Она подцепила носком сапога камень, и тот с глухим треском пролетел над лужей и упал около порога сторожки мистера Смитона. Она и не заметила, как они так быстро пришли. Мадаленна уже хотела войти и даже обернулась к Джону, как из открытого окна раздался смех мистера Смитона, и еще чей-то низковатый голос добавил:
– Теперь ты понимаешь?
– Замечательно, Эйдин! Замечательно!
Мадаленна осторожно заглянула в окно, но тут же отпрыгнула – человек стоял вполоборота, и одно ее лишнее движение могло привлечь внимание, а она вовсе не собиралась рассказывать, что она не подслушивала, а просто оказалась рядом. Объяснения всегда обвиняли человека, и было неважно, виновен он на самом деле, или просто попал в дурацкую ситуацию.
Она отпрянула к двери, и пять тысяч раз успела выругаться и пожалеть, что позволила Джону проводить себя до сторожки. Отпрянув от окна, она оказалась зажатой между полуоткрытой дверью и Джоном, и если бы даже она хоть слегка повернулась бы, то непременно угодила бы либо носом в коридор, либо в объятия Джона, и она могла поклясться, что из двух зол она непременно выбрала бы последнее.
Внезапно в комнатах настала тишина, и, решив, что, либо сейчас, либо никогда, Мадаленна нарочно громко хлопнула ведром, мягко оттолкнула Джона, и, постучав по дереву, зашла в комнату, которую мистер Смитон называл гостиной. К счастью, молчание не затянулось, и старый садовник сразу же радостно воскликнул и обнял ее, а потом пожал руку Джону.
– Познакомься, Эйдин, это моя Мадаленна.
Незнакомец, наверное, ей улыбнулся, однако она только молча кивнула и пожала протянутую руку, старательно смотря в другую сторону. Несмотря на свои полные двадцать лет, хроническая застенчивость не отступала от Мадаленны ни на минуту, и сколько бы она не старалась, ей никогда не получалось смотреть собеседнику прямо в глаза.
Мама тихо расстраивалась и думала, что виной всему замкнутое детство, а Бабушка только ругалась и потрясала своей палкой, говоря, что так она никогда жениха не разыщет. Нельзя сказать, что это помогало Мадаленне; она только больше обычного уходила в себя и выныривала на поверхность, когда ее звали по имени и просили переменить воду в вазах.
Она видела, как незнакомец пожал руку и Джону, и на лице последнего вдруг проступило что-то сродни узнаванию, однако он ничего не сказал, а только сел рядом с ней и завел какую-то пустую беседу о погоде и вчерашнем дожде. Незнакомец по имени Эйдин вежливо кивал головой и временами вставлял такие же пустые фразы и создавалось ощущение, будто они уже все были знакомы, вот только испытывали друг к другу скрытую неприязнь и старались каждого убедить в обратном.
– Впрочем, я не представился, – поднялся незнакомец. – Я – товарищ мистера Смитона, Эйдин Гилберт. Мы с ним хорошие знакомые.
– Очень хорошие знакомые. – уточнил садовник, и незнакомец по имени Эйдин кивнул головой.
– Вы из Ирландии? – учтиво поинтересовался Джон.
– Да, – кивнул мистер Гилберт. – Из Гэлвея.
– Наверное, красивый город.
– О, да, очень.
Светская беседа текла обычно-равнодушно, и Мадаленна спокойно пристроилась около газовой плиты, искоса поглядывая на мистера Смитона. Он не любил врачей, и даже под угрозой сердечного приступа всегда звонил ей, Мадаленне, а не в скорую помощь. Такая привязанность ее радовала, и даже под страхом пыток она бы не призналась, что временами такая ответственность пугала ее, и каждый вечер ей снился один и тот же кошмар: она прибегает к дому мистера Смитона и понимает, что опоздала.
– Ну, а я представлю своих знакомых, – улыбнулся мистер Смитон. – Это Джон Гэлбрейт, сын моего друга, а это Мадаленна Стоунбрук. – голос мистера Смитона вдруг потеплел, и, взглянув на него в ответ, Мадаленна мягко улыбнулась; если бы не незнакомец, она обязательно обняла старого садовника. – Моя помощница. Все, что ты здесь видишь, Эйдин, это ее рук дело.
