Ему и так хватает загадок. Ему интересно, откуда берутся картинки в книжках, зачем причёсываться по утрам, если не хочется, и почему детёныши катаканов не даются в руки. Целыми днями Эмиель бегает по поместью, приставая ко взрослым с вопросами, и ещё иногда – тайно, конечно! – грызёт когти. Так и выходит, что у него едва ли хватает времени на скучные вещи, и от расспросов родителей о припадке он убегает стремительно, даже не вспоминая о том, что когда-то пугался чьих-то жёлтых глаз.

Пока они не решают напомнить о себе сами.

Второй припадок застает Эмиеля прямо в его восьмидесятый день рождения. И, вот гадство, все обставляется так, будто ему стало плохо от первой крови. Шутка ли, опозориться в такой ответственный момент! Эмиелю стыдно, так стыдно, что злость на себя, на переполошившихся родителей и на гостей, заставших минуту его слабости, жжёт кончики ушей.

Всё случается уже глубокой ночью, после восьмой или десятой перемены блюд. Праздник идёт весёлый и шумный, вот-вот в зал должны принести вторые десерты, и Эмиель уже собирается было цапнуть пару лимонных пирожных в карман парадного бордового дублета, но вдруг замечает чей-то короткий взмах рукой. Кто-то делает знак, и толпа гостей расступается, освобождая пространство зала.

Удивлённый, он смотрит, как к нему приближаются родители, выглядящие ещё серьёзнее, чем обычно. Отец, кажущийся ещё выше и худее в своём черном камзоле, вышитом золотыми цветами, ведёт под руку маму в таком же, отделанным золотом, но красном платье, в котором она, хрупкая, большеглазая, походит на древнюю королеву из их родного мира. Эмиель видел таких в книжке с картинками. Не хватает лишь короны, но вместо неё на маминых волосах, уложенных в высокую причёску, покоится изящная диадема.

Зато поистине королевской выглядит маленькая золотая чаша в её руках, в которой переливается вязкая, тёмная кровь.

Мама останавливается перед ним, передавая чашу, и растерявшийся до того Эмиель вмиг понимает, что нужно собраться и повести себя, как подобает. По-взрослому. Краем глаза заметив, как медленно кивает отец, Эмиель осторожно принимает чашу, заглядывает в тягучую жижу на её дне и у всех на глазах делает осторожный глоток.

Вот тогда-то это и случается.

Нет, кровь на вкус оказывается сладкой, будоражащей, как и должна была. Он даже хочет сделать ещё один глоток, но не успевает. Острая боль ударяет его по виску; он запоздало осознает, что упал на колени и уронил чашу, и та беззвучно катится по полу. Лица родителей и гостей искажаются, вытягиваются, словно призраки. А потом наступает темнота.

Вспышка света. Зелёные глаза, испуганные и растерянные. И ещё одни, жёлтые, и почему-то зрачки у них вытянутые, как у кошек. Эти полны… Отчаяния? Нет, решимости. Чей-то крик. Вспышка…

А после неё приходит новая боль. Такая невыносимая, что Эмиелю хочется не плакать, как раньше, а выть в голос. Тело цепенеет, и к боли добавляется животный ужас: он больше не сможет пошевелиться? Как? Изо всех сил Эмиель дёргается и кричит, пытаясь избавиться от жуткой пытки. Всё смешивается в единый калейдоскоп – крики, искаженные лица и жёлтые радужки глаз, десятками пар смотрящие на него со всех сторон. У него больше не остаётся сил дёргаться. Затылок жжёт, опаляет горячим потоком, и вдруг волной его выбрасывает обратно в зал.

Эмиель приходит в себя постепенно. Первое, что он видит – заплаканное лицо мамы. Она держит его лицо в ладонях, и, когда Эмиель поднимает на нее взгляд, тут же говорит дрожащим голосом:

– Всё хорошо, dragul meu. Всё в порядке.

Он осторожно поднимается, облокотившись на её руку, и наконец замечает, как на него смотрят гости. Кто-то прижимает ладонь ко рту, не веря своим глазам. Кто-то брезгливо морщит нос. Поверх голов остальных Эмиель натыкается на тяжелый взгляд отца, и ему становится не по себе.

Отец смотрит на него, как на прокаженного.

Стыд душит его изнутри, и, не в силах стерпеть, Эмиель вырывается из рук мамы и убегает из зала прочь. Впрочем, потом оказывается, что не все очевидцы произошедшего считают его слабаком. Незнакомая девчонка подкрадывается, когда он стоит в нише у восточной галереи, грустно хлюпая носом. Он, конечно, слышит её шаги, но до последнего не оборачивается.

– Мне жаль, – зачем-то говорит она в полной тишине. Эмиель бросает на неё уставший взгляд через плечо и не очень-то вежливо говорит:

– Отстань, пожалуйста.

Воцаряется молчание, однако девчонка так и продолжает стоять за его спиной, явно не собираясь уходить. Подождав немного, она тихонько кашляет, требуя внимания. Поняв, что от неё так просто не отделаться, Эмиель разворачивается лицом к непрошеной собеседнице.

У девчонки рыжие волосы и россыпь веснушек. Её волосы уложены в сложную причёску, собранную плетёным обручем вокруг головы. Одетая в длинное зелёное платье, она выглядит старше Эмиеля: наверное, ей чуть за сотню. Её рот перепачкан кровью.

– Ты брукса, – удивлённо замечает Эмиель, – Почему ты здесь?

– Нам сказали, тут будут люди, – пожимает плечами она, – Не знала, что у вас на праздниках так принято.

– Как?

Она поджимает губы и выглядит недовольной. Ему говорили, что другие вампиры не ровня им, истинно высшим. Странно, но эта девчонка кривится совсем так же, как его мама, когда слуги разбивают очередной ее любимый сервиз.

– Мне пришлось пить тайком на заднем дворе. Не очень удобно, – и рассеянным движением она вытирает рот, – Зато я видела, как ты упал.

Эмиель куксится от досады. Обида скапливается в нем, пощипывая уголки глаз.

– Пришла посмеяться?

– Отчего же, – карие глаза девчонки расширяются, – Наоборот. Я такое уже видела.

– Что ты…

Усмехнувшись, девчонка склоняет голову набок, глядя на него, как на несмышлёныша.

– Ты хоть имеешь представление, с чем столкнулся?

Эмиель изумлённо приподнимает брови и уже собирается спросить, что такое «иметь представление», но тут в галерее слышатся шаги. Вздрогнув, девчонка бесцеремонно берет его за руку и через ближайшую арку тащит в малый сад, подальше от взрослых. В саду стоит убаюкивающая тишина, изредка прерываемая стрекотанием цикад и кваканьем лягушек в искусственном пруду. Девчонка представляется Орианой и плюхается на мраморную скамью, и Эмиелю ничего не остаётся, как сесть рядом.

Ориана выглядит так, будто знает то, чего не знают все остальные. Возможно, о том, почему появляются эти… видения. Он хочет уже задать какой-нибудь простой, глупый вопрос, но она открывает рот первой.

И говорит. О том, что постоянно передвигается с места на место в поисках пищи. В Туссенте её приютило семейство истинно высших вампиров, и теперь Ориана живет в каком-то старом особняке среди таких же маленьких брукс. Они ей как сестры, тихо говорит она, и у одной из них случались припадки. Как у него, Эмиеля.

Пока он за свою жизнь только и делал, что читал книжки с картинками да распугивал детёнышей катаканов по окрестностям, Ориана боролась за себя и пыталась помочь другим. Она говорит, что научилась успокаивать свою названную сестру – на время. Эмиель не понимает, что это значит.

Но важно совсем не это. Заметив припадки воспитанницы, её названные родители быстро поняли, в чем дело. Под большим секретом Ориана выпытала у них правду и теперь готова поделиться ей с Эмиелем – при условии, что он, конечно, никому не скажет. Даже маме.

Эмиель с жаром заверяет, что никому не скажет. Ориана пристально оценивает его и, видимо, чему-то верит. Собравшись с мыслями, она шепчет, что в ответ на расспросы ей рассказали, что существует легенда. О том, что…

–…Иногда при рождении вампира на полотне его судьбы кровью пишется имя наречённого, – и с задумчивым видом Ориана накручивает на палец выбившуюся из причёски медную прядку. – Того, с кем он будет связан всю вечность. Того, кто…

– Наречённого? – быстро спрашивает озадаченный Эмиель, на что Ориана хмурится.

– Перебивать невежливо, малышня. Да, имя твоей пары.

– Фу-у, – кривится Эмиель. Он знает, что это такое. Про что-то подобное говорят многочисленные родственники, когда он, умытый и причёсанный, выходит в парадном дублете на праздниках. Какой красавчик, обычно шепчутся они между собой, совсем взрослый. Пора подыскивать ему пару под стать. Что значит – рано? Об устроении удачного марьяжа нужно думать с младенчества!