Синяя машина стояла к ней капотом, и Мадаленна заметила, что колеса напрочь увязли в сырой земле – в их лесах после дождей все оставалось отсыревшим – от земли до пней – и мало кто решался после ливня поехать на машине, пока все не высохнет окончательно. Мадаленна зашла за дерево и наблюдала за тем, как мужчина безуспешно старался сдвинуть машину с места, но когда его рука сорвалась с колеса, он вдруг упал на траву, и она невольно отпрянула – это был мистер Гилберт. Первое удивление прошло, и Мадаленна рассудительно сказала себе, что в этой встрече ничего удивительного нет, ведь к городу вела всего одна дорога, и сейчас она была закрыта. Конечно, можно было просто сбежать, ведь она вела себя очень тихо, и ее никто не заметил, и Мадаленна повернулась обратно, к полю. Она вовсе не была обязана отвечать за каждого заблудившегося человека, тем более, она наверняка была не одна, кто проходил мимо, должен был бы кто-нибудь его заметить и помочь. Мадаленна старалась уйти все дальше и дальше так, чтобы когда ее совесть проснется, она была бы уже достаточно далеко.

Но совесть пробудилась гораздо раньше и заставила ее остановиться. Наверняка он не знал дорогу, иначе бы не смотрел так неуверенно в карту, и наверняка он мало кого сможет позвать на помощь, здесь же редко кто ходил. Мадаленна замялась на месте; ей вовсе не придется с ним разговаривать, она просто совершит хорошее дело и выведет человека из глуши. Ну не оставлять же его здесь одного, когда ты можешь ему помочь, возопила ее совесть, и, сжав зубы, Мадаленна снова повернулась к синей машине. Она только выведет его к городу.

– У вас сломалась машина?

Мистер Гилберт обернулся, и ей показалось, что он просиял, однако ее угрюмый вид мало у кого мог вызвать радость, и она приказала себе не надумывать лишнего.

– Не думаю, что она сломалась. – он приподнялся с земли и подошел к ней, и Мадаленна немного отшатнулась по привычке. – Просто мне кажется, что она застряла.

– Думаю, вам не кажется. – она подошла к автомобилю и посмотрела, насколько глубоко увязли колеса. – Вам не говорили, что не стоит ездить по лесным дорогам после дождя?

– Мистер Смитон упоминал что-то подобное, но я ему не поверил. Зато теперь сам убедился.

Мадаленна повнимательнее присмотрелась к месту, закрыла глаза и постаралась представить это место в деталях – так она всегда справлялась со своей фатальной забывчивостью. Необходимо было запомнить все до мельчайшей подробности, чтобы прислать из города спасительный эвакуатор.

– И часто у вас случается подобное? – она думала, что мистер Гилберт расстроится, но тот только усмехнулся и посмотрел на часы. – Глупая машина, надо же застрять ровно на полпути.

– После каждого ливня. Но не уверена, что виновата только машина.

– Согласен, надо было слушать мистера Смитона. Но в такой ситуации мало кому захочется обвинять себя, согласны?

Мадаленна кивнула и решительно взяла сумку. Она просто проводит этого человека до города, не более. И ей вовсе не надо его бояться или стесняться, она просто будет идти вперед, а он за ней.

– Пойдемте.

– Вы проводите меня до города? – мистер Гилберт казался искренне удивленным, и Мадаленна подумала, что ее угрюмый вид, возможно, был уж слишком пугающим.

– Тут не так далеко.

– Боюсь, я не могу оставить свою машину.

– Конечно можете. Не беспокойтесь, – она хмуро улыбнулась. – Из такой сырой земли ее смогут вытащить только эвакуаторы, а они почти никогда не воруют машины.

– Почти?

– Только если экскаваторы. Но вам, – она взглянула на изящный «Форд-Консул», который выглядел точь в точь, как маленькая игрушка в песочнице. – Беспокоиться не о чем.

Мистер Гилберт вдруг рассмеялся, и Мадаленна снова нахмурилась, она вовсе не старалась шутить или развлечь этого человека, и уверенность в том, что всю дорогу она будет молчать, еще больше укрепилась в ней.

– Только я не лучший собеседник, поэтому, боюсь, не смогу развлечь вас разговором.

– Не волнуйтесь, я и сам не люблю пустую болтовню.

Мадаленна неопределенно мотнула головой и с правой ноги вышла из леса. Былое спокойствие снова окутало ее, и, к ее удивлению, она почти совсем не замечала мистера Гилберта, как и несколько часов назад. Она слышала его шаги, иногда к запаху вереска примешивался аромат елового одеколона, но его присутствие не раздражало ее, и она со спокойным сердцем зашагала вперед по полю. Воскресный день был в самом разгаре, овцы медленно жевали траву, над деревьями поднимался дымок из домов, и Мадаленна сама не заметила, как остановилась посреди поля, и глаза ее засияли, как сияли всегда при виде родных пейзажей; она даже заулыбалась.

– Вот это и есть искусство. – негромкий голос мистера Гилберта раздался совсем рядом с ней. – Ради этого и стоит жить, а все остальное – подобие, имитация. Вам повезло, мисс Стоунбрук, вы видите эту красоту каждый день.

– Не могу не согласиться. – она все никак не могла согнать улыбку, и с каждым трепетанием листвы она улыбалась еще шире.

Они двинулись дальше, и какое-то время шли молча, однако высказывание ее спутника прочно засело в Мадаленне, и каждый раз она порывалась спросить, что именно он имел в виду, и каждый раз останавливалась; ей вовсе не хотелось вступать в очередной разговор, который мог закончиться непонятно чем. Однако мистер Гилберт заговорил сам; негромко, обращаясь к невидимому собеседнику.

– И все-таки как после такой чистоты можно создавать такую пошлость? – и заметив, что Мадаленна искоса посмотрела на него, добавил. – Не беспокойтесь, мисс Стоунбрук, я разговаривал сам с собой, у меня есть такая дурная привычка. Я вам не помешал?

– Нет.

– И вы не посчитали меня сумасшедшим?

– Вопрос о сумасшествии каждого очень относителен. – после долгой паузы ответила Мадаленна, сурово сведя брови. – Но это заведомо предполагает дискуссию, а я уже говорила, что я плохой собеседник.

Мистер Гилберт кивнул головой в знак согласия, и они снова замолчали. Когда они подошли к небольшому спуску, она вдруг взглянула на высокие горы, спрятанные наполовину в облаках, и желание задать вопрос стало невыносимым. Она вовсе не желала заново заводить разговор, который окончился бы непонятно чем, и сам мистер Гилберт вызывал в ней странное чувство не то раздражения, не то интереса, но первый раз в жизни Мадаленна шла бок о бок с человеком, который разбирался в искусстве лучше ее; первый раз этот человек так свободно делился своими мыслями, и новое чувство, будто она приоткрыла шкатулку Пандоры, повело ее дальше. Мадаленна решила рискнуть.

– Прошу прощения, – начала она, и, заметив, что мистер Гилберт спокойно посмотрел на нее, продолжила. – Но вы сказали что-то про пошлость; что вы имели в виду?

– Искусство. – просто ответил мистер Гилберт.

– В каком смысле?

– В любом.

Мадаленна резко повернулась к Эйдину, и прошлое беспокойство снова захлестнуло ее. Она еще могла понять, если бы он сказал подобное про современное искусство – от него и у самой Мадаленны волосы иногда вставали дыбом, – но как он, по словам мистера Смитона, человек образованный, разбирающийся в искусствоведении чуть ни лучше всех, мог так просто отвергать наследие и Рафаэля и Айвазовского – вот этого она не понимала и не принимала, и решение не вступать в дискуссию позабылось.

– Извините, но я вас не совсем понимаю.

– Что же вам непонятно? – мистер Гилберт посмотрел на мирно плывущие облака и что-то прочертил рукой в воздухе.

– Вы отвергаете все искусство?

– Все.

– Даже прошлых веков?

– Да.

– Но как? – вопрос прозвучал слишком эмоционально, и мистер Гилберт весело посмотрел на Мадаленну, отчего та мрачно взглянула на невозмутимых овец.

– Что как?

– Как такое возможно?

– А что вас так удивляет?

Мадаленне начало казаться, что над ней, как и при прошлом разговоре, смеются, и она насупилась. Чем дальше уходил их разговор, тем быстрее она теряла нить беседы, и у нее возникало неприятное ощущение потерянности, и мысли приходилось собирать по крупицам.