Джорджиана пребывала в прекрасном настроении и уже почти достигла желанной цели, когда под ногами возникли из ниоткуда гадкие каменные ступеньки. Заметив их на мгновение позже, чем следовало, она самым позорным образом споткнулась о собственный подол и полетела вниз. Перед глазами мелькнуло видение сломанных костей и ужасных ран, но, к приятному изумлению Джорджианы, она врезалась не в землю, а во что-то твердое и теплое.

– Вы спасли меня, – с чувством, хоть и не очень внятно, пробормотала Джорджиана.

Спаситель издал короткий удивленный смешок и помог ей усесться на ступеньку. Когда он устроился рядом, Джорджиана вгляделась в слабо освещенную лучами фонаря фигуру и поняла, что это не кто иной, как мистер Хаксли.

– Это вы! – громко воскликнула девушка.

Мистер Хаксли, похоже, не знал, как полагается отвечать на подобное, и лишь сдержанно улыбнулся. Вблизи – а сейчас он был весьма близко – он был, несомненно, красив, хоть и выглядел крайне утомленным. У него были самые потрясающие ресницы из всех, что Джорджиана когда-либо видела, а глаза в сумерках казались почти черными; под их пристальным взглядом девушка ощутила себя откровенно беззащитной. Она чуть было не закрыла руками лицо, но, к счастью, какой-то частью мозга успела осознать, что так выставит себя, по сути, сумасшедшей.

Тут Джорджиана поняла, что уже давно молча смотрит на молодого человека.

– Вам нравится прием?

– А? Да, очень… приятный, – ответил мистер Хаксли с таким видом, словно только сейчас сообразил, что он на приеме. Его голос не походил на мягкий голос Джеремайи Рассела. Глубокий, чуть хрипловатый, он напоминал потертый бархат.

– Уверена, этот званый вечер и в подметки не годится приемам, к которым вы привыкли, – сама не зная почему, сказала Джорджиана. – Не сомневаюсь, вы посещаете балы прусской королевской семьи, где устраивают поросячьи бега, едят экзотические фрукты и подают индеек, запеченных в цыплятах, запеченных в воробьях.

– Воробьев следовало бы разместить в центре, – невозмутимо заметил мистер Хаксли. – Индейку в воробья не засунешь.

– О! – Джорджиана почувствовала себя полной дурой, с размаху севшей в лужу. – Ну, что же, вам, конечно, виднее. У вас наверняка пятьдесят акров земли, пятнадцать тысяч дохода в год и огромная коллекция цилиндров.

Мистер Хаксли неуютно поежился. У Джорджианы сам собой раскрылся рот.

– Правда? У вас правда пятьдесят акров, пятнадцать тысяч в год и почти столько же цилиндров?

– Пятнадцать тысяч цилиндров! У меня даже и близко столько нет. Пятьдесят… от силы.

– О! – повторила Джорджиана.

Первый приступ подпитанной адреналином самонадеянности прошел, и она не представляла, что говорить дальше. Девушка задумалась: а кто-нибудь вообще на протяжении всей истории человечества знал, что говорить в неловкой ситуации? Пару мгновений спустя ее посетило вдохновение.

– Я Джорджиана Эллерс, – сказала она, протягивая руку.

– Томас Хаксли, – неторопливо ответил молодой человек, взяв ее руку в свою, – хотя моя репутация завсегдатая поросячьих бегов, похоже, меня опережает.

В мимолетном поцелуе руки, полученном в набитом людьми зале от расчувствовавшегося джентльмена – часто этот джентльмен вдвое старше тебя, и поцелуй неприятно отдает мокротой, вынуждая сразу же незаметно вытереть ладонь о мебель, – в таком поцелуе нет ничего сокровенного. Но есть что-то неимоверно интимное в том, как мучительно красивый незнакомец медленно подносит твою руку к губам в пустом саду, озаряемом лишь мигающими огнями далеких фонарей.

Увы, вышеописанный поцелуй имел место только в разгоряченном воображении Джорджианы, мистер Хаксли прочистил горло и отпустил ее руку, словно та была поражена некоей заразной болезнью.

– Простите. Не знаю, что меня побудило… – начала Джорджиана.

