– Ммм, предательница… так сколько времени?

– Времени достаточно, чтобы вставать.

– Господи, кто-нибудь в этом доме скажет мне сколько времени?

– Петухи уже пропели! – послышался строгий голос отца снизу.

Он еще не встал, а лежал на лавке под моим настилом. Только наши с тобой настилы располагались вторым ярусом, мой настил – над широкой лавкой отца и матери, а твой по смежной стене над лавкой, где мирно спала детвора. Нас разделяло чуть больше метра высоты до нижней лавки. В стене были сделаны специальные выемки, чтобы забираться и спускаться.

– Боже, за что мне это, – проворчала я, пытаясь сообразить, как мне слезть со своей койки.

По слабому зареву, которое я разглядела из окна, я предположила, что время около пяти утра.

– Может это прозвучит вульгарно, но можно мне кофе? Я не проснусь без него ни за что, – сонно проговорила я.

– Проснешься, ещё как! Сходи, умойся ключевой водой, – бессердечно ответила мне матушка.

– Ну а чего в рань-то такую вставать, не пойму, какие еще дела-то остались? – стонала я.

– Не остались, а новые уже столпились. Хватит лясы точить, давай слезай.

– И что мне делать?

– Возьми ведро и сходи, набери ключевой воды, чтобы всем хватило умыться. А мне пока надо печь растопить, чтобы поставить кашу томиться.

– Так там же прохладно ещё… – слезая со своего места, заметила я.

– Накинь мой плащ, он на стене висит у двери, – сказала матушка.

Вся сонная и лохматая, я кое-как сползла со своего спального места и неторопливо поплелась к входной двери, почувствовав, как ломит мою спину после ночи на деревянном настиле. Чуть приоткрыв глаза, я отыскала свою обувь и присев у двери на лавку, стала напяливать её, проклиная весь этот свет. Вот чашечка ароматного только сваренного кофе с чем-то сладеньким спасла бы меня. Мои размышления прервал скрип дверей, в избу вошла ты, аккуратно заплетенная, довольно бодрая и замерзшая, видимо ты не догадалась накинуть на себя плащ. Ты глянула на меня сочувственным взглядом и выдавила:

– Доброе утро.

– Издеваешься? – я, наконец, разлепила свои глаза от твоего сарказма и, накинув довольно широкий плащ поверх рубахи, добавила, – Пошли за водой.

– Эх, ну пошли, – неохотно согласилась ты и, взяв по деревянному ведру, мы вышли из дома.

На улице я сняла плащ и, вместе накрывшись им, ступая по мокрой росистой траве в зареве восходящего солнца, мы не спеша поплелись вниз к ручью.

– Пять утра, пять утра, – роптала я. – Разве это не жестоко? Это какая – то исправительная колония. Меня это бесит!

– Успокойся. Представь, что ты в деревне у бабушки. В деревнях до сих пор так живут.

– Там хотя бы есть добрая бабушка, которая ни за что свою любимую внученьку в такую рань не подымет.

– Тебе надо, наконец, смириться с действительностью и относиться к этому спокойнее, – успокаивала меня ты. – Это всего две недели.

– Да, хорошо, я выдержу весь этот ад, но только при условии, что эта поездка не окажется напрасной, и ты заставишь этого тугодума жениться на тебе, хоть здесь, хоть там! Тогда я пойму, что всё это не напрасно. И дипломная моя не напрасно лежит не деланная! – сорвалась я.

– Он не тугодум, напрасно ты так, – обиженно заступилась ты. – И я не собираюсь никого ничего заставлять делать. Я не хочу, чтобы ты делала одолжение для меня, находясь здесь, и если ничего не выйдет из этой поездки, потом дулась на меня и винила. Так что ты лучше езжай домой, если тебе так невыносимо здесь. Я даже попрошу Даниила, чтобы он прислал за тобой машину, если такое возможно.

Твоя речь прозвучала убедительно, по твоему серьезному тону, я поняла, что ты не шутила.

– Да уж, пожалуйста! – ещё больше разозлилась я.

И мы больше не разговаривали, пока шли до ключа, пока набирали воду, и так всё утро и день. Я была слишком горда, чтобы извиниться, а ты слишком обижена моими словами, чтобы снова заговорить.

