– Что ж, – медленно проговаривает он, набирая в грудь побольше воздуха. – Пожалуй, для полной ясности я попросту представлюсь тебе заново. Моё имя Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, и на этом свете я существую, – пауза, длинная, заставляющая замереть всё нутро, – Триста девяносто пять лет, или четыре тысячи семьсот сорок три месяца по людскому летоисчислению. Я потомок тех, кто проник в этот мир через Сопряжение Сфер из мира иного, давно рухнувшего в небытие. Подобных мне по обыкновению называют порождениями дьявола, – и он позволяет себе горькую усмешку, – Монстрами, чудовищами или, как ты выразился, тварями, впрочем, не столь далеко уходя от истины.

Откровение слетает у него с губ легко, словно снимая с плеч опостылевший груз, и вопреки всему что-то в благородных чертах лица на секунду разглаживается, возвращая прежний спокойный вид. Удивительно, как Регис даже сейчас сохраняет свою железную выдержку. После стольких… Твою-то мать, ему почти четыре сотни лет. Разом вспоминается разговор о Весемире и ольхах, – и то, как нагло в тот момент он ушел от вопроса о возрасте. В голове вдруг становится ясно, как днём.

Человек – вампир – перед ним наконец принимает такие чёткие очертания, что даже не верится своим глазам.

–…Истины, не самой простой для принятия, – тем временем горько продолжает Регис, – Более того, в свое время я на какую-то долю даже подтверждал все эти названия, о чём сейчас и жалею. Предупреждая твои вопросы, отвечу: я не пью кровь, Геральт. Очень, очень давно. По целому ряду причин, одна из которых – пожалуй, попытка быть частью… социума, близкого мне по духу.

Невольно Геральт делает шаг вперёд, всматриваясь в черты лица напротив – в поисках очередной лжи.

– Да ты издеваешься, – ошеломлённый, приподнимает брови он. – Часть социума, как же. Что тогда за песни про твою зависимость? Плоховато у тебя получается врать в этот раз, Регис. Я скорее поверю во что угодно другое, чем в эти россказни.

Скажем, в то, добавляет голос в голове, что ты попиваешь своих пациентов на досуге, прикрываясь их бессознательным видом. Удобно, ничего не скажешь. Подумать только, из всех возможных бестий первая, встреченная им еще до начала Пути – сраный кровопийца, да ещё и находящийся так близко к людям.

Снова вздох, тихий, печальный, заставляющий сжаться глупое сердце.

– Признаться, я не удивлён, – прикрывает глаза Регис, – Хоть твоё неверие и ранит. Но это действительно так, Геральт. Моя тяга к крови сейчас не более, чем досадное неудобство, далёкое от того, что ты можешь себе представлять. Впрочем, если можешь, – пожимает плечами он, – Потому как мне прекрасно известно, что многое из знакомых тебе фактов может оказаться мифом. Которые я, если пожелаешь, также могу развеять. Всё, что угодно, друг мой.

– Не смей, – вздрогнув, шипит Геральт. – Не смей больше никогда меня так называть. И факты свои оставь при себе. Пустая игра в человека, – зло выплёвывает он, – Только удобная для подобных тебе тварей. Вот только не надо играть, Регис. Не со мной. Я-то всё равно вижу, что там по-настоящему.

– Неужели?

Пламя в когда-то чёрных радужках вспыхивает ещё ярче, и вдруг Регис становится окончательно чужим. Черты лица его заостряются, становясь… ох, дьявол, становясь хищными: антрацит затапливает белок глаз целиком, и ногти на руках начинают удлиняться в длинные, желтоватые когти, вмиг проясняя, зачем на самом деле нужны перчатки без пальцев. Всё внутри рушится так стремительно, что еще немного, и Геральт услышит под рёбрами оглушительный грохот. Перед ним теперь не тот, кто приходил к нему во снах; и даже не тот, кому он доверял больше, чем самому себе.

Перед ним чудовище. Из тех, что ему суждено убивать, если такое вообще убить возможно.

– Значит, ты предпочитаешь видеть меня таким? – хрипло произносит клыкастый рот. – Тварью? О, только попроси, dragul meu, и я приму и иные свои формы. Полагаю, отчасти это даже мой долг. В качестве просвещения в том числе. Так или иначе, – и алые радужки ещё раз поворачиваются к пятну луны, – Не каждый день охотники на чудовищ встречают подобных мне созданий, и с твоей стороны, Геральт, было бы упущением…

–…Хватит, – низко рычит Геральт. – Хоть раз в жизни не заговаривай мне зубы. Показывай, что ты такое на самом деле. Давай же.

