– Да пожалуйста! Заприте меня тут хоть на вечность!
А потом демонстративно удалилась за шторку, кипя от ярости. Матушка успокаивала отца, а ты не знала, куда себя деть, не смея сдвинуться с лавки, и уже не могла больше продолжать есть. Вся твоя эйфория пропала и ты погрустнела.
– Раз она бросается хлебом, пусть сидит голодная до завтра! – продолжал гневаться отец.
Ты неохотно доела свою порцию и, встав из-за стола, пришла ко мне, но не стала со мной говорить, а села на другой лавке и просто молчала. Я сдержала гневные слезы и стала прясть, ты подсела поближе и стала тоже прясть со мной. Но мы молчали.
Отец был не в духе, потому что он не наловил ничего стоящего, и теперь ему не с чем было идти на ярмарку. Тогда он пошел на ярмарку с матушкиными рубахами, а она ушла доить коз и взяла с собой тебя, чтобы в следующий раз ты смогла сама с ними управиться. Я же осталась с детьми, прялкой и грязной посудой, которую мне велели помыть. Я поставила греться воду, угрюмо пряла и отвечала на вопросы назойливой Ярославы. Через какое-то время вы вернулись с трехлитровым кувшином молока, и матушка принялась рассказывать нам, как они делают козий сыр и какие потрясающие блины получаются с козьего молока. Она предложила нам испечь блинов, рассказала, как подготовить тесто и показала, где в погребе они хранят все скоропортящиеся продукты. Но я уже не хотела притрагиваться к готовке и равнодушно молчала, продолжая прясть, меня это даже успокаивало. Так что ты на себя взяла эту задачу, а матушка из погреба принесла яйца и масло, показала, где чугунная сковорода и оставила тебя. Дала указания старшим детям подмести, а сама направилась ко мне, чтобы начать ткать на ткацком станке льняное полотно.
– Зря ты так с отцом и с хлебом, – мягко сказала она мне.
– Не отец он мне, – обижено ответила я.
– Ты гордость свою поубавь, добрее надо быть, покладистее, нежнее. Так ведь никакой жених не захочет свататься на тебе.
– Разве он не будет видеть меня впервые? – усмехнулась я. – Ну, не повезло ему, значит.
– Попроси у отца прощение, и он смилостивится.
– Ни за что, – резко сказала я.
Тогда матушка поняла, что со мной бесполезно разговаривать, пока я в таком настроении и отстала от меня.
С блинами ты справилась хорошо, весь секрет был в хорошо раскаленной сковороде, и через час у нас была стопка ароматных золотистых блинов на столе, промазанных сливочным маслом. Вода уже закипела, и мы начали накрывать на стол. Дети носились в нетерпении и норовили стащить по блину. Я тоже надеялась поесть, ужасно хотелось простых углеводов, они меня могли бы сделать добрее. Но отец, похоже, мне голодовку до завтра объявил, так что сама за стол я напрашиваться не стала.
– Оля, иди, поешь, – позвала меня матушка, когда вы накрыли стол и уселись за него.
– Ну что вы, я ведь наказана, забыли? – ехидничала я.
– Пока отца нет, ты можешь поесть.
– Он может прийти в любой момент, так что, пожалуй, не надо, а то еще и вам влетит, – с ноткой сожаления сказала я и чуть смягчилась, получив немного понимания и заботы в свою сторону.
Тогда через минуту матушка зашла ко мне за шторку и поставила рядом со мной на лавку миску с тремя блинами, сложенными треугольником и чарку с чаем.
– Спасибо, – поблагодарила её я и, бросив свою прялку, охотно принялась за блины, а они были просто безумно вкусные, такие нежные и сахарные, что таяли во рту.
Я поглотила их за пару минут и запила несколькими глотками чая. Потом встала и отнесла посуду в печной угол.
– Блины вышли отменные, – как бы, между прочим, похвалила я твою работу.
– Спасибо, – ответила ты и слегка улыбнулась.
Не успела я присесть, как отворилась дверь, и вошел отец. Он был не в настроении, с порога сразу кинулся к умывальнику умыться и помыть руки, но умывальник оказался пуст.
– Почему нет воды в умывальнике? – сердито спросил он.
Матушка обернулась к нему и спокойно ответила:
– Алёша, да дети, наверное, всё потратили. А что, нет больше воды в ведре?
– Это ты меня спрашиваешь?! Я что ли отвечаю за воду?? – рассвирепел Алёша.
– Сейчас – сейчас, – засуетилась матушка, – будет тебе вода, успокойся.
И она, не закончив трапезу, встала из-за стола и стала собираться за водой.
