Мистер Гэдфорт тем временем определенно подбирался к кульминации своей речи.

– Эта прекрасная картина – это утонченное произведение искусства – придала завершенность нашему жилищу, и всякий раз, глядя на нее, я буду с любовью вспоминать моего невероятно доброго друга, высокоуважаемого лорда Кэмпбелла.

Джорджиана вздрогнула, едва не расплескав свой бокал второй раз за вечер, и вновь бросила благоговейный взгляд на родителей Фрэнсис – как оказалось, не мистера и миссис Кэмпбелл, а лорда и леди Кэмпбелл. Затем она перевела глаза на Фрэнсис, которая уже откровенно усмехалась, глядя на мистера Гэдфорта. Тот, подняв свой бокал, благодушно улыбнулся ей в ответ, полагая, что является участником веселья, а не его незадачливым объектом.

Речь завершилась вежливыми аплодисментами, и в животе Джорджианы что-то неприятно сжалось. Если Фрэнсис с родителями сейчас сбегут, это положит конец короткой, яркой передышке в ее унылой жизни с Бёртонами. Если ей придется выдержать еще одну неделю нескончаемых рассуждений о плотности ткани шалей или правильном выращивании репы, она совершенно точно лишится рассудка. Фрэнсис уповала на будущее, наполненное остроумными разговорами, достойными собеседниками и изысканными приемами, с которых никто не мечтает спастись, скатившись по склону холма и приземлившись в канаву с застоявшейся водой. Фрэнсис казалась началом истории, которую Джорджиана безумно хотела дочитать до конца.

Когда повсюду в гостиной загудели голоса и светское общение возобновилось, у нее не хватило смелости отправиться выяснять, осуществили ли Кэмпбеллы свой элегантный выход. Голова у Джорджианы закружилась от облегчения, когда прохладная ладонь коснулась ее руки.

– Вы так одиноко здесь стояли, – сказала Фрэнсис, – словно кто-то завлек вас и бросил. Пойдемте, познакомьтесь лучше с моими родителями.

И она повела Джорджиану в другой конец комнаты.

– Вы проводите в наших краях лето, мисс Эллерс? – спросила леди Кэмпбелл, когда с формальной частью знакомства было покончено.

– В некотором смысле да, леди Кэмпбелл, хотя, может статься, продержусь подольше, – ответила Джорджиана, старательно изображая, как ей хотелось верить, легкий шутливый тон, словно обстоятельства, в которых она оказалась, лишь слегка ее забавляли. – Моей матери нездоровится, поэтому она и мой отец перебрались на побережье, чтобы дышать свежим воздухом. Они решили, что для меня будет лучше не отрываться от цивилизации. Мои дядя и тетя – Бёртоны – были так добры, что приютили меня. Они живут сразу за восточным мостом.

Местоположение дома Бёртонов – слишком близкое к городу для внушительного имения, но при этом слишком далекое от модных районов – достаточно ясно свидетельствовало об их достатке (точнее, отсутствии оного), и Джорджиана ждала, что собеседники к ней слегка охладеют. Ее опасения оказались напрасны: Кэмпбеллы, похоже, принадлежали к разряду, который тетя именовала «порядочные, деликатные люди», что означало «люди, которые не станут открыто насмехаться над другими из-за их финансового положения», и они просто вежливо поинтересовались здоровьем Бёртонов.

Миссис Бёртон, что стояла чуть поодаль и позади Кэмпбеллов, не подозревая, что ее особа является предметом обсуждения, вдруг заметила, с кем разговаривает Джорджиана. Послав племяннице сдержанную вымученную улыбку, она с озабоченным видом что-то спешно зашептала на ухо мужу. Джорджиана начала подозревать, что речь идет о похоронном обряде викингов.

– Фрэнсис, милая, не могла бы ты поговорить с миссис Гэдфорт и помочь мисс Эллерс подобрать что-нибудь к ее платью? – тихо попросила леди Кэмпбелл, положив руку на локоть дочери и указав глазами на огромное пятно от пунша, о котором Джорджиана, увлекшись, совсем позабыла.

– Ну конечно! – воскликнула Фрэнсис. – Господи, а я просто стояла тут и смотрела на вас, всю в пунше и печали. Пойдемте.

Джорджиана присела в реверансе и позволила увлечь себя прочь из комнаты, лишь в начале темной лестницы заметив своей спутнице, что они движутся в направлении прямо противоположном пышному бюсту миссис Гэдфорт.

– Ах вы, душечка моя, никто и не заметит, – успокоила ее Фрэнсис. – И к тому же я умираю от желания увидеть остальной ее гардероб. Готова биться об заклад, что там уйма золотой парчи и какая-нибудь парадная шляпа с фруктами.

Коньяк делал свое волшебное дело – Джорджиана чувствовала, что должна воспротивиться, однако вместо этого почему-то охотно пошла за Фрэнсис. Снова взявшись под руки, девушки принялись искать гардеробную. В полутьме это оказалось нелегким делом, но в конце концов Фрэнсис распахнула нужную дверь и радостно захлопала в ладоши.

Присев на обитую розовым бархатом скамейку для ног, Джорджиана наблюдала, как Фрэнсис вытаскивает из шкафа одну кошмарную вещь за другой – накидку из павлиньих перьев, маску, сделанную, судя по ее виду, из кожи, серое платье с вырезом настолько низким, что человеческий сосок просто не имел возможности в него уместиться, – пока обе не рухнули без сил от смеха. Фрэнсис жестом попросила помочь ей расстегнуть сзади платье, и Джорджиана, секунду поколебавшись, принялась неловко возиться с крючками, а потом стала смотреть, как Фрэнсис исследует гардероб уже с новой целью.

– Вот, – наконец сказала она, забирая у Джорджианы фляжку, которую та даже не помнила, как взяла. – Примерьтека это.

Фрэнсис бросила Джорджиане непонятный ком ткани и выскользнула из комнаты.

Немного помедлив – платье казалось слишком объемным и безвкусным из-за обилия рюшей, – Джорджиана натянула одеяние через голову. Оставшись в комнате одна, она внезапно почувствовала себя до невозможности нелепо, но, взглянув в туалетное зеркало, обнаружила, что глуповато ухмыляется. Прическа растрепалась, и во всем облике девушки сквозила пьяная беспорядочность, какой Джорджиана никогда раньше не наблюдала у своего отражения. Неважно – все меркло в сравнении с тем, как чудесно было после двух недель одиночества наслаждаться мгновениями легкомысленной, дурашливой дружбы, пусть и вращались эти мимолетные отношения исключительно вокруг издевательств над тучной и немолодой супружеской парой.

– Миссис Гэдфорт, вы просто обворожительны, – потешным басом произнесла Фрэнсис, снова входя в комнату.

Джорджиана расхохоталась, увидев, что Фрэнсис с блеском перевоплотилась в незадачливого мужа хозяйки дома. Она где-то раздобыла парадный сюртук и цилиндр. И то и другое было ей велико, и Фрэнсис приходилось поддерживать детали туалета, иначе она рисковала в одно мгновение оказаться раздетой.

– Ах, мистер Гэдфорт, вы такой проказник, – подхватила Джорджиана нелепым фальцетом. – Съешьте же меня, как французский пудинг!

Фрэнсис с веселым хихиканьем приковыляла к Джорджиане и рухнула рядом с ней на скамейку для ног. Девушки продолжали смеяться – немного истерически, – пока Джорджиана помогала Фрэнсис нарисовать тоненькие усики сурьмой миссис Гэдфорт; когда работа над усами была завершена, Фрэнсис сняла одно из своих колец и надела на палец Джорджиане, словно свадебное.

В таком виде – усевшихся на скамейку верхом и пылко признающихся друг другу в супружеских чувствах («Мистер Гэдфорт, в сравнении с этой картиной вы подлинное произведение искусства!» – «Ах, благодарю вас, миссис Гэдфорт, и должен заметить, меня привели в восхищение слегка порнографические фигурные кусты, что вы организовали на задней лужайке»), – их и обнаружила леди Кэмпбелл.

Стоило двери отвориться, как Джорджиана застыла – от накативших стыда и ужаса она была готова воспламениться. К ее удивлению, леди Кэмпбелл не выглядела сердитой – лишь усталой.

– Умой лицо и возьми плащ, Фрэнсис, – негромко сказала она. – Отец говорит, что пора уезжать. – И, ничего не добавив, развернулась на каблуках и вышла.

Джорджиана, совершенно раздавленная и униженная, взгля нула на Фрэнсис, полагая увидеть ее в таком же состоянии, однако Фрэнсис, похоже, только рассердилась.

– Ну вот, пожалуйста. Стоит забрезжить хоть слабенькой надежде на веселье, как моя мать душит все на корню. Она ужасная зануда.