– Великая мать, из тебя произошло всё, и в тебя же всё вернется. Пожалуйста, благослови работу, что мы будем делать сегодня, чтобы мы могли почувствовать, как она струится из твоего удовольствия и щедрости…
Мягкие слоги молитвы неспешно плывут друг за другом. Здесь, в тишине библиотеки, их слышно особенно хорошо, и эхо голосов разносится по залу, как усыпляющие чары. И за каким бесом их так рано поднимают - для обычного чтения? Учебник, лежащий перед ним на столе, так и расплывается перед глазами в светлую кашу букв.
–…Потому что, хотя всё принадлежит тебе, но от твоей любви возможно убежать…
Хочется подавить чудовищный по силе зевок, но ещё сильнее хочется просто прикрыть веки. Что поделать, если это бормотание так убаюкивает. Он только вздремнёт ненадолго, на пару минут; всё равно от этого ничего не изменится. Ненадолго. На пару… Нет, на десять…
–…Но вместо этого я поднимаю лицо, как ребёнок к матери, и я могу жить в твоем удовольствии, щедрости и бесконечном уме…
Голова медленно опускается на учебник, как на самую мягкую в мире подушку. Как же хорошо-то, а. Закрываются свинцовые веки, и, причмокнув губами, он уже погружается в сладкую дремоту…
–…Эй, седой! Седой! Не спи. Нэннеке идёт, – вдруг прорезает сознание скрипучий голос.
Зараза! Мигом он приходит в себя, перестав клевать носом. Как хорошо, что Эскель ранняя пташка. Незаметно он кивает другу – мол, спасибо, что разбудил – и, сморгнув остатки дремоты, поднимает взгляд на дверной проём, в который уже стремительно входит настоятельница храма.
– Ну и картина, – раздается мягкий голос Нэннеке. – Волчата грызут гранит науки. Посмотрим, не обломали ли вы об него зубки. Эскель? Как твой герундий?
– Учу, матушка Нэннеке.
Полноватая, низенькая, вопреки обманчивой мягкости она приближается к ним стремительным шагом, так и сверля сталью тёмно-серых глаз. Выражение у них пока миролюбивое, но уж Геральт-то знает, что будет, если сейчас вскроется правда о том, как он вместо латыни дрых без задних ног. С Нэннеке шутки плохи.
– Аblativus* тоже? И сколько же тебе осталось до конца?
– Два параграфа, матушка, – безрадостно бубнит друг рядом.
– Недурно. Геральт?
Исподтишка он косится на учебник, пытаясь разобрать, что там написано – но, не поняв ни черта, решает выкручиваться на ходу.
– Э-э… Тоже герундий.
– В самом деле? – приподнимает брови жрица. – Ну что ж, похвально. Ты бы только учебник перевернул, как нужно. От чтения кверху ногами пользы будет маловато. Пойдём-ка, поговорим, Геральт. С глазу на глаз.
Вздохнув, приходится подчиниться. Нэннеке обычно видит его насквозь, так что этого можно было ожидать. Взяв его за локоть, она вытягивает Геральта в коридор – и начинает говорить без всяких церемоний.
– Что с тобой творится?
–…О чём ты? – непонимающе хмурится он.
– Не строй рож. Ты совсем не учишься, – поджав губы, говорит Неннэке прохладным тоном. – Даже самые глупые из моих девочек справляются с латынью быстрее. А ты ведь вовсе не дурак, Геральт. Но то, как у тебя выходит с учёбой, мне не нравится. Сильно не нравится.
– Это только латынь! Ты же знаешь, Нэннеке. Туго у меня с ней.
– Оправдания тебя не красят, – тяжело вздыхает она. – Но чёрт с ней, с латынью. А другие дисциплины? Эликсиры? Тренировки? – в стали глаз сверкает колючее недовольство. – Думаешь, не видно? Ты ведь даже не в форме. Забыл, сколько осталось до Испытания?
– Нет, Нэннеке. Я стараюсь, – понуро опускает голову Геральт. – Правда.
Покачав головой, Нэннеке отпускает его локоть.
– Плохо, значит, стараешься. Весемир писал мне о том, что ты совсем распустился. Теперь я это вижу сама, и, сдаётся мне, на то должна быть причина. Ты ничего не хочешь мне рассказать, Геральт?
Сердце незаметно ускоряет бег. По коже пробегает слабый холодок, стукая между лопаток; потому что причина и в самом деле есть. Но расскажи он кому о ней, и здравствуй, лечебница для душевнобольных. Поэтому в ответ Геральт только пожимает плечами и произносит:
– Ничего, – стараясь не смотреть Нэннеке в лицо.
