Первым из них Испытание проходит Эскель. Измученный и смурной, он выходит с тропы, зажав волчий медальон в кулаке, и тут же попадается в Геральтову медвежью хватку, обессиленно обнимая в ответ. Подумать только, Эскель прошёл тропу, не без труда, но живым и относительно невредимым. Пьют они в тот вечер долго и много, и Геральт то и дело хмурится от рассказов друга о том, какой ценой дался ему медальон. И не может не задумываться о том, что же ждёт его самого.

Потому что не всем везёт, как Эскелю, а у Геральта с везением отношения всегда были ещё сложнее, чем с алхимией. Впрочем, на удачу-то он полагаться и не привык. Вместо неё обычно куда лучше срабатывает рассудок и быстрота реакций, и, справедливости ради, из последних сил он делает всё, чтобы отточить их до предела. Испытание не прощает огрех и несовершенств, как не простит ни одна бестия в бою, и со временем Геральт осознаёт это так явственно, что шум напряжения в ушах превращается в гул, как от целого роя шмелей.

Благо, сперва успокоиться удаётся легко. Тренировки от рассвета до заката делают своё дело, и ему чудится, будто каждая мышца в теле наливается и звенит, напоённая силой. Раз за разом отрабатываются финты и пассы, и меч в руке вертится так, словно врастает под кожу, становясь продолжением ладони. Что там говорят – перед смертью не надышишься? Может, и так, но только это заставляет хоть немного унять вихрь чувств внутри. Чёртовых чувств, с которыми у него всегда было несладко, и которые сейчас могут здорово его подставить.

Чувств, которые так или иначе приходится признать, и из-за которых ночь перед Испытанием Медальона Геральт ждёт особенно отчаянно.

Потому что, как ни крути, волнуется, пусть никогда и не признается в этом ни единой живой душе. Волнуется от неизвестности и слабых вспышек невольной тревоги – и знает только одного человека во всем мире, кто сможет его волнение успокоить. Только одного, кого сейчас хочется видеть, кто сможет дать ему последнюю отдушину. Место, где не будет напуганных пересудов о том, кто вчера погиб в пещерах у троллей, о том, всё ли готово и отработано, не слишком ли измучены мышцы и трезвая ли голова. Где нет лихорадочных мыслей о том, выберется ли он живым и что ждёт его на Пути. Место, где важно только то, что он рядом.

Регис-Регис-Регис, выстукивает в висках, когда его переносит в видение и он видит знакомую фигуру, машущую ему рукой откуда-то с верхушки… скалы.

– На кой чёрт ты туда залез? – недоумевая, кричит он, на что только ловит довольную ухмылку – и сам невольно улыбается в ответ.

Регис-Регис-Регис. Мозг плавится с позорной неумолимостью, но он уже не обращает внимания, торопливо поднимаясь вверх по крутой тропке на скалистый уступ. Интересно, и зачем они оказались здесь? Почему-то именно сейчас Регис решил вспомнить новое место, видимо, бывшее для него каким-то особенно важным, иначе попросту он не стал бы тратить на это время. Потому что сегодня им должно быть не до впечатлений; сегодня нужно слишком много успеть, прежде чем для Геральта наступит рассвет.

– И тебе доброго вечера, мой дорогой ведьмак, – тут же радостно отзывается Регис, стоит добраться до его тёмной тени на краю уступа, и делает жест рукой, прося подобраться к нему ближе.

Что Геральт и делает – с прямо-таки неприкрытой быстротой. Даже любопытно, насколько жалко это выглядит со стороны; насколько заметно для Региса. Впрочем, а какое, вообще-то, ему дело, если смысла в этом не больше, чем…

Это что, надежда, что ли?

Вот так раз. Мало того, что сейчас самое время думать о сопливой херне, так это ещё и попросту чушь собачья. Дураку понятно, что Регис на него и смотреть бы не стал – на него, грубого мужлана с манерами и харизмой скального тролля. Да и попросту… мальчишки. Кто вообще сказал, что Регис изменил мнение на его счёт? Вон, Весемир до сих пор считает их всех детьми, хотя многие спокойно борются с ним на кулаках и даже одерживают верх. Не так-то просто воспринимать всерьёз того, кто ещё недавно пищал комариным голоском и топал ногами в пустой истерике. В общем, с этим-то Геральт давно смирился, тогда же, когда понял, насколько серьёзно влип – и о чепухе в духе неразделённой любви даже думать нечего.

