Чонгук медленно разворачивает его в своих руках, тот недолго сопротивляется, но позволяет в итоге повернуть себя лицом и увлечь в объятия.

— Тэхён, ну что ты несёшь? За прошедший месяц ты один для дела сделал больше, чем мы втроём вместе взятые. — Чонгук осторожно проводит рукой по его напряженной спине. — Прости, я не должен был так с тобой поступать. Я не собирался издеваться. Я просто хотел услышать от тебя «нет», понимаешь?

— Нет?

— Ты хоть и ерепенился всегда, но соглашался буквально на всё, что я тебе говорил делать. Ты пил кофе с сахаром, когда не переносишь ни то, ни другое, и даже не сказал о том, что не любишь такое. Ты мог спокойно сказать мне, что отказываешься, потому что в твои обязанности не входит присутствие при таких обстоятельствах.

— Я пил этот ебучий кофе, потому что мне была приятна твоя забота.

— Но тем не менее, ты наорал на меня, когда я придержал тебе дверь?

— Это было по другой причине…

— По какой причине, Тэхён, почему ты как маленький?

— Да в смысле как маленький? Ты сделал вид, будто вообще ничего тогда не было, ходил как ни в чем не бывало, я распсиховался, и, ну, сгорела жопа.

— Тэхён, это ты сбежал утром.

— Я не сбегал! — Тэ дёргается, чтобы выпутаться из объятий, но Чонгук лишь прижимает его крепче, заставляя уткнуться лицом в плечо.

— Нет, Тэ, я проснулся в семь утра и тебя уже не было. Ушёл, не разбудил, даже не написал. Футболку забыл. Это называется бросить и сбежать после перепихона, знаешь?

— Блять…

— Вот-вот.

Тэхён замирает ненадолго, а потом всё-таки отпускает ситуацию и обнимает следователя в ответ.

— Ладно, я накосячил, я убежал, я распсиховался на тебя и вывел. Но это не давало тебе права заставлять меня на труп смотреть.

— Да, тут я накосячил. Ну прости, я уже извинился и объяснил, почему так поступил. Впредь я не подпущу тебя ни к одному трупу, по крайней мере постараюсь, я обещаю. Я помню, как мне было тяжело в мой первый раз. Я знаю каково это.

— Но типа… я хочу помогать дальше.

— Без проблем, ты всё также часть команды. Но никаких трупов больше. Максимум фото, хорошо? — Чонгук отстраняет его от себя и заглядывает в глаза.

— Не вздумай меня целовать, я блевал.

— Да кому ты нужен, тебя целовать, — усмехается Чон в ответ.

— Эй!

— Ну что?

— А между нами что? Ничего?

— А что ты хочешь, чтобы между нами было?

— Не знаю.

— Тогда оставим всё как есть, ладно?

— Как есть?

— Ну да.

— Будешь опять на меня орать?

— Не буду я орать.

— Мятный.

— Чего? — сводит брови к переносице непонимающе.

— Мятный — самый пиздатый чай.

— А ты наглый.

— А ты виноват в моём стрессе, поэтому терпи.

— Так, быстро в кабинет и за работу, Хосок должен был передать первые фото.

Чонгук всучил Тэхёну его блокнот, поправил чужие растрепанные волосы и вытолкал его обратно из туалета. Дышать стало легче. Обоим. И дело не в том, что в туалете плохо пахло.

***

Юнги обожает его тело. Оно не то чтобы какое-то особенное, он вообще его, если честно, никогда не видел. Их секс постоянно происходит в кромешной темноте. У него дома, где-то в темных закоулках в участке… И никогда не было понятно почему он отказывается включать свет. Чего он, Юнги, там не видел? Они прекрасно видят друг друга днём при свете дня и знают всё друг о друге. Юнги смотрит на его улыбку или нахмуренные брови и вспоминает о том, как он кричал под ним ночью, умоляя дать кончить. Он наизусть пальцами выучил каждый кусочек его кожи, каждый нежный изгиб, каждую родинку. Засыпая, он каждую ночь вспоминает его короткие шелковистые волосы, которые так любит нежно пропускать сквозь пальцы. Он обожает его губы, мягкие невероятно, всегда для него приоткрытые, просящие, податливые. Днём они просто учтиво улыбаются друг другу, стоит увидеться где-нибудь, ночью он смотрит на Юнги снизу вверх своими глазами огромными и чистыми, называет папочкой и просит наказать как следует. У Юнги язык не повернётся назвать его малышом, но деткой — пожалуйста.

