Мур кривит губы, смотрит на меня каким-то странным сочувствующим взглядом и ничего не отвечает, сворачивая к отделению.

В здание я вхожу крайне раздраженный, готовый прописать пиздюлей и брату, и всем его дружкам, которые шарились по улицам в день, когда…

Я резко торможу перед лестницей, хватая Мура за руку, так что мне в спину едва ли не врезается какая-то дамочка.

— Ну что вы так останавливаетесь внезапно?! — возмущенно восклицает она и проходит мимо, поправляя очки.

Но я на нее даже внимания не обращаю. Смотрю ошалевшими глазами на совершенно спокойного друга, а в голове все крутятся и крутятся шестеренки, выстраивая в нужном порядке картинку. Дальше по отделению мы уже шагаем не так бодро, пытаясь медлительностью отстрочить встречу с неизбежным.

Где-то в пути к нам присоединяется Круглов.

— Товарищ майор, — козыряет дежурный.

Юрка на него только рукой машет.

— Мой мелкий где? — хрипло интересуюсь я, сжимая кулаки.

— В третьей.

В третьей действительно много народа и весь этот сброд, состоящий из преимущественно молодых парней и девушек, с ног до головы обвешан, как новогодняя елка гирляндами, радужной символикой. Я даже не сразу смог различить среди них своего полоумного братца.

Потом правда, нахожу его взглядом, и вся злость мгновенно испаряется, стоит увидеть, что все его лицо в ссадинах и крови, а гипс на руке, разукрашенный все теми же ЛГБТ-цветами, намок и рассыпался в бинтах.

— Паша, — обреченно вздыхаю я, прижимаясь виском к тяжелой решетке.

Мелкий, который уже никаким мелким не был, вскидывает на меня испуганные глаза и сильнее вжимается в крашенную зеленым облупленную стену.

Ребята таращатся на меня, как маленькие совята, и злиться на них просто нет сил.

Я обвожу взглядом всех, особое внимание уделив двум девчонкам, которым на вид нет и восемнадцати. Они сидят на полу, вжавшись друг в друга, и, судя по размазанному яркому макияжу на лице, все это время ревут безостановочно. Замечаю, что у одной из них сильно рассечена губа…

— Все совершеннолетние? — спрашиваю я у маячащего за спиной Круглова.

— Документов при некоторых не было, остальные совершеннолетние, — отвечает он.

— Ладно, подожди пока, не уходи, — я пальцем подзываю к себе брата: — Паш, на пару слов.

Парень переглядывается с девушкой, рядом с которой сидел, а потом, вздохнув и уныло ссутулив плечи, тяжело поднимается на ноги.

Он сильно хромает и морщится на каждом шагу, а еще виновато прячет глаза, но я будто закрываюсь эмоционально. Мне уже все равно.

— Открой, — командую я дежурному, и тот послушно проворачивает ключ в скрипучем замке.

Отвожу Пашу в свободную допросную и, усадив на стул, коротко спрашиваю, удивляясь самому себе, почему это у меня не дрожит и не срывается голос:

— Ты был на параде?

— Был, — отзывается брат, сгорбившись над столом.

— Сильно избили?

— Нас?

— Они вас, вы их.

Паша дергает плечом и принимается сосредоточенно ковырять пальцами гипс.

— Славка одному башку проломил его же битой. У наших травмы тоже есть.

Молчу какое-то время, размышляя над этим «у наших». Спрашивать, к кому причисляет себя Пашка нет смысла. Лишь решаю уточнить:

— Давно?

— Это важно? — тихо интересуется брат, все так же избегая зрительного контакта. — Если вдруг я скажу, что гей?

— Ай, брось! — рычу я, потирая лицо ладонями.

Пашка снова пожимает плечами и откидывается на спинку стула.

— Возненавидишь меня, если я гей? — прямо спрашивает он, осмелев.

— Дурак, что ли? — я лишь качаю головой от бессилия. — Верю, что перерастешь.

Ироничную улыбку мелкого предпочитаю не замечать.

— Предохраняйся только, понял? — строгим отцовским тоном произношу я, взглянув в потеплевшие глаза брата. — Ладно, тебя тоже гомофобы избили? Возле клуба.

— Типа того. Клуб же гей-фрэндли.

Бесит. Боже, как же бесит их бесстрашие! Хотя, если так подумать, я тоже был такой смелый. Поцеловал Мура, за что вполне мог бы получить в табло. Да лучше бы и получил! Может, мозги бы встали на место!