Всё утро ушло на умывание, растопку печи, потом мы грели воду детям, матушка поставила кашу в печь, отец ушел выводить коз из сарая на выпас. Пока томилась каша, я пряла, а матушка собирала одежду, пошитую из сотканного полотна для продажи на ярмарке. Ты в углу за столом развлекала детишек. После завтрака в районе восьми часов, отец снова ушёл на рыбалку со Святославом, прихватив краюху хлеба и бутыль с водой, а матушка, раздав нам поручения, отправилась на ярмарку продавать рубахи и порты. Нам же было велено вымести избу, поставить на закваске опару на хлеб, испечь его, сварить похлебку в котелке, смотреть за детьми, выполоскать замоченные в бане в кадке рубахи, развесить их до обеда сушиться на улице. Следить за чистотой и порядком в избе, а в свободное время прясть пряжу и ткать льняное полотно. Запрещалось отлучаться без надобности. Так что мы не скучали без дела, мы просто молчаливо выполняли поручения, как-то распределяя их между собой по наитию. Ты остыла и уже пожалела, что решила меня отправить обратно, а я пожалела, что на фоне дурного настроения наговорила тебе лишнего. Но мы молчали как партизаны. Каждый думал, что это было сказано всерьез, и только больше накручивал себя.

С подавленным настроением и хозяйство не ладилось, то мука рассыплется, то тесто липнет к рукам и столу. К тому же, если психовать, ничего толкового не получится. Пока ты гуляла с детворой, я мучилась с тестом и в итоге, запихнув его в печь, еще долго отдраивала вокруг последствия его замеса. А это вам не у себя дома с Ферри, губкой и горячей водой. В холодной воде, льняной тряпочкой и раствором золы. В итоге булка у меня не поднялась, так плюшкой и осталась, еще и подгорела. Это еще больше меня разозлило, и я подумывала, что мне и впрямь может быть стоит покинуть это место. К обеду уже надо было приготовить похлебку с крупой, корнеплодами и травами. По умолчанию, опять я взялась за работу в печном углу, пока ты ходила полоскать белье.

Оно и понятно, чего ты не переставала наведываться на улицу под любым предлогом, лишь бы хоть одним глазом увидать своего любимого. То с детьми гуляла, то в баню, то одежду развесить у дома, то в туалет, то за водой. А может быть просто не хотела, чтобы мы лишний раз пересекались. Я же волновалась, не ищешь ли ты Даниила, чтобы и впрямь меня домой отправить. Я-то хотела домой, но не при таких обстоятельствах. Но ты, конечно, не стала бы просить его об этом. На самом деле, ты не представляла, как справишься тут без моей моральной поддержки. Конечно, за такое количество навороченных кругов от дома до разных пунктов назначения, тебе было несложно столкнуться с ним хоть раз. Он в этот день патрулировал верхом на своей лошади. Периодически он слезал с нее, отводил на водопой и на выпас. Бывало, скрывался в княжеских хоромах, пока вместо него на посту оставался другой дружинник. Но пару раз судьба свела вас. Он просто молча прошел мимо, не сказав тебе ни слова, но всё же поглядел на тебя ласковым взглядом и кивнул в знак приветствия. А ты улыбнулась ему в ответ в порыве счастья. Потом он просто стоял неподалеку и разговаривал со своим напарником, а ты, проходя мимо, лишь мельком искоса поглядывала на него, чтобы проверить, не заметил ли он тебя. Тебе казалось – заметил, и также казалось, что он как будто бы ждал, когда ты появишься снова. Разве провожают таким долгим взглядом без причины? Ты вспоминала, как вчера прижималась к его груди, как твоя рука тонула в его крепкой ладони. Весь день ты витала в облаках, вся какая-то блаженная и умиротворенная, что не скажешь обо мне – раздраженной и сварливой. Я просто ворчала себе под нос весь день, выпачканная в муке и саже, со мной даже дети не хотели водиться. Они хвостиком носились за тобой и во всем тебе помогали, это меня ещё больше злило. Конец моему терпению когда-то должен был прийти. После того как во время обеда отец раскритиковал мою лепешку и высмеял меня, я не удержалась и схватив её, потопала к выходу, отворила дверь и выбросила этот задубевший хлеб на улицу, только надеясь, что при этом никого не пришибла им насмерть. Он же стукнул по столу кулаком и загорланил на всю избу, что я дрянная девчонка и кроме, как пописать, из дома не выйду два дня. Буду сидеть, и прясть без устали, пока не пойму, где место женщины в этом доме. Пока я размышляла, что мне сделать от нарастающей обиды на его слова, то ли поплакать, то ли еще что отмочить, ты смотрела на меня таким умоляющим взглядом, желая, чтобы я прекратила свой гневный порыв. Тогда я пересилила себя и отрезала: