаши. И мне не хотелось освобождаться.

Но было уже светло.

Я поднялся и вышел.

Дешевый увидел меня и обрадовался. Словно это не я вчера собирался набить ему морду.

– Леха, давай выпьем. Башка раскалывается.

– Скажи спасибо, что мы ее вчера тебе не раскололи!

– А шо такое? Шо такое?..

Оказалось, он совершенно ничего не помнит. Конечно, с его стороны это был лучший ход. И поэтому я охотно ему поверил.

Тут еще вылез опухший Харьковский. И мы втроем опохмелились.

Дешевый был суетлив, говорлив. Долго и подробно выпытывал нас о своих проделках и не переставал себе поражаться.

До полудня не было дождя. И до полудня наши девочки отсыпались. Поднялись они, когда пошел дождь. Сходили в кустики по своим делам и спешно принялись готовиться к отъезду. Настроение у них почему-то было отвратительное. Только Любаша выглядела уравновешенной и спокойной. И не отрывала от меня тягучего томного взгляда. Только она, кажется, никуда и не собиралась.

Я был вынужден поставить девочкам прямой вопрос:

– А чего вы испугались – нас или дождя?

За всех ответила Марина:

– Ой, да что нам вас бояться! Просто не хочется мокнуть да еще смотреть на всякие дешевые номера.

Дешевый, испугавшийся, что является причиной срыва мероприятия, делал вид, будто ничего не слышит. Я принялся доказывать, что глупо бояться весеннего дождя, который приносит здоровье. Харьковский перебивал меня и орал, шо нас никакие катаклизмы не собьют с намеченного плана.

Однако именно этот намеченный план не внушал доверия девчонкам.

Свою позицию высказал Дешевый. Он заявил, что не сдвинется с места, пока здесь остается хоть капля спиртного. Но эта перспектива вдохновила женщин не более, чем предыдущая. Поскольку оставалось еще шесть бутылок, не считая самогона.

Тогда мне пришлось сводить друзей за кустики, чтобы там между делом обсудить тактику.

После этого Дешевый извинился перед Леночкой. А Харьковский уволок свою Марину в нору. И в течение часа не подавал признаков жизни. Мы с Любашей тоже забрались в палатку, где я занялся ее неисчерпаемой грудью.

На обед все вместе под легким сеющим дождиком собрались у костра и на славу повеселились.

К вечеру дождь усилился, костер затух, вино закончилось. Сделалось скучновато. Стали прятаться в палатки, где нас подстерегала новая неприятность. Поскольку палатки мы установили, что называется, безграмотно, не обкопали их, они скоро стали подмокать.

Скверная штука – подмокание. Лежишь в сырых сумерках, спину покусывает мерзкий холодок, жмешься к теплой Любаше, оттаиваешь только с одной стороны. И вдруг чувствуешь, притом очень резко, что задница уже мокрая. Это подступила вода. Одежда не греет. Надежда только на нее, на всемогущую!.. Но Любаша не соглашается. У нее какие-то свои неясные, но очень важные причины. Она молчит. И греет только грудью.

А сверху по брезенту, как по голому телу, барабанят крупные тяжелые капли.

Под утро мы собрались в самой сухой палатке, у Харьковского. Все, кроме Дешевого. Он захватил последнюю бутылку самогона, предпочтя ее нашей компании. И орал из своего вигвама, что, если человек мокнет снаружи, его надо промочить изнутри и он будет сухим. Потом открыто называл девочек кошелками и утверждал, что настоящее удовольствие только в вине.

К счастью, в этот раз его уже никто не воспринимал. А нас с Харьковским он даже повеселил.

Всем вместе было тесно, мокро, но тепло. Женские тела творили чудеса, кипятили нашу кровь и отгоняли предательский сон. Во сне мы бы точно окоченели. Как Дешевый, который взвыл еще в ночи и страшной руганью разбудил весь лес.

В холодном рассвете все казалось синим. И деревья, и лица, и пустые бутылки, и Дешевый, выжимающий из них последние капли. Стуча зубами, мы быстро снялись со стоянки, взвалили на плечи отяжелевшие рюкзаки и рванули на остановку.

Где-то в восемь мы простились с подругами и с Дешевым. И потом с Харьковским помчались к нему домой. И на полпути дождик незаметно иссяк, а над домами выкатилось красное солнце.

– Может, вернемся в балку? – предложил восторженный Харьковский.

– Только без Дешевого, – сказал я.

И мы прошлись по гнилым костям товарища. И решили, что последний раз имеем с ним дело.

– Он мне все испортил! – сообщил Харьковский. – Вернее, он испортил настроение Маринке. И она уперлась рогом. Ни в какую!

– И мне он устроил облом, – пожаловался я. – Заснул, свинячья морда. Не мог хотя бы на час у себя задержать Любашу.