— Ай, блять! Откуда тут ручка?! — шипит Мин и принимается растирать наколотую стопу, опираясь на стену плечом.

Он не сразу понимает что сделал, не сразу понимает, что происходит, но когда отрывает взгляд от своей ноги, облегченно выдыхая, что всё-таки не проткнул её, смотрит перед собой на голое тело, нежную кожу и небрежно взъерошенные волосы. Он голый, ещё не успел одеться.

Он голый, а в глазах такая паника и злость читается, что Юнги теряется враз и не может оторвать язык от нёба, чтобы хоть что-то произнести, потому что осознание бьёт обухом по голове с безумной, кажется, силой, и ему, Мин Юнги, становится всё понятно. Несколько месяцев они бились над загадкой: кто же такой этот псевдогрек и идолопоклонник?

«— Ну, её же вроде изображали с весами, ну, знаете, такими, как на обозначении знака зодиака?

— Фемиду, она богиня… блять, подождите, это то тут при чём?

Она богиня правосудия. Вот при чём».

По его груди вьются линии огромной татуировки, красивое плетение, выполненное в традиционном стиле, а центром всего этого произведения является женщина такая классически правильно красивая, что сразу закрадывается ощущение, что это изображение какой-то греческой Афродиты, однако весы в её руках говорят о том, что это Фемида. Юнги далеко не эксперт в этих вопросах. Далеко не эксперт в ебучей мифологии. В этом шарит Ким. А не он. Почему именно ему суждено было напороться? Момент, когда Юнги ещё можно было притвориться, что ничего не заметил и не узнал изображенную на чужом теле женщину, безнадёжно упущен, и он понимает, что пялился слишком долго, чтобы что-то сейчас изображать.

— Нет…

— Ну вот же ж блять, Юнги… Ну зачем ты это сделал? — поднимается на ноги, отходит немного вбок поближе к своим вещам. — Я ведь по-хорошему просил его никогда не включать.

— Я… — голос сипнет моментально, страх щупальцами сковывает горло и пускает холодные мурашки по спине. — Я случайно, я не хотел…

— Хотел, не хотел, нужно было думать! — ещё никогда он не выглядел таким пугающим. Он в пару шагов преодолевает разделяющее их расстояние, и Юнги ничего не может поделать со своим оцепенением, он успевает подумать о том, что зря выбрал профессию полицейского, раз такой трус, успевает подумать о том, что никого не успеет предупредить, а в следующую секунду его живота касается холодный металл. Откуда он взял пистолет Юнги не успевает даже задуматься.

— Пожалуйста, — шепчет задушенно, — пожалуйста, — а он, оставив пушку меж их животами, наклоняется и нежно целует в губы.

— Я хотел, чтобы меня кто-нибудь любил, Юнги. Ты не справился со своей задачей. Ты хотел только секса. Ты ещё мог меня спасти. Мог спасти их всех. Но ты предпочёл личный комфорт и отношения без обязательств. Я вызову тебе скорую, надеюсь, тебя смогут спасти, ты в любом случае не будешь для меня угрозой, потому что я почти закончил, а ты банально не успеешь оправиться. Спи сладко, — а потом был звук. Тихий щелчок выпущенной из глушителя пули, и такая резкая и всепоглощающая боль в груди, что в глазах потемнело моментально. Юнги не успел даже понять, что беспорядочные попытки позвонить кому-то потными пальцами не привели совершенно ни к чему, экран мобильника так и остаться тёмным и пустым. Как и то, что разливалось перед глазами. Тёмная и пугающая пустота. И боль. Она отчего-то отказывалась уходить. Он сам дал ему выстрелить, даже не пытаясь сопротивляться. Почему?

Его поцелуй на губах остыть тоже не успел.

«Ебучая ручка».

***

— Это твоя? — тихонько бормочет Тэхён, привлекая внимание Чонгука, подзывающего к себе миниатюрную девчушку лет трёх от силы.

— А?

— Оппа! — пищит тонкий голосок и малышка выбегает из двери, бросившись навстречу к ним.

Чонгук легко подхватывает радостный комок на руки и прижимает к себе, здороваясь. И только потом обращает внимание на стушевавшегося Тэхёна, враз ставшего таким потерянным, что смотреть больно.

— Миюн, поздоровайся, это Тэ оппа, — подходит с малышкой к Тэхёну Чонгук и заглядывает в глаза парню , — ты чего, Тэ?

— Это…

— Это моя младшая сестра. Родители взяли её из приюта два года назад. Правда милашка?

