Она не замечала, как её руки покрываются алыми колючками, ногти удлиняются и искривляются, а коса изгибается в дугу.

Руки верёвочками опустились вдоль тела, колени подогнулись, и Сцирша рухнула на землю лицом вниз. Тонны песка с шумом упали следом.

Песок забивался в нос и рот, но это её не беспокоило. В ушах стучала кровь, неконтролируемый всплеск магии тысячами иголочек колол пальцы. Волнами накатывала тошнота, комок застревал в горле, в голове будто бесконечно били стекло и его осколки впивались в череп изнутри. Сцирша перевернулась и уставилась в небо. Бесконечно голубое и чистое.

Она закрыла глаза.

Жар будто бы плавил каждую клетку тела. Пот сразу же высыхал на коже.

Послышался едва заметный шорох чьих-то шагов по песку. Сцирша не нашла в себе сил открыть глаза.

– Правда бывает жестока, дитя.

Мягкий, вкрадчивый голос прозвучал совсем близко. Ведьма не шевельнулась.

– В тебе достаточно сил, чтобы принять её.

Она повернула голову вбок.

– Иллюзии созданы для глаз. Но сердце видит всё, как есть.

Сцирша разлепила веки. Первым, что она увидела, были маленькие чёрные копыта, наполовину увязшие в песке. Ведьма подняла взгляд. Антилопа наклонилась к ней и лизнула в лоб.

– Какая теперь разница? – Сцирша отвернулась, – всё, что я знала о себе и о маме оказалось ложью. Она мне почти ничего не рассказывала. И не зря.

Антилопа подогнула длинные тонкие ноги и легла рядом с головой ведьмы.

– Сердце видит всё, как есть.

– Ты это говорила.

– А ты слушала, но не слышала.

Ведьма нахмурилась. Она тяжело поднялась и села, обхватив руками колени.

– Ты ведь мираж? Я должна была уже получить солнечный удар.

– Я всего лишь антилопа, бегущая по пустыне.

Сцирша внимательно посмотрела на животное. Короткая жёлтая шерсть блестела в лучах солнца, маленькие чёрные рожки украшали голову. Она была бы самой обыкновенной антилопой, если бы не её глаза. На их месте красовались золотые монеты: на одной из них было выгравировано солнце с лицом, на второй – профиль месяца.

– Ты их посланница?

– Скорее пленница, – антилопа запрокинула голову и почесала рогом спину, – но я пришла сюда не пугать тебя.

– Да-да. Ты говорила про жестокую правду и сердце, видящее всё, как есть, – Сцирша потёрла переносицу.

– Так что видит твоё сердце?

Ведьма вздохнула. Она попыталась подняться на ноги, но тут же упала обратно – голова моментально закружилась и к горлу снова подступил мерзкий кислый комок. Сцирша закрыла глаза.

***

…На женщине простое платье с почти стёршимся цветочным узором, её чёрные волосы забраны в неаккуратный пучок. Она медленно ведёт гребешком по длинным локонам Сцирши, сидящей на низкой, грубо сколоченной лавке. Девочка молча играет с двумя веточками, стуча ими по лавке. Женщина нежно расчёсывает волосы Сцирши и худыми, длинными пальцами распутывает колтуны, через которые не могут пройти зубчики гребня.

…Сцирша беззвучно плачет и вытирает слёзы и сопли рукой. Она смотрит на колено, измазанное ярко-красной кровью, её струйки растеклись уже по всей ноге и попали на подол платья. Рану сильно щиплет и жжёт. Рядом лежит перевёрнутая корзинка, из-под которой торчат пучки трав и шляпки лисичек.

С края оврага к девочке скатываются ветки и камешки. Она оборачивается. Женщина, укутанная в серый плащ и с капюшоном на голове, аккуратно спускается к Сцирше и присаживается рядом. Она гладит девочку по голове и целует в лоб. Женщина касается раны и шепчет что-то. Боль проходит, и коленке становится тепло.

…Сцирша идёт следом за мамой, держа в руках ящик с целым выводком гусениц. Ящик пахнет их домом в лесу, и девочка в очередной раз тяжело и протяжно вздыхает. Она вжимает голову в плечи, слыша крики и возгласы горожан вокруг, и с тоской вспоминает, как тихо было в лесу и как славно там пели птицы.

