Но искаженное болезнью восприятие почему-то сыграло со мной очень злую шутку. Я испугался, дернулся от него. Он вдруг показался мне каким-то слишком крупным…
— Идиот, — фыркнул отчим, терпеливо дожидаясь, когда я приду в себя, перестану пялиться на него огромными глазами и возьму протянутую таблетку и чашку горячего чая с медом и лимоном.
Я даже не смог выдавить из себя жалкие слова благодарности. Просто запил кипятком жаропонижающее и, привалившись спиной к стене, принялся цедить чай.
А отчим уходить и не планировал. Сел на стул, покрутился вокруг своей оси, с интересом рассматривая мою комнату, а потом подъехал к столу.
— Не трогай, — почти грубо попросил я, когда он без разрешения открыл один из ящиков.
— А то что? — фыркнул он, даже не оборачиваясь.
Просить было бесполезно. Я еще плотнее прижал колени к груди и только и мог, что беспомощно наблюдать, как он просматривает немногочисленные тетради, блокноты и журналы. Что-то осталось еще со школы, что-то было просто жалко выкинуть, а что-то…
— Хм, серьезно? Ты хранишь такое у себя в столе? — тихо рассмеялся отчим, листая подобие личного дневника, с аккуратно вырезанными из разных журналов и наклеенными на страницы… мужчинами. И стихи, и фразы, которые мне понравились, и короткие записи о событиях.
— Мама и Пашка не копаются в моих вещах, — резко ответил я, сжимая пальцами обжигающе горячую чашку. — Что, даже не удивлен?..
— Что ты педик? — не отрываясь от чтения, переспросил отчим. — Нет, у тебя на лбу написано, что ты заднеприводный. Девками вообще не интересовался никогда. Мы с твоей мамкой когда сошлись? Когда тебе было тринадцать? Самый прекрасный возраст, чтобы фантазировать о перекачанных сиськах какой-нибудь Памелы Андерсон. А ты что?..
— Что? — прохрипел я, уже, впрочем, зная ответ.
Отчим бросил тетрадь обратно в стол и пересел ко мне на кровать. Я хотел бы отодвинуться, да некуда.
Его лицо вдруг оказалось близко-близко. От температуры я снова не успел среагировать.
— А ты смотрел на меня, — самодовольно ухмыльнулся мужчина и обхватил мое лицо ладонями. — И не отрицай это.
Я не хотел отрицать. Он был прав. Я восхищался им, я почти был готов называть его «папа», но в шестнадцать лет…
— Нет, — прошептал я, глядя в его ехидные глаза. — Ты ублюдок. Ты…
— Ага, — хмыкнул он, а потом почти трепетно коснулся моих губ своими. Я замер, растерянный этой странной лаской. Мы не единожды целовались, но каждый раз это было по принуждению, насильственно. Еще никогда он не был настолько нежен со мной.
— Нет! — воскликнул я, перехватывая чашку одной рукой и упираясь в грудь мужчины ладонью другой. Я давно не чувствовал себя таким жалким и беспомощным. — Не трогай меня… так!
— Так? Боишься, что понравится? — насмешливо прошептал отчим, а потом перехватил меня под колено и с силой дернул на себя, укладываясь между раздвинутых ног. Я не удержал чашку и горячий чай пролился мне на грудь и живот, мгновенно пропитав футболку.
Резкая боль от ожога заставила меня вскрикнуть. Дернувшись так, что даже отчим отшатнулся, я вскочил на ноги, безуспешно пытаясь стряхнуть с себя горячие капли.
— Вот же блять! — выдохнул мужчина, но не попытался меня остановить, когда я выскочил в коридор и, наскоро накинув куртку поверх мокрой футболки и сунув ноги в кроссовки, не застегиваясь, не завязывая шнурки, не закрыв за собой дверь и не взяв ключи, убежал в ночь, вытирая липкой и сладкой от чая ладонью губы, будто на них мог остаться след от поцелуя.
Перед глазами все плыло от слез, номера маршруток, номера домов, номера автомобилей крутились перед глазами набором цифр. Я уже не разбирал дорогу, не чувствовал холода, боли в обожженной коже, боли в голове и груди. Дворы казались чужими, будто кто-то сделал перестановку в городе, и я блуждал по этому лабиринту в темноте, кидаясь от одного подъезда к другому, пытаясь найти…
Ноги сами вывели меня к нужному зданию. На синей табличке красовалась надпись «Общежитие №7».
Я выдохнул, силясь улыбнуться, и шагнул в скрипучие тяжелые двери. И… замер в холле. Впереди был турникет, а еще неизвестность. Мур жил в этом общежитии, но я понятия не имел, в какой комнате.
— Тебе чего? — тетка, сидящая в маленькой комнатке, отделенной стеклом, лениво перегнулась через стол и глянула на меня через вырезанное окошко.
— Эм-м, мне к Муру надо, — пробормотал я неуверенно. — К Мурату.
— Фамилия у Мурата есть? — безучастно поинтересовалась она.
Я только головой покачал. Я не знал его фамилию.
— Можно я… поспрашиваю пойду?
Тетка свела к переносице выщипанные и накрашенные заново брови-нитки и вдруг рявкнула:
— Еще чего! Пропусти его, ага, конечно! А потом по всем комнатам ищи! Не положено!
Дверь за моей спиной распахнулась, и в холл вошли другие ребята. Удивленно взглянув на меня, они достали пропуска…
— Эй, вы Мурата не знаете? — решил я обратиться к ним. Один парень деловито переспросил:
— Каримова? Из пятьдесят четвертой?
— Наверное, — выдохнул я, с надеждой глядя на него. — Ты можешь его позвать? Пожалуйста.
Парень пожал плечами и бросил:
— Да, ок, сейчас.
И они ушли в глубь коридора, а я остался один на один с вахтершей. В холле было тепло, не в пример тому, что творилось на улице. Только сейчас я заметил, насколько продрог в мокрой одежде.
Я прижался спиной к стене и прикрыл глаза. Голова болела, да и горло начало…
— Эй, а Мурата нет, — сообщил парень, вернувшись через пару минут, — я стучал в его комнату, потом дверь подергал — закрыто.
— Ладно, спасибо, — улыбнулся я и посмотрел на тетку за стеклом. Она продолжала буравить меня взглядом, а потом, когда мы снова остались одни, потребовала:
— Иди давай, Каримов может и до утра не вернуться. Тут торчать будешь?..
Идти мне было некуда, но на скандал не хватало сил. Я вышел на крыльцо и сел на пол под стеночкой, обнимая колени руками.
….
— …Артур, эй! — сильная рука сжала мое плечо, и я дернулся, резко поднимая глаза на Мура. В темноте его лицо казалось мрачным и неприветливым, но спустя пару мгновений я понял, что друг просто был встревожен. — Ты чего тут делаешь?..
Он протянул мне ладонь, помогая подняться, а потом спросил:
— Почему у тебя руки липкие и… — он распахнул мою куртку и внимательно осмотрел некогда белую футболку с огромным пятном от чая. Коснулся пальцами груди, чтобы убедиться, что ткань еще мокрая, потом провел выше, положил ладонь на лоб. Я облегченно прикрыл глаза и весь подался вперед, желая продлить контакт его прохладной кожи с моей обжигающе горячей, но он быстро убрал руку и снова сжал плечо. — Артур, тебе плохо?..
— Да, — прошептал я, моргая. А потом скользнул взглядом поверх его плеча, наталкиваясь на переминающуюся с ноги на ногу удивленную Катю. — Прости.
— За что? — удивленно пробурчал Мур.
«За то, что пришел к тебе, а не остался в квартире с отчимом», «за то, что испортил тебе вечер», «за то, что поцеловал тогда».
Я был во многом виноват перед ним, но не успел извиниться.
Он схватил меня за руку и поволок ко входу в общагу, и я не стал сопротивляться.
— Ты куда это собрался?! — завопила тетка, выскакивая из своей комнатки и кидаясь наперерез.
— Наталья Алексеевна, лучше бы молчали! — процедил Мур, а потом задвинул меня назад, будто закрывая собой от гнева вахтерши. — Он со мной идет.
— Никуда он не идет! — продолжала надрываться вахтерша. — Наркоманы всякие еще будут у меня шастать! А пропуск у него есть? Хотя бы студенческий, зачетка, паспорт…
Мур посмотрел на меня и без слов понял, что у меня ничего нет.
— Под мою ответственность! — ответил он тихим, размеренным, пусть даже иногда срывающимся на рычание голосом и припечатал: — А иначе я устрою вам очень веселую жизнь…
— Ты мне угрожать вздумал, сопляк?! — мгновенно перестав орать, оскорбленно выдохнула женщина. По ее тону было понятно, что она на грани и вот-вот вызовет милицию или кого там вызывают, когда в общежитии нарушается порядок. — Ты приволок какого-то торчка и шлюху…