Мадаленна нахмурилась и мотнула головой. Подобные похвалы были ей в новинку; Мадаленна вообще не любила, когда ее хвалили; подобные речи всегда ставили ее в тупик, и она не знала, что отвечать. Отрицание своих заслуг приняли бы за ложную скромность, а принятие – за слишком большое самомнение. Оставалось только сконфуженно соглашаться и мечтать, чтобы разговор поскорее окончился.
Странно было просто так сидеть, и она машинально взяла чайник в руки и поставила его на конфорку. Она была смущена. Смущена тем, что невольно подслушала разговор; смущена тем, что не могла ни повернуться, ни слова сказать; смущена своим неучтивым поведением. И чем сильнее она смущалась, тем сильнее что-то восставало у нее внутри против нового знакомого.
– Мадаленна, – повторил мистер Гилберт, но она все так же упорно разглядывала горящий фитиль и не повернулась даже на звук собственного имени. – Очень красивое имя. Почему-то напоминает итальянское.
– Оно и есть итальянское. – не очень приветливо ответила Мадаленна. – Моя мама – чистокровная итальянка.
Мадаленна понимала, что взрослые люди так себя не ведут, но она так часто слышала от бабушки слова про ужасную итальянскую кровь, мезальянс и вырождение рода Стоунбруков, что едва могла контролировать, стоило кому-то заговорить про ее итальянское прошлое.
– Правда? – учтиво ответил мистер Гилберт. – Полагаю, вам повезло.
– Не могу не согласиться.
– Италия – замечательная страна, ее культура наряду с греческой положила начала всей мировой эстетике.
Мадаленне вдруг захотелось повернуться и посмотреть на того, кто так лестно отзывался о ее малой родине, однако дух противоречия взял над ней верх, и она так же продолжала смотреть на фитиль, изредка то убавляя, то прибавляя газ.
Чайник все же вскипел, и пока она расставляла чашки, блюдца и развешивала полотенца, то все думала, когда же мистер Смитон начнет разговор, однако старый садовник только молчал, и каждый раз, когда она смотрела на него, взгляд его был затуманен, словно он пытался вспомнить что-то ускользавшее от него.
Наконец, когда все было готово, Мадаленна повернулась к незнакомцу и учтиво наклонила голову набок, то ли приветствуя его, то ли показывая, что готова к разговору. Сделано это было скорее из вежливости, однако Мадаленна надеялась, что у мистера Гилберта хватит понимания не заводить с ней беседы. Мистер Гилберт посмотрел на нее в ответ и легко кивнул, словно все понимая.
Конечно. Конечно, Мадаленна знала этого человека, как же раньше она не догадалась повернуться на звук его голоса и посмотреть на него. Небольшой чайник чуть не выпал из ее рук, и она вовремя ухватила его за оловянную ручку. Имя его ничего бы не сказало ей, но, взглянув на него, пока тот склонился над кружкой, она сразу его вспомнила.
Этот человек часто бывал здесь в оранжереях, незримый, он часто появлялся в разговорах мистера Смитона. У последнего было не так много знакомых, однако об этом человеке Мадаленна слышала часто, когда рыла грядки. Мистер Смитон редко называл его по имени, только «мой дорогой товарищ», и по его рассказам, на мистере Гилберте до сих пор держались оранжереи.
Единственный меценат, он редко касался земли, предпочитая смотреть на цветы и что-то быстро записывать в большую кожаную тетрадь, хотя раза два она и видела его, копающимся в земле. Он не был молод, ему было около сорока с чем-то, однако тип его внешности помогал ему не стареть, а именно взрослеть – тонкое лицо с острыми чертами могло быть очень хищным, но вот в глазах горела такая теплая улыбка, что все как будто бы смягчалось, и не было сомнения, что этот человек привык смеяться чуть ли не каждый день. Он не был красив, но что-то заставляло присматриваться к нему, и чем больше человек это делал, тем большей симпатией он к нему проникался.
– Вы – отличный садовод, – обратился к ней мистер Гилберт, и Мадаленна едва успела отвести взгляд и посмотреть на кастрюлю. – Так мастерски обращаться с цветами, это не каждый сможет.
– Мэдди отлично разбирается в цветах. – немного самодовольно ответил Джон, и Мадаленна быстро вздохнула; еще раз ее кто-то сегодня назовет Мэдди, и она не сдержится.