— Гей, блять, френдли! Доигрались! — выдыхаю я, стукнув кулаком по столу. — Поэтому мне говорить запретил? Думал, я бить тебя буду? — это оскорбляет и расстраивает даже сильнее, чем гомосексуальность Пашки. — Я же тебя даже в детстве не лупил, идиот! Так ты обо мне думаешь?!

Он ничего не отвечает, только загадочно улыбается, но и я не собираюсь продолжать скандал. Молча рассматриваю лицо мелкого, разукрашенное веселым радужным флагом и унылыми ссадинами и кровоподтеками, и никак не могу понять, как так! Ведь все было нормально, а теперь, в двадцать три года…

Может, если бы после смерти отчима я уделял чуть больше внимания брату, и меньше собственной карьере, ничего этого бы не было?..

— Ладно, — вздыхаю я, массируя пальцами виски. — Дружки твои совершеннолетние?

— Почти все, — тихо отвечает Паша.

— Мирные? Если их домой отпустить, обратно не попрутся?

Брат отрицательно качает головой.

— Хорошо, пошли, — я поднимаюсь на ноги, планируя вернуться обратно к обезьяннику, где все так же было тихо и радужно, чтобы попросить Круглова отпустить всех под мою ответственность, но замираю, так и не дойдя до двери.

Паша с места не двигается. Сидит и смотрит на меня, по-прежнему откинувшись на спинку стула.

— Что? — хмуро спрашиваю я, чувствуя себя немного неловко под этим прицельным взглядом.

— Я даже не гей, Артур, — спокойным тоном произносит он.

— Не гей? Тогда зачем?..

— Зачем пошел на парад?.. — он улыбается взрослой всезнающей улыбкой, поднимаясь на ноги: — Ради моих подруг лесбиянок, ради Олега, который чувствует себя некомфортно в мужском теле, ради всех тех, кто борется за права любить человека своего пола, ради… — он подходит ближе и выдыхает: — ради тебя. И не отрицай, Артур. Я знаю, что ты гей. Это нормально, быть геем. Ты просто сам еще не понял, что это нормально.

***

Но твое сердце бьётся от волнения, а у других оно стучит,

Безжизненно отсчитывая бегство времени.

Мачете — Лови момент

***

Прошлое

Октябрь разрезан на кубики сеткой календаря. Цифры повываливались из пазов, попадали на пол, закатились под диван. Я пытался вспомнить, какой сегодня день, гипнотизируя взглядом третье с конца число. Мысли текли вяло, казалось, я давно разучился соображать быстро, чувствуя себя непростительно живым мертвецом. Мой личный некромант — Мур. Он оживлял меня, поднимал из могилы, привязывал к рукам и ногам ниточки и будто марионетку заставлял двигаться.

— Какой-то ты безучастный, — голос отчима показался мне скучающим. Если отчиму было со мной скучно, значит скоро мне станет «весело».

— У меня, кажется, температура, — прошептал я, чувствуя, как ослабевает рука, которой я все это время упирался в стену рядом с простеньким календарем, висящим на ржавом гвоздике.

Широкая ладонь отчима медленно поползла вверх, от моего впалого поджавшегося живота, к лицу. Пальцы почти ласково убрали пряди волос со лба, коснулись горячей кожи.

— Действительно, — пробурчал он, а потом вытянул вторую руку из моих штанов и крепче перехватил под грудь. — Ладно, так уж и быть…

Я замер, распахнув глаза от удивления. Он… он остановился?

— Иди в кровать.

И я пошел. Пошел, придерживаясь руками за стены, чтобы не упасть. Ужасная слабость навалилась на тело, голова показалась тяжелая и пустая, а перед глазами замелькали звездочки. Я с трудом дошел до своей кровати без приключений и рухнул без сил.

Даже, кажется, задремал на пару минут, потому что не расслышал, когда в комнату вошел отчим.

Он потрепал меня по плечу, заставляя открыть глаза.

— Что? — хрипло спросил я, моргая, пытаясь прогнать пелену.

— На, жаропонижающее.

Отчим давно уже меня не пугал. Я привык к нему, к его домогательствам, к его грубости и побоям. Иногда он делал мне приятно, иногда секс с ним не был невыносимым, иногда мы даже разговаривали, но…