Мистер Хаксли отвернулся и посмотрел на лужайку. Джорджиана была рада, что в темноте он не видел, как отчаянно она покраснела. Рядом с человеком, способным непринужденно признаться в том, что имеет пятьдесят цилиндров, она чувствовала себя ущербной.

– А здесь очень даже много хорошо одетых людей, вы заметили? – внезапно и слишком громко произнесла Джорджиана. – Похоже, никому из присутствующих никогда не приходилось чистить лошадь или… или… завязывать шнурки на обуви. Они, наверное, думают, что лошади чистят себя сами – языком, как кошки, – а о существовании шнурков они вообще не подозревают. Они… они, наверное, просто сообщают, что собираются выходить, где-то далеко внизу горничная совершает какие-то таинственные действия – и вуаля, можно отправляться на прогулку!

Повисла довольно неловкая пауза. Джорджиана подумала, что так ей и надо.

– Мне нравится чистить свою лошадь, – наконец сказал мистер Хаксли. – Я нахожу это занятие довольно умиротворяющим.

– Ну еще бы! – довольно грубо ответила Джорджиана. – Это чрезвычайно умиротворяет, когда можно выбирать, чистить лошадь или не чистить. А особенно когда, даже если вы выбрали почистить лошадь, это ваша единственная работа по дому, и, выполнив ее, вы можете вернуться в кресло у камина, чтобы… не знаю… выпить ведро отличного бренди, похлопывая самого себя по плечу в награду за дневные труды.

– М-м… Вы часто чистите лошадей, мисс Эллерс? – спросил мистер Хаксли.

За время их короткого разговора он немного расслабился и теперь непринужденно откинулся на ступеньки. Джорджиана посмотрела, как его рука рассеянно перебирает волосы, и быстро отвела взгляд. Приятная рука, но не могла же одна только рука пробудить в ней столь сильное чувство.

– Ну… нет. У дяди есть для этого специальный человек.

– А, понимаю. Значит, это чисто идеологические пристрастия в области чистки лошадей, не имеющие никакой связи с реалиями вашей повседневной жизни?

Джорджиана промолчала. В чем-то мистер Хаксли ее раскусил, но совершенно необязательно в этом признаваться.

– Я почти ничего о вас не знаю, мисс Эллерс, ни из какой вы семьи, ни где живете, ни как оказались на этом приеме, среди людей, которые вам так неприятны. – Джорджиана хотела перебить, но молодой человек продолжил: – Не буду притворяться, что не разделяю некоторых ваших опасений по поводу присутствующих здесь особ, однако мне кажется, вам стоит спросить, одержимы ли они идеей величия, или, быть может, даже завести с ними для начала вежливый разговор, прежде чем окончательно записывать всех в пропащие.

Мистер Хаксли поднялся со ступенек. Джорджиана не могла отделаться от мысли, что совершила ошибку, но в своем нынешнем состоянии не могла толком сообразить, в чем эта ошибка заключалась. Ей очень не хотелось, чтобы мистер Хаксли уходил, а это могло случиться в любой момент, и Джорджиана не знала, какими словами его удержать.

– Я оставлю вас, мисс Эллерс. Полагаю, друзья вас ищут.

Неуклюже обернувшись, Джорджиана увидела Фрэнсис и Сесилию – они ковыляли по дорожке из розария и звали ее громким театральным шепотом.

– К слову, хотя поросячьих бегов я не видел никогда, однажды довелось присутствовать на утиных. Зрелище было возмутительное. На уток нацепили маленькие чепчики.

Джорджиана повернулась к молодому человеку, улыбаясь и собираясь ответить, но мистер Хаксли уже шел прочь, к гостям, отбрасывая на дорожку длинную тень.

Хотя миссис Бёртон и не располагала надежными доказательствами того, что племянница провела вечер в неподобающей компании за неправедными занятиями – Джорджиана присоединилась к дяде и тете в благопристойные десять часов, – она не стала слушать никаких «я просто выпила слишком много шампанского» и почти всю дорогу до дома читала Джорджиане лекцию о том, как должна вести себя леди, а также о скромности, необходимости заводить правильные знакомства и о том, что ходить без сопровождающих старшего возраста девушке недопустимо. Прислонившись лбом к выцветшей обивке кареты, Джорджиана изо всех сил старалась изображать искреннюю заинтересованность, но выглядела скорее как человек, страдающий желудочными коликами.