— Чёрт, я подумал, что это дочь.

— Нет, от кого бы, — хмыкает следователь.

— Пливет, я Миюн, — улыбается и осторожно касается светлой прядки на лбу Тэхёна.

— Привет, а я Тэ-оппа, хочешь поиграть позже вместе?

— Хосю, вы с Чонгуки оппой надолго в гочти плиехали?

— Мы на денёк всего, сбегай предупреди маму, мы сейчас догоним, — отпускает её Чонгук и поворачивается к Тэхёну, который всё не желает отмирать. — Ну чего ты? Думал, у меня есть ребёнок и я скрывал?

— Да, я уже успел обрадоваться, пока она тебя оппа не назвала.

— Обрадоваться?

— Я пиздец как детей люблю… — выдыхает Тэ внезапно грустно, и Чонгуку становится почти физически больно. Насколько жестокой и несправедливой бывает природа, давая людям возможность любить друг друга, но не давая при этом возможности продолжить себя.

— Тэхён-а, мы поговорим об этом позже, да? Пока пойдём поздороваемся со всеми, ладно? — осторожно начинает Чонгук.

— Да, да, пойдём быстрее, не знаю, что это я.

***

Тэхён смотрит на родителей Чонгука и их невозможно уютный дом и думает о том, как круто, наверное, ему было расти в такой чудесной семье и в таком тепле и уюте. В то же время ему совершенно непонятно, каким таким образом получилось так, что Чонгук не смог им открыться. Что миссис Чон, что господин Чон — просто потрясающие люди. Старший Чон — полковник полиции в отставке, он рассказал сотни историй за ужином, интересовался у Тэ, чем он занимается, и, услышав его правдивую историю о том, как он попал на работу в отделение и «подружился» с Чонгуком, не уставал хохотать и говорить, мол, до чего интересно сейчас в городе жить, столько всего провернуть можно. Тётушка Чон оказалась невысокой полной женщиной с добрейшим выражением лица, она наготовила тонну еды к приезду сына и не уставала подкладывать им её на тарелки, так и порхая по кухне вокруг стола. Тэхён заметил, что она приготовила много острой еды и Чонгук, не сказав ни слова, преспокойно её поглощает, не обращая внимания на тэхёновы обеспокоенные взгляды. А Миюн… с ней они с Тэ быстро подружились и провели практически весь день вместе. Чонгук сидел несколько часов и беседовал с отцом, а Тэ гулял с Миюн, ходил смотреть на её штабик в кустах жимолости, играл дома в игрушки, укладывал спать кошку и всеми силами старался привлечь внимание ребёнка к себе настолько, чтобы она его запомнила обязательно. Эгоистично хотелось приехать ещё раз, чтобы она вопила вот это своё «оппа» и бежала за обнимашками и к нему тоже. И надо сказать план по захвату детского сердечка удался. К вечеру она отказывалась слезать с его рук и так и уснула, уложив голову на плечо и намотав шнурок от его толстовки на пальчик.

Надо было видеть взгляд Чонгука, которым он уставился на эту парочку, выйдя из гостиной, где сидел с отцом и пил чай. Он смотрел долго, неуверенно улыбался и искал на лице Тэхёна одному ему известно что. А Тэ лишь улыбался в ответ и пожимал свободным плечом осторожно, мол, ну, ничего необычного.

Когда Миюн уложили спать, а Чонгук отправился в свою старую комнату готовить им кровати, мама Чонгука позвала Тэ помочь на кухню. Тэхён, до этого грустивший, что потрясающий день заканчивается и его маленького друга забрали спать, с радостью согласился.

— Ты сильно любишь детей, а, Тэхён-а?

— Да, безумно просто. Я всегда хотел себе ребёнка, даже когда ещё сам был ребёнком, наверное.

— Отчего же не заведёшь? Нет подходящей пассии?

— Я… — он замолкает ненадолго, не говорить же, что те пассии, что у него были, детей не могут дарить, даже если очень попросишь.

— Не переживай, Тэ. Знаешь, — она оставляет посуду, отходит закрыть дверь на кухню и снова возвращается к замершему с полотенцем у кухонного гарнитура Тэ, принимаясь мыть тарелки, — мамы на то и мамы, чтобы всё понимать. Как думаешь, почему мы взяли Миюн? Мы уже в возрасте, нам не всегда приходится с ней легко, но мы всё-таки решились и забрали её из приюта. Понимаешь почему?