Смерть дерева – от болезни ли, от молнии – всегда печальна, подумал Гриша. И сердце у него обливалось кровью, когда он представлял, как любимые деревья погибают под ударами топора.

– Нам приходилось прятаться, потому что люди стреляли в нас сразу, как только замечали, – добавил Катор.

– Но ведь тогда не шла война! – возмутился Гриша. Он не верил своим ушам.

– Мы решили, что они не слышали о правилах честного боя, ведь то были не солдаты и не охотники, – продолжил Катор. – Они убивали нас просто так, без каких-либо причин.

По словам Катора, солдаты в Вене сразу дали понять огнедышащим волшебным созданиям, что застрелят их, не думая, если те откажутся подчиняться приказам. Времена, когда драконы сражались с людьми на равных правах, давно прошли.

– Разве нам не опасно здесь находиться, если старые обычаи позабыты?

– Жизнь драконов никогда не была безопасной, – возразил Катор. – Меня больше волнует бесстрашие солдат.

Гриша сомневался в том, что солдаты и правда ничего не боятся, но всё же Катор был лучше знаком с военными. Остальные драконы недолюбливали солдат и злились на них из-за угроз и ружей, а вот Грише было их жалко. Они же совсем молодые – даже Яков был старше, когда купил фарфоровый драконий чайник – и выглядят такими же растерянными и напуганными, как сам Гриша.

Разумеется, вооружённого противника всегда лучше остерегаться, но за время заточения в чайнике Гриша научился присматриваться к людям и выучил их привычки. Благодаря своей наблюдательности он видел в солдатах обычных людей, несмотря на ружья и униформу. Он понимал, что они скучают по дому и до смерти боятся порученных им неуклюжих огнедышащих чудищ. Они не знали, как им быть, и не хотели делать ничего дурного. Гриша старался проникнуться к ним пониманием.

В последующие дни солдаты нередко обсуждали того самого господина, который «занимался» драконами.

– Что это значит? – спросил Гриша однажды за ужином, когда они уплетали увядшую капусту в ресторане отеля «Бристоль».

– Что нас слишком много, – объяснил Леннокс.

«В смысле?» – подумал про себя Гриша, но вслух ничего не сказал.

Когда вернулся господин, которому доверили решение вопроса о крылатых беженцах, всё прояснилось само собой. К сожалению, драконов оказалось слишком много, чтобы позволить им всем гулять на свободе.

Господин, прибывший в Вену, принадлежал миру волшебства. Его чудесные умения со временем ослабли, и он горевал из-за того, что больше не нужен людям. Старый чародей был твёрдо намерен доказать солдатам, что хоть в чём-то он способнее их. Пускай он поседел и растерял прежние силы, но всё же оставался могущественнее обычных воинов с ружьями.

Он сразу понял, что в городе чересчур много драконов, и разделил их на две группы: златоглазых и самых обычных. Около тридцати пяти драконов с золотистыми глазами – среди них Гриша, Катор и Леннокс – получили работу и дом, тёплую постель и пищу. Задания им выдавали довольно простые, в основном с целью внести изюминку в исторические памятники города. В музее драконы находили потерявшихся детей, во дворце охраняли сокровища, в других не менее важных местах – осматривали здания и докладывали, нужна ли реставрация.

Семьдесят пять драконов с фиолетовыми, красными и карими глазами не получили ни дома, ни постели, ни еды, ни работы. Они таинственно исчезли. Их не убили, а заколдовали, и чары эти были куда страшнее заключения в фарфоровом чайнике.

Около года их удачливые златоглазые собратья горевали по пропавшим драконам и гадали, что же с ними произошло. Постепенно они начали о них забывать, увлекаясь удовольствиями новой, вполне счастливой жизни. Их с детства учили бороться за выживание, и они предпочли отбросить неприятные воспоминания, чтобы жить спокойно.

«По крайней мере, – думал Гриша, – все прилетевшие в Вену драконы остались живы».