Она едва ли не врезается в спину внезапно остановившейся мамы. Сцирша выглядывает из-за неё. Мама роется в кошеле и протягивает несколько монет девочке, стоящей впереди. На ней ветхая длинная рубаха, её волосы сальные, на перепачканном лице блестят влажные глаза. Девочка хватает монеты и, кланяясь и лепеча благословения, пятится, скрывается в толпе. Сцирша озадаченно смотрит на маму. Та легонько нажимает на её кончик носа и идёт дальше.

…Поле с высокой жёлтой травой кажется бесконечным. Оттуда, из-за горизонта тянется звук, похожий на пение трубы и шорох песка. Руки мамы обхватывают Сциршу, она уносит её прочь от края леса. «Не ходи по этим тропам. Не ходи туда, где кончается наш лес и начинаются поля сухой травы».

…Мама отдаёт Сцирше маленький мешочек. Девочка открывает его, вытаскивает позолоченную подвеску в виде звёздочки, висящую на чёрной атласной ленте. Сцирша тут же завязывает подвеску на шее, любуется ей и бросается обнимать маму. «Нет, она не была дорогой. Для меня нет ничего, что было бы дороже тебя, мой алмаз.»

…В корзинке лежало несколько флаконов с густой коричневой жидкостью, пучки зверобоя и бересклета. Сцирша завязала тугой узел на ручке корзинки. Мама взяла корзинку и стала медленно опускать её из окна. Девочка опустила платок с носа к горлу и тяжело вздохнула – ткань, пропитанная чем-то ужасно вонючим, едва ли давала дышать.

Внизу стояла старушка и девушка, у обеих были красные глаза. Они сунули флаконы и травы в свою суму и положили в корзинку несколько монет. «Неси сюда тазик с раствором, Сцор. О, Фортуна, ты наденешь платок или нет?!»

***

Сцирша вытерла слёзы.

– Да. Я понимаю тебя, – прошептала она, всё ещё утыкаясь носом в колени, – мне стоило успокоиться и вспомнить.

Она обернулась, чтобы посмотреть на антилопу, но её уже не было рядом. Только две монеты лежали на песке. Ведьма осмотрелась, ища животное, но вокруг были только пески, и ни одного следа копыта на них. Сцирша подняла монеты и почувствовала, как ей становится лучше. Она встала и, отряхнув юбку, пошла вперёд. Возвращаться к друзьям она не считала нужным: на оазисе им безопаснее. Этот путь она должна пройти одна.

Монеты ярко блестели, лица Солнца и Луны были чётко выбиты на одной из сторон монет. На второй красовались надписи «заберу» и «отдам». Ведьма нахмурилась и убрала монеты в карман.

Она отпрянула назад, когда прямо перед ней что-то взметнулось в воздухе и упало на песок. Сцирша посмотрела вниз: соловей, взъерошенный, с открытым от жары клювом, сидел перед ней и обмахивался крыльями. Ведьма осторожно подошла ближе. Птица поджимала под себя то одну, то другую лапку, явно обжигаясь о песок. Сцирша вытянула руку, взявшись за край плаща, и спрятала соловья в тени одежды.

– Как прекрасно твоё платье! – соловей повернул голову и уставился на ведьму жёлтым глазом, – как блестят твои серьги!

Сцирша улыбнулась.

– А как, наверное, красив твой голос! – птица запрыгала на месте, – спой со мной, девочка, спой со мной! Вместе мы заставим эту пустыню цвести!

Она опустилась на колени, не убирая руки с плащом, закрывающим соловья от солнца.

– Что будем петь?

– Помнишь, что пели на улицах Везувии в тот летний праздник? Что пел девичий голос, когда ты проходила мимо дворцовых стен? Что пели в порту захмелевшие моряки?

– Но это же всё разные песни, – Сцирша почесала подбородок.

– Само собой. Я бы послушал такую песню, которая объединит в себе пошлые шутки и поздравления! Ах, погоди, ты слышала песню, что пели на День рождение графа…

Ведьма посидела немного в тишине, вспоминая, как начиналась та фестивальная песенка. В ней было что-то про юность, тепло, любовь и апельсины. Наконец, когда нужные строчки пришли быстрее даже на язык, чем на ум, она завела песню. Соловей защебетал, выводя мелодию, как будто был каким-то волшебным музыкальным инструментом, умеющим звучать, как целая труппа менестрелей.

Сцирша закрыла глаза, и перед её мысленным взором встали украшенные улицы, улыбающиеся соседи, поздравления от госпожи Триверди и господина Мансура.