Всё равно терять тебе больше нечего, укалывает в груди мысль, как и мне. Всё равно ты уничтожил всё, что мне было дорого. Всё, ради чего, может быть, я переносил боль и тяготы без лишнего нытья. Всё, что было у нас. У меня и того, кого я знал.

Не тебя.

Долго упрашивать не приходится. Трансформация начинается так быстро, что Геральт даже не успевает ухватить миг, когда, и без того похожий на бестию, Регис теряет еще хоть немного человеческий облик – теперь окончательно. Начинают трещать кости; первыми удлиняются руки и ноги, разрывая дорогой костюм по швам. Тело стремительно увеличивается, становясь по-настоящему гигантским, звериным, и покрываясь коротким черным мехом. Меняется и лицо. Нет, уже не лицо: морда, похожая на нетопыриную, вытягивается и темнеет, искажая черты. Привычная копна вьющихся волос превращается в жёсткую черную гриву, бегущую по мощным мышцам спины. И без того длинные когти увеличиваются больше, чернея и заостряясь не хуже лезвий меча. Но самое жуткое происходит чуть позже.

С мерзким хрустом на длинных передних лапах вырастают плотные перепонки, быстро трансформируясь в красноватые кожистые крылья. Взмах – и вот перед ним то, что пряталось за обманкой человека. Чудовищных размеров летучая мышь взмывает в ночной воздух, закрывая собой небо так, что больше не видно ни луны, ни проблесков редких звёзд, ни других источников света. Вместо него теперь только пламя огромных алых глаз, пристально следящих за каждым его движением. Пламя, вызывающее внутри дрожь леденящего ужаса.

– Твою… мать, – выплевывает перекошенный рот против воли. Видно, вызывая тем самым у чудища внезапный интерес, потому что в ответ оно – нет, нет, это не Регис, нет – раскрывает собственную пасть, являя глазам весь набор отвратительных клыков, и издаёт оглушительный, нечеловеческий вой. Такой, что отзывается в самых костях. Крик бестии, лишившейся последних крупиц разума. Рёв боли, отчаяния и отречения. От всего, что ещё оставалось прежним.

Нет, больше он не в силах это вынести.

–…Это просто сон, – с трудом сипит Геральт, в последний раз заглядывая в горящие угли алых глаз и – уходя без прощаний. Потому что твари они не нужны. К горлу удушливым комом подкатывает дикая, страшная боль, и он почти не чувствует, как его выбрасывает обратно в спальню, в тот же холод ночной тишины, что был здесь, когда он уходил отсюда за успокоением.

Вместо которого получил взамен кое-что иное. Правду, которую лучше бы и не знал.

Больше нет ни гнева, ни ярости, ни обжигающей, разрывающей на части злобы. Мешком Геральт валится на пол спальни, почти не чувствуя ударов о деревянные доски. Кажется, что уже нет и тела – ни мышц, ни тканей, ни органов; только пустота. Может, теперь он и не человек вовсе, не существо из плоти и крови. Кровь… При одной только мысли о ней по позвонкам пробегает невольная дрожь. Видно, и это тоже было Предназначение. Вот почему Регис так уходил от всех лишних вопросов; потому что знал, чем всё кончится, и тянул до последнего. Один из нас может погибнуть, Геральт, всплывает в голове мягкий голос, и – ох, нет, нет, но предательское сердце сжимается в ответ так сильно, что, кажется, уже не вздохнуть.

Вот только одна-единственная мысль на мгновение чуть смягчает боль в груди. Всё же Регис не причинял ему вреда, каким бы ни был чудовищем. Никогда. Пусть он и морочил Геральту голову до самого конца, дав поддаться искушению, но – отчего-то ни разу не показывал истинного облика. До сегодняшнего дня, когда всё стало куда ближе, чем раньше, и тут же исчезло в один миг. Будто он устал обманывать – и обманываться сам – до тех пор, пока всё не дошло до чувств. Или, может, пытался его, Геральта уберечь? От себя настоящего? Чёртов Регис и его благородство, напоминающее человечность, в которую так не хочется верить.