– Что странно?

– Мама, так не должно быть. Я знаю его всего ничего, а говорю с ним о том, что меня волнует. Это странно и нехорошо.

– Что же тут плохого? Наоборот, ты нашла человека, с которым можно поговорить обо всем, такие люди – редкость.

– Но я же не знаю о нем ничего! – воскликнула Мадаленна, так махнув рукой, что чуть не сбила книги с этажерки. – Знаю, что его зовут Эйдин Гилберт; знаю, что он друг мистера Смитона и профессор в университете, но больше я не знаю ничего!

– Так что же нужно еще знать? – удивленно посмотрела на нее Аньеза, и Мадаленна бессильно опустилась в кресло.

Она и сама не понимала, что ее так пугало в общении с мистером Гилбертом. Он был хорошим человеком, это она знала точно, чутье ее не обманывало; человек с такой мягкой улыбкой и серьезными принципами не мог быть плохим, да и мистер Смитон был на удивление чутким человеком, и в кругу его друзей и знакомых не было ни одного лишнего прохожего. Однако то, как быстро она смогла рассказать о своих страхах и волнениях; то, как быстро откликнулся этот человек на ее невысказанные вопросы и развеял многие сомнения – вот это не могло не пугать Мадаленну. Непонятное чувство, оно заставляло говорить ее с ним, заставляло расспрашивать его, и ничто не могло ее остановить. Мистер Гилберт был хорошим человеком, и от этого все становилось труднее.

– Ты боишься, что привяжешься к нему? – осторожно спросила Аньеза, но Мадаленна сразу фыркнула; нет, подобная идея даже ей в голову не приходила.

– Я его знаю несколько дней, мама. Через месяц он уедет в свой университет, а я о нем и не вспомню.

– Тогда мне самое время с ним познакомиться. – стремительно встала Аньеза и отряхнула платье. – Если ты не хочешь опоздать, давай руку. Мне еще нужно вспомнить, как эта машина заводится.

Они почти дошли до гаража, когда Мадаленна вдруг заметила странную фигуру в конце двора и изо всех прищурилась, стараясь понять, кого принесло пораньше утром. Однако у Аньезы зрение оказалось гораздо лучше, и пока Мадаленна пыталась признать кого-нибудь знакомого в долговязой фигуре, та толкнула ее в бок и прошептала на ухо: «Эффи Доусен». Мадаленна помрачнела. На ее курсе она если не дружила, то приятельствовала почти со всеми, все ее знали по имени, и наличие взбалмошной бабушки воспринималось просто как данность – у кого не было родственников, за которых не приходилось краснеть. Но жизнь была бы слишком хороша для Мадаленны Стоунбрук, если бы все было хорошо, и каждый день в университет начинался с приветственных улыбок всем и каждому.

С Эффи отношения у нее не заладились не сразу, какое-то время они очень хорошо общались, даже дружили на первом курсе, вместе ходили в столовую и до автобусной остановки, однако чем больше Эффи интересовалась Хильдой, и чем чаще в ее голосе проскальзывали презрительные ноты по отношению к приезжим, тем чаще Мадаленну терзали сомнения, что ее приятельница далеко не так мила, как она могла предполагать. Мадаленна саму себя подарком не считала, она знала, что слишком вспыльчива, занудна и несгибаема, но мама вовремя избавила ее от снобизма, а папа помог понять, что материальные блага еще не самые важные достижения в жизни, а от того Мадаленна с трудом переносила заносчивые высказывания о жителях Уилтшира и Сомерсета. Продружили они недолго – ровно до окончания первого курса, когда обе оказались претендентками на звание лучших учениц года, тогда-то Эффи демонстративно пересела за другой стол, а Мадаленна только пожала плечами – она все равно привыкла быть одной. И вот теперь Эффи Доусен стояла на пороге их дома и переминалась с ноги на ногу.

– Эффи, в чем дело? – угрюмо начала Мадаленна, не обращая внимания на гримасу бывшей подруги.

– Здравствуйте, миссис Стоунбрук. И тебе здравствуй, Мэдди. Как поживает твоя бабушка?

– Наследство не делит и завещание не составляет. – отрезала Мадаленна и услышала сдавленный смешок мамы; та тоже ее не любила.

– У тебя все шутки, Мэдди, причем с каждым разом все более не смешные.