— Эй, может включим свет, нихрена же не видно, переставай смущаться.

— Ммм… ах, просто не останавливайся, я хочу глубже, Юнги-я, пожалуйста, — в его голосе чуть ли не слёзы, настолько просящая интонация. Его трясёт безбожно, он комкает в ладошках простынь и хрустит пальцами на ногах, выпячивая зад всё сильнее, а Юнги не прекращает на него наваливаться и вколачивать такое податливое, горячее тело в матрац.

— Ну, как хочешь, — отвешивает ему смачный шлепок по мягкой заднице и, навалившись всем телом, принимается искусывать его нежную шею.

Юнги обожает его тело. Обожает его крики. Обожает ходить днём и изнывать от желания раздеть его поскорее. Юнги его любит? Нет, наверное, нет. Любил бы, давно бы настоял на том, чтобы включать свет и начать встречаться не только ночами. Юнги стыдно, но он прекрасно знает, что удовольствие получают оба. И он согласен на такое партнёрство. Он спокойно кивнул после первой ночи, когда Юнги, нависая сверху, предложил продолжить без обязательств. И его это более чем устраивает. У Юнги нет желания проникаться кем-то больше, чем на физическом уровне.

***

Нет ничего отвратительнее на свете, чем ощущение, когда закончившиеся уже слёзы начинают высыхать на щеках, а у тебя нет возможности эти самые щёки вытереть. Он научился плакать беззвучно. Прятаться по углам от Ги Су и компании, тихонько плакать и всеми фибрами души желать ему никогда не быть никому нужным. Никогда. Чтоб и жену не нашёл, и детей чтобы не было, чтобы спился и сгнил в канаве. Чего только не желал этому гадкому Ги Су. Но нападок Ги Су, может, и не было бы никогда. Может и не стал бы он его шпынять и выбивать из него дух при случае и без, если бы не Кён Су. О да, у них даже имена были похожи. У того, кто это всё начал, и того, кто колотит его за это день за днём.

Им тогда было что-то около одиннадцати или двенадцати. И его тогда как раз второй раз вернули обратно в детский дом. Он даже грешным делом подумал, что всё тут стало куда более приятным, чем когда его забирали. Сверстники выросли, начали ругаться матом, спокойно пускали в свои компании, брали с собой на вылазки и тайные от воспеток посиделки. Как раз на одной из таких посиделок и случился его первый поцелуй. С тем самым Кён Су. Это была какая-то игра. Какое-то желание. Какого-то человека. Отказываться выполнять желание в компании, где тебя начинают принимать, — дело гиблое. А потому он и решил выполнить. Кто же знал, что вместо того, чтобы быстро чмокнуться и отскочить друг от друга, вопя, мол, «фууу, по-гейски», Кён Су не оторвётся, а слегка прихватит своими обветренными губами его пухлую нижнюю и задержится настолько, чтобы по кругу несмышленых, но безусловно уже достаточно жестоких детей покатилось недоумение. Кто же знал. А через пару дней уже плевки в спину, полное совсем не детского презрения «фу, педик» отовсюду и разумеется бойкот. Только это всё не Кён Су. Это всё ему. А потом и все побои тоже ему. А Кён Су только лишь отводил взгляд, когда смотрел сверху вниз, наблюдая, как в землю втаптывают. И молчал. Перед ним молчал. А за спиной только и делал что: «Он меня почти засосал, пацаны, представляете?».

Отличный трюк, прекрасная уловка, своя шкура всем ближе к телу. И зачем говорить правду, если все равно пацаны не поймут, когда можно просто повесить всё на человека, который сопротивляться не станет?

17.03

Гермес.

Хитрый, ловкий и прозорливый Бог-вестник. Посредник между тремя уровнями мироздания. Сын Зевса и горной нимфы Майи. Является проводником душ в мир мертвых, а также доносит волю богов смертным. Посылает людям удачные стечения обстоятельств, помогает в путешествиях, бог-трюкач.

***

— Гермес, блять! Гермес, говорю вам! — Тэхён подлетел к столу Чонгука и схватил за предплечье, на что тот лишь немного испуганно дёрнулся.

— Спокойнее, Кельвин, че разорался?

— Сандалии, на чуваке убитом были вот эти сандалии.