– Здравствуй, Агафья!

– Здравствуй, Дарья! Нет ли работы какой?

Дарья вышла из дома с девочкой лет восьми, которая несла в руках глиняный горшочек с молоком и еще теплую лепешку. Она угостила детей и присела с ними на травку под дерево.

– Новостей о Федоре нет? – спросила Агафью подруга.

– Тебе, Дарья, скажу, только ты уж сохрани: прислали бумагу, что пропал без вести.

– Как же вы теперь?

– Да вот за два года не пропали. С осени работа будет: батюшка твой, отец Михаил, дай Бог ему здоровья, открывает при приходе в нашей деревне класс, меня берет учительницей. Но это с осени, а пока…

– Ты пойди в Н-ское, говорят, дачники наши, кормильцы, приехали. Как раз лето и протянешь. – Дарья вздохнула, сочувствуя подруге, и, глядя куда-то вдаль, добавила: – А ведь не должен был твой муж на войну эту окаянную попасть. Говорят, брат твоей подруги Лизы Шереметьевой постарался: все никак простить тебе не может, что ты, поповна, ему, благородному, отказала.

– Бог ему судья. Проживем.

Мать с мальчиком стали пилить и колоть дрова, а маленькая Анна уснула под деревом.

Агафья уже несколько лет нанималась то к одним, то к другим господам. В их краях было не так много богатых людей, но уезжать из родного села ей не хотелось: хоть их маленького участка и не хватало для прокорма, она верила, что, может быть, однажды ее муж Федор, значившийся без вести пропавшим на русско-японской войне, чудом вернется домой. С Агафьей ходил на подработку ее десятилетний сын Николай, которого в деревне звали Колеем, чтобы отличать от других ребятишек: Николаи в ту пору были в каждой семье. Когда Агафья узнала от Дарьи, что Ранневы приехали на лето в их края, она на следующий же день после их приезда пришла в Н-ское.

– Приветствую, Агафья, – сказал седлавший молодого коня конюх Данила, как только женщина с сыном зашли во двор. – Уже проснулись, можешь проситься. Ну, Бог тебе в помощь…

– Ты стой тут, Николка, – быстро сказала она сыну, перекрестилась и, постучавшись, вошла через знакомую ей обшарпанную заднюю дверь в старый, но красивый дом, сохранивший все признаки былого богатства хозяев, несмотря на то, что никто этим домом почти не занимался.

Все здесь казалось женщине невероятно роскошным, ведь большей роскоши в своей жизни она никогда не видела. Когда открывшая дверь горничная узнала о цели визита Агафьи, она велела той подождать, и женщина покорно уселась на предложенный ей стул. Ей казалось, что она ждала целую вечность. Наконец она услышала ровные женские шаги.

– Должно быть, идет. – Агафья раскраснелась от волнения.

Тем временем во дворе Данила продолжал приготовлять коня для средней барышни, Марии. Конь был молодой, статный, с атласной переливающейся шкурой и шелковистой гривой. Казалось, что он вот-вот сорвется в галоп, обгоняя ветер.

– Эй, Дуня, пойди-ка сюда, – сказал он маленькой Евдокии, дочери Перфилия, диакона Пустынской церкви. Дуня приходила к белошвейке Ранневых, чтобы учиться шитью, и заодно помогала горничной с сервировкой обедов и ужинов.

– Ты со средней барышней одного роста же? А ну-ка садись на Капитана, проверим, подойдет ли ей эта лошадка или другую готовить. Да не бойся, он смирный, послушный. Молодой, конечно, но я его еще обучу.

Дуня послушно залезла на коня. Верхом она была впервые. Данила взял Капитана под уздцы и повел по двору.

– Ну как, нравится тебе? – спрашивал он то и дело радостную Дуню, которая уже представляла себя барышней. Очень ей шла обстановка усадьбы, и сложена она была не по-деревенски, хотя по девочке восьми лет особо и не скажешь, какого она сложения. Дуня была невероятно счастлива. С Капитана совсем по-другому виделась ей и деревня внизу, вдалеке, и река, и…

– Эй, Данила, – позвал конюха кто-то из слуг, – тебя барин спрашивает.