Да и дело не только в его натуре. Это Регис. Регис, который умнее, наверное, всего Каэр Морхена, вместе взятого, и который находит с ним общий язык только каким-то чудом. Регис, который всегда купает его в невесть чем заслуженных доброте и внимании. Регис, который выглядит как сбежавший от преследования дворянин, с его-то нарядами, жестами и речами, и… ох, да будь Геральт на его месте, он бы стал скорее приставать к самому себе, чем к какому-то неотёсанному ведьмаку. Так что вывод напрашивается очевидный: выложить правду, как есть, разделаться с остатками сомнений и забыть обо всём. Чтобы только успеть провести время, как раньше. Как старые друзья, которыми они всегда и были.

Хватит и этого, и без того слишком дорогого.

Что ж, до признаний они доберутся позже. Не сейчас. Невесело тряхнув головой в попытке отвлечься, Геральт наконец добирается до края скалы и оглядывается вокруг. Вид отсюда открывается совсем иной, чем прежде, и неожиданно нравится ему больше лесов и лугов. Потому что здесь горы. Невысокие, но массивные, синими громадами они выстраиваются в цепочку до самого края неба, вызывая невольное восхищение своей величественной красотой. Настроение сразу неуловимо меняется на серьёзный лад. Регис никогда ничего не делает просто так; вот и сейчас отчего-то выбрал именно эту скалу, с совсем непривычной панорамой.

Почему?

– Мне показалось, что нам не помешал бы сегодня… более горный ландшафт, – словно в ответ его мыслям отзывается тот, стоя поодаль и, как обычно, устремив задумчивый взгляд к горизонту.

– Где мы?

Не отвечает Регис долго; ветер нещадно треплет ткань его шерстяного плаща и белые рукава рубашки. Холера, снова вырядился, как на блядки… Как будто Геральту и так мало, чтобы не вспоминать его образ по поводу и без. Нет, видно, сегодня Регис решил угробить его окончательно. Тёмно-синие жилет и брюки на нём особенно дорогие, с пуговицами, отчаянно похожими на золотые, да и рубашка украшена золотистыми же нитями, змеящимися по манжетам вверх к плечам. Но добивают Геральта глаза. Глаза, которые впервые за долгое время Регис снова обвёл тёмным карандашом, да так, что теперь становится отчаянно похож на демона из его снов.

При всём этом вид у него настолько невозмутимый, словно в таком наряде он и принимает своих пациентов каждый день. Как же хочется наорать на него за это показное спокойствие – просто так, выплеснуть вихрь утомивших чувств. Впрочем, этого Геральт, конечно, не успевает. Регис наконец-то поворачивается к нему лицом, и видно, как в глубине антрацитово-чёрных глаз плещется далёкая грусть.

– Это Рысья Скала, друг мой. Окрестности склонов Горгоны. Удивительно красивое место, не находишь?

Как и ты, хочет сказать Геральт, как и ты. Вместо этого, скупо кивнув, он делает шаг и становится к Регису плечом к плечу, и вдвоём они наблюдают, как медленно рассеиваются остатки серых туч над вершинами гор и показывается кромка ясного неба. Воцаряется тёплая, уютная тишина, какая бывает только с ним, с Регисом, когда можно ничего не говорить, понимая друг друга без слов. Только с ним, и, холера, как же не хочется это терять, как же…

Ох, опять. Чёртово глупое сердце, сердито думает он и с трудом отвлекается на пейзаж. Как и всегда в горах, темнеет здесь рано: угасающий день быстро сменяется бледной пеленой сумерек, сквозь которую уже начинают поблёскивать первые точки звёзд. Становится зябко, и невольно он запахивает полы собственного плаща, только удивляясь, как Регис не мёрзнет на ветру, ничуть не вздрогнув от нарастающей вечерней прохлады. Кажется, тот будто вообще ничего не замечает, сегодня особенно меланхоличный и молчаливый – и, видно, заразившийся этим от самого Геральта, тоже погрязшего в невесёлых думах.

Даже странно, что Регис первый решает нарушить тишину, задав ему совершенно неожиданный вопрос.