Вообще-то при желании она может вытрясти из него любую правду, но в этот раз оставляет его в покое, только смерив строгим взглядом напоследок. Даже не подозревая, что мысленно к своим словам он добавляет:
Кроме того, что, кажется, я кое-что сильно похерил.
Стоя во мраке храмового коридора, залитого утренними лучами света, Геральт крепко задумывается о том, что же ему теперь делать. Значит, плохи его дела, если уже и Нэннеке замечает огрехи в его повседневной рутине. Нэннеке, которая не отличит даже синистр от декстера, видит, что он и правда расслабился. И всё из-за… Нет, не должно это так бить по нервам. Лучше бы это вообще не было правдой. Лучше бы причина была какой угодно другой, вплоть до лени – но вышло всё совсем иначе.
Сколько же времени прошло с тех пор? Три года, подсказывает память. Тогда он был ещё зелёным юнцом, не владеющим собой. Глупым мальчишкой. Сейчас-то Геральт уже отчётливо ощущает себя другим, хоть и до сих пор иногда валяет дурака. Восемнадцатая зима закончилась совсем недавно, плавно переродившись в раннюю весну, сырую и ясную, как и всегда в Элландере. Здесь они с Эскелем подтягивают знания, изучая углублённо латынь и усложнённые магические трактаты. Скоро начнётся первый этап подготовки к Испытанию Медальона: бесконечные тренировки и тесты, усиленная зубрёжка остатков бестиария, проработка улучшенных эликсиров…
Эликсиры. Алхимия. Регис.
Здесь же, в храме у Нэннеке, спустя долгие месяцы выжигающей нутро ненависти он неожиданно обнаруживает, что повёл себя, как последняя сволочь. Потому что впервые знакомится с чародеями. Настоящими чародеями из Бан Арда, которые в ответ на его двусмысленные вопросы дают ясно понять, что всё, что ему казалось таким очевидным с этой странной связью – полная чушь. Это попросту невозможно, поясняют они, ни один магик не способен управлять подобным. Двусторонняя связь всегда требует потенциала с обоих концов. Или её накладывает нечто извне, или двое намеренно соединяют себя узами. Третьего не дано.
Значит, Регис ему не лгал. Это и в самом деле были силы Предназначения. Стоит это осознать, как на сердце сразу же налетает целый вихрь эмоций: изумление быстро сменяется жгучим стыдом, облегчением, порывом всё исправить… И болью. Потому что всё это уже не имеет значения. После того, что он наговорил Регису, тот наверняка и видеть его не захочет; и будет, конечно, прав. Как и во всём остальном.
Правда, отчаиваться Геральт не спешит. Закончив с самокопанием, каждую ночь на всякий случай он тихо зовёт в звенящую тишину разума:
– Регис, отзовись. Ну же. Я хочу поговорить.
Но Регис не отзывается ни в первый раз, ни в следующий. Так, наверное, проходят последние полгода; их Геральт толком и не помнит. Всё равно дни, как бесконечные близнецы, ничем друг от друга не отличаются. Утро – книги – тренировки – книги – эликсиры – тренировки – книги. И всё это время изо всех сил он надеется, что сможет дозваться до друга.
Друга. По которому он внезапно сильно скучает. Видно, что-то пошло не так в ходе его Испытания травами, раз сердце его подвержено такой силе чувств. Или дело в Регисе, который преследовал его всё время после мутаций, невольно поменяв тем самым что-то внутри? В Регисе, который никогда не позволял себе его, Геральта, укорять. Тратил на него время. Делился всякими умными штуками, когда хотел, и слушал, когда было нужно. И всегда был рядом, несмотря ни на что – даже на то, что, по сути, общался с глупым сопляком.
Далёкая обида проходит не сразу, но в какой-то момент стирается из памяти, оставляя горечь на языке и заставляя переосмыслить давно сказанное. Очевидно, что он сильно ошибся, думая, что Регис чародей. Странно, конечно, если их связало Предназначение, наверняка бы он об этом как-то узнал от Весемира. Но, видно, это единственное, во что можно верить.
Вместе с тем остаётся и вопрос, что ещё знает Регис об их связи. В какой-то момент Геральт вдруг вспоминает про то, с чего вообще начались его подозрения: с молодости вида друга. Что, если, помимо Предназначения, то самое проклятие, на которое он грешил, висит не на них обоих – а только на Регисе? Отсюда и разговоры про природные особенности и прочую чепуху. Может, в настоящем у него какие-то уродства или увечья? Сущность ближе к иллюзии… Что, если поэтому он не спешил встретиться с Геральтом? Всё-таки неправильно было лезть напролом в его частную жизнь. Регис никогда не был идиотом; значит, наверное, знал, что делал, раз хранил молчание.