Данила скорее побежал в дом. «И какое у него может быть ко мне дело? Не иначе как посоветоваться хочет по поводу покупки коня. Надумал-таки. Уж лучше меня-то в этом деле советчиков не сыщешь», – думал он, совсем забыв о сидящей на Капитане Дуне…

А Дуня все радовалась своему новому положению. Вдруг она услышала, что кто-то присвистнул. Девочка оглянулась и заметила стоящего рядом с дверью Николку, которого она до этого ни разу не видела. Николка смотрел прямо ей в глаза и улыбался своим добрым, простодушным взглядом.

– Чего, барышней себя уже вообразила? Слезть-то сможешь? Поди и не умеешь с лошадьми-то обращаться. Давай, помогу, – предложил он и, не дожидаясь ответа, направился в ее сторону.

Но Дуне стало вдруг стыдно за то, что кто-то прочитал ее мысли. Да, она не дворянка, а поповна. Но эта деревенская жизнь, эта еда из общей миски, это пьянство в святые праздники, грубости, побои – все это не для нее. Она вырастет и уедет в епархиальное училище, тятя обещал. Она будет много читать, выучит французский, может быть, даже научится играть на рояле. Ей хотелось убежать, уехать из этой деревни, где она была как чужая: почти никто из ее деревни, кроме Агафьи, не умел читать, да и не хотел – летом некогда, страда, а зимой темнеет рано, станут они еще лучину для чтения зажигать. А у Дуни дома хоть и тоже не всегда было сытно, но книги были, тятя любил читать. У нее дома всегда будет красиво – кружевные салфетки на столе, аромат свежесорванных цветов. Она будет шить себе платья, утонченные, благородные, по моде, себе и детям, мужу рубашки вышивать. Не зря же она учится шить.

«Нет, такая дерзость, я ему покажу», – подумала она и пришпорила коня. Она видела, как всадники пришпоривают коней, и со стороны ей казалось, что нет особой науки в том, чтобы управлять лошадью, особенно молодым конем, вышколенным Данилой, лучшим конюхом в округе. Капитан игриво взмахнул хвостом и, радостно обежав двор, перепрыгнул через забор и поскакал вниз, с холма, на котором стоял дом. У Евдокии кружилась голова. Она не могла понять, что происходит. Управлять лошадью, несущейся с крутого холма, она не могла, да и держалась она на ней тоже из последних сил. Она услышала только какие-то крики на дворе и женские вздохи «Капитан понес!», в то время как кто-то резко остановил коня. Она уже ничего не видела. Тело ее безжизненно висело на Капитане, который уже как ни в чем не бывало мирно и спокойно шел шагом на двор.

– Врача, врача позовите, Евдокии плохо! – В доме был переполох.

– К сожалению, думаю, работы для вас нет, – сказал управляющий усадьбой Агафье.

– Ну, может, хоть сына… Десять ему. Он… сильный, ловкий очень. С конями управляется не хуже самого Данилы! Подход к ним знает. И рукастый такой парень. Починить что… или сделать. Калоши умеет лить… Он и грамоте обучен! Да я и сама читать-писать умею, у нас в деревне и не сыщешь грамотных-ти.

– Спасибо, но в помощи по дому сейчас нет нужды. – Управляющий посмотрел на Агафью поверх очков таким взглядом, что она поняла: пора уходить.

Вечером в доме Коныгиных было тихо. Не пела мать за работой, дети тоже притихли, чувствуя, что скоро снова станет голодно. Деньги с предыдущих заработков заканчивались, еда тоже. Год был неурожайный, а надежды на работу в доме Ранневых не оправдались. Вдруг Агафья услышала стук по окну и открыла его, впустив майский воздух с запахом цветущей яблони.

– Чего тебе, Сенька? – сказала она веснушчатому деревенскому мальчику, стоявшему под окном.

– Да вот, письмо тебе, тетенька, передали от Ранневых.

В письме, написанном самой Еленой Алексеевной, было сказано, что вся семья Ранневых очень благодарна Агафье за то, что «Николай спас жизнь нашей дорогой Евдокии», и что ее ждут на работу на кухне, а Николая – на двор, если они будут на то согласны.

В Н-ское пришло лето. Было оно в тот год таким жарким, какого давно не помнили.

Мария, любившая особой пламенной любовью свои леса, которые считала родными, ведь Ранневы проводили здесь каждое лето, ежедневно вставала в половине шестого, чтобы сбегать с Евдокией за земляникой и вернуться к завтраку. О том, что она ходит в лес, знала из домашних только няня.