– Спасибо за комплимент, я польщена. Так в чем дело?

– Вот, – Эффи сунула ей в руки какую-то бумажку, весьма помятую, и с брезгливым выражением достала грязноватое вечное перо. – Распишись, что получила список предметов на новый учебный год.

– Я уже расписывалась.

– Вот как? – нахмурилась Эффи по примеру Вивьен Ли; весь прошлый месяц в местном кинотеатре снова крутили «Унесенных ветром», и Мадаленна уже успела выучить все реплики. – Интересно, как это ты успела?

– Декан Ройтон прислала мне заявление по почте.

Лицо Эффи подернулось судорогой, и она сложила руки на груди. Отношения с деканом выстраивать было сложно – она не любила ни заискиваний, ни чрезмерной искренности, а от того Мадаленна целых два года билась над вопросом, как выстроить отношения, а решение нашлось само собой – когда ее отправили на конкурс чтецов от ее группы. С тех пор между ней и деканом была точно не дружба, но приятное общение, и миссис Ройтон каждый месяц высылала ей новые выпуски художественных журналов и некоторые документы.

– Впрочем, чему я удивляюсь, ты же всегда была в ее любимицах. – вздохнула Эффи и поправила пелерину на платье.

– Эффи, – послышался угрожающий голос мамы, но Мадаленна махнула рукой. Спорить с Эффи Доусен изначально было провальным решением.

– Да, считай, что мне повезло. Это все?

– Нет. – зачем-то тянула время Эффи. – Нет, есть еще одна новость.

– Ради всего святого, Эффи! – вспылила Мадаленна. – Говори быстрее, у меня есть еще дела!

– Пожалуйста! – в свою очередь воскликнула бывшая подруга и сунула Мадаленне в руку какую-то картонку, которую Мадаленна тут же смяла. – К нам приходит новый профессор по искусствоведению, и зря ты смяла карточку, это была его визитка!

– Ничего, в сентябре узнаю и имя, и фамилию. На этом все?

– Нет, – испытывала терпение Эффи. – Вот еще список тем, на которые нужно написать эссе.

Мадаленна мельком взглянула на лист, и, зацепившись взглядом за фразу: «В чем смысл искусства?», притянула листок поближе к себе, не обращая внимания на недовольный вздох Эффи. Помимо такой странной темы, остальные эссе были еще более загадочными – «Как вы понимаете предназначение автора?», «Что для вас важнее – статика или динамика?», «Важен ли посыл в искусстве?», «Так ли важна Мона Лиза для мирового искусства?». Темы были слишком дискуссионными даже для их гуманитарного факультета и предполагали долгие беседы о смысле и важности, и Мадаленна с раздражением дернула головой – снова беседы и снова о личном, причем с новым и незнакомым для нее человеком. Все это становилось слишком странным, и хотелось подбросить листы в воздух и больше не слышать ничего и никогда о личном и непредвзятом мнении.

– На какую тему будешь писать? – вытянула шею Эффи, стараясь заглянуть в лист.

– Еще не знаю.

– Советую определиться побыстрее, до начала семестра не так много времени осталось.

– Считай, что я даю тебе фору.

Эффи недовольно фыркнула и спрятала остальные листы обратно в сумку.

– Это тебе миссис Ройтон дала?

– Нет, – загадочно проговорила Эффи, и Мадаленне захотелось треснуть ее чем-то увесистым, но она снова глубоко вздохнула и промолчала. – Это мне дал мистер Диллуэй, он снова будет у нас вести латынь, а ему как раз дал новый профессор.

– И у нового профессора нет имени? – усмехнулась Мадаленна.

– Не собираюсь я больше тебе ничего рассказывать, – ревностно заявила Эффи. – Ты же сама сказала, что все узнаешь в сентябре. Будет забавно посмотреть на то, как ты попадешь в неловкую ситуацию, когда не сможешь вспомнить ни его имени, ни фамилии. – Эффи громко рассмеялась, и Аньеза на нее строго шикнула.

– Не бойся, не попаду. На этом точно все?

– Да.

– Тогда до свидания, Эффи. И нет, – предвосхитила ее вопрос Мадаленна. – К Бабушке заходить не надо. Фарбер тебя проводит.

Она позвонила в дверь черного хода, и оттуда выплыла фигура дворецкого, который будто бы только и ждал, когда его позовут.