Гришу устроили на работу в одном из красивейших и древнейших замков на берегу Дуная. Поначалу он старался не забывать о судьбе неудачливых сородичей. Уж Гриша-то знал толк в невезении. Впрочем, с течением времени он осознал, что им уже не поможешь. Воспоминания о первых двенадцати месяцах, проведённых в Вене, заволокло туманом, и вскоре Гришу покинули мрачные мысли об исчезнувших драконах.

Сам город и его жители в слепом стремлении отрешиться от всего, что связано с жестокой, разрушительной войной, тоже о них забыли.

Лет через сорок после прибытия драконов в Вену в городе родилась девочка. Разумеется, ничего сверхъестественного в этом не было – человеческие детёныши то и дело появлялись на свет. Однако эта малышка отказывалась забывать о прошлом, и именно благодаря ей мы знаем столь многое о драконах в Вене.

В её глазах это был не просто город, а добрый друг, который её вырастил. Она была городской девчонкой до мозга костей и в свои одиннадцать лет ещё не знала, каково это – гулять по лесу.

Родители девочки – такие же странные и загадочные, как и все взрослые – торжественно назвали её «Анна Маргарита», но обращались к ней не иначе, как Мэгги. Эти самые родители, Александр Миклош и Кэролайн Брукс, вовсе не собирались заводить ребёнка – как не собирались и влюбляться и жениться. До того, как они встретились, оба считали, что свадьба и дети – это не для них, известного поэта (отца Мэгги) и ещё более знаменитой художницы (матери Мэгги).

Однако это всё же произошло – странным и загадочным образом.

Когда Мэгги было три годика, её мать – красивая, высокая и талантливая Кэролайн Брукс, собрала чемодан и села на поезд в Германию. Там проводилась выставка её работ. Она обещала дочери вернуться через два дня и привезти шоколаду.

Ранним, ясным утром Кэролайн обняла Мэгги, поцеловала мужа и отбыла в Берлин в полной уверенности, что ненадолго с ними расстаётся.

Но в Берлине Кэролайн Брукс попала в аварию и скончалась на месте. Такого не ожидал никто.

Александр Миклош, всё такой же известный поэт, стал ещё и отцом-одиночкой. А у Мэгги не осталось почти никаких воспоминаний о матери. И это печалило её больше всего. Невозможно скучать по человеку, которого совсем не помнишь.

Поэтому ей становилось неуютно всякий раз, когда разговор заходил о Кэролайн – ну какой ребёнок не плачет по родной матери? Неужели с Мэгги что-то не так? Конечно, ей было обидно, что она осталась без мамы, и девочке не хватало её образа: того, что она почерпнула из детских книжек и наблюдений за другими семьями. Когда чужая мать вытирала ребёнку глаза платком, Мэгги гадала: делала ли так её мама?

Чуть ли не все матери брали своих детей за руку, когда переходили дорогу, и Мэгги даже не сомневалась в том, что Кэролайн поступала точно так же. Впрочем, Александр предпочитал опускать ладонь ей на плечо и тихонько напоминать:

– Не забывай смотреть по сторонам.

Конечно, можно было бы спросить отца: «А какой была мама?» Всё-таки он уважал любопытство и убеждал дочь в том, что глупых и бессмысленных вопросов не существует. Но даже по прошествии семи лет со дня смерти матери он заметно напрягался и поджимал губы, когда при нём упоминали Кэролайн. Если он сам о ней заговаривал – ничего страшного, если кто-то другой – папа сильно расстраивался. Мэгги не хотелось причинять ему боль неуместным любопытством, тем более что сама она не помнила мать и ни капли по ней не скучала.

Александр поговаривал, что по картинам Кэролайн можно понять, какой она была. Мэгги думала, но вслух этого, само собой, не говорила, что невозможно стать ближе к маме только благодаря её картинам.

Три года она жила с любящей матерью, но знала её лишь по фотографиям и со слов знакомых. Говорили они всякое, чаще шёпотом: «Бедняжка», «Как же ей не повезло» или «Какое у неё скучное личико! А ведь мама была настоящей красавицей», и это Мэгги было особенно неприятно слышать. Какая разница, скучная у Мэгги внешность или нет? Какая разница, насколько красивой была её мать? Всё равно она мертва.