Вне зависимости от своей воли…

– К чему ты клонишь?

Ответом ему неожиданно звучит неловкое молчание, что со стороны Региса прямо-таки неслыханное явление. Даже ненормальное. Наверное, поэтому Геральт каким-то глубинным чувством наконец догадывается:

– Это не просто магия привязала тебя ко мне, да? Но – Предназначение, Регис? Да ну, – хмурится он, – Может, это какое-то проклятие? Поэтому я тебя вижу?

– Проклятие… – тихо повторяет Регис, – Даже не знаю, можно ли это так назвать, но скорее да, чем нет. Между прочим, ты так и не ответил на мой вопрос.

– Верю ли я в судьбу?

Крики чаек стихают; разом они улетают далеко за скалы, будто прячась от какой-то неведомой силы. Туман на горизонте рассеивается, поднимаясь вверх, и собирается в громадное пепельно-серое облако, быстро расползающееся по небу и скрывающее солнце. Со стороны деревушки поднимается ветер, встряхивая чахлые ветки деревьев и сгоняя к берегу волны. Кажется, надвигается буря.

Отвлекаясь от этого вида, Геральт задумывается над вопросом.

– В случайности – да. В проклятия – да. В связи судеб – нет, если только это не какие-то чары.

Фигура Региса поодаль горбится, будто он ссутуливает плечи.

– Что ж, я тебя понял, – доносится его голос, почему-то печальный, – Мне лишь хотелось бы, чтобы у тебя потом не возникало неудобных вопросов.

– Ты что, расстроился? Что я с тобой не согласился?

– Дело не в этом, волчок.

– Ну тебя, – отворачивается в ответ Геральт. – Я от своего мнения не откажусь