– Нет! Сядь, у нас есть, кто без дела сидит. Собирайся, иди за водой! – как будто он обратился ко мне.
– Вы это мне? – меня снова накрыл приступ ярости.
– Тебе!
– У меня имя есть.
– Ты у меня сейчас схлопочешь, имя у неё есть. Я два раза не повторяюсь!
– Вы же меня наказали, из дома два дня не выходить, – напомнила я.
– Ты у меня пять дней не выйдешь из дома, – залился гневом отец, он не привык, чтобы ему противоречили, тем более, здесь, где женщины подчинялись мужчинам и не перечили им ни в чем.
– Я всё равно выйду, когда вас не будет дома.
– Оля! – пыталась прервать меня матушка.
– Раз так, я закрою тебя в погребе, будешь там сидеть. Пока не попросишь прощения.
– Это нарушение прав человека! – возмутилась я.
– Но сначала ты принесешь мне два полных ведра воды, не меньше, – сквозь зубы гневно процедил отец, не слушая меня.
По его недоброму взгляду я поняла, что лучше мне сделать, как он просит, иначе и правда ночевать мне в погребе. Я, пытаясь изобразить невозмутимое выражение лица, не говоря ни слова, направилась к ведрам.
В доме застыла леденящая тишина и неприятное напряжение.
– Я помогу, – вызвалась ты на помощь.
– Сиди! – пригрозил отец.
Я взяла два ведра и пошла к ключу. Солнце уже потихоньку клонилось к горизонту, облака заполонили почти весь небосвод, и скоро солнце скрылось в облаках. По ощущениям было около восьми часов. Народ уже собирался у бани. Наконец, за весь день я смогу пройтись и подышать свежим воздухом. Я подумала о том, что если бы это была реальная жизнь, то с этой семейкой я скорее бы утопилась в реке, чем терпеть такое отношение. Я остановилась у ручья, чтобы умыться. В округе не было ни души. Поставив ведра, я распустила свою тугую косу и освободила волнистые локоны, здесь, то ли от воды, то ли от мыльного раствора волосы стали виться и не слушаться, но мне это очень нравилось. Я немного полюбовалась на свое отражение в ручье на закатном солнце, мимолетно пробивающемся сквозь облака, а потом присела на корточки, чтобы зачерпнуть в ладони прохладной ключевой воды и умыла лицо. Я думала о том, как мне не хочется идти домой и как вынести здесь еще тринадцать дней. Вокруг была такая прекрасная дикая природа и даже то, как страшно на меня смотрел темный лес, который так близко примыкал к нам, меня не сильно пугало. Очнувшись от мыслей, я вспомнила про ведра и, взяв одно, стала набирать воду. Пока она медленно набиралась, я уставилась в гипнотизирующую глубину леса, который находился, примерно, в 80 метрах от меня и мне мерещилось там всякое. Я поежилась и подумала, что как-то вдруг стало подозрительно тихо и жутковато. Наконец ведро наполнилось и, поставив его в сторону, я принялась наполнять второе, начиная нервничать, что я тут совсем одна. Вдруг я услышала хруст позади меня. Я замерла, боясь двинуться с места, и настороженно прислушалась к звукам. Потом еще хруст, только ещё ближе ко мне. Тогда я остолбенела от настигающего внутреннего ужаса и не успела опомниться, как на мою голову что-то накинули, вроде плотного покрывала, и кто-то очень сильный с цепкими безжалостными руками схватил меня, в два счета туго связал мои руки, подхватил на руки и куда-то потащил. Всё это произошло за долю секунды. Меня охватила такая паника, страх и ужас, но я никак не могла закричать, я задыхалась! Я подумала, что меня схватили какие-то разбойники, которые меня сейчас изнасилуют и убьют, а тело расчленят и закопают в разных местах леса. Но я сопротивлялась, как могла, пыталась брыкаться, но быстро выбилась из сил, потому что мой похититель был слишком силен, и мне уже совсем нечем было дышать. Потом он закинул меня на лошадь и, запрыгнув на нее, усадил меня спереди и мы, ни секунды не медля со всей прыти, понеслись в неизвестном направлении. Сначала я плакала от страха и умоляла меня отпустить, но он молчал. Потом я боялась упасть с лошади и расшибиться, потому что мне казалось, что мой похититель нисколько не переживает за это и я силой мысли пыталась удержаться верхом сидя боком с завязанными за спиной руками. Лишь грудь похитителя была мне опорой, но я постоянно пыталась от него отстраниться. Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем эта лошадь остановилась, к тому времени я уже плохо соображала и буквально валилась без сил от постоянного напряжения и на последней минуте, когда меня уже спускали с лошади, я совсем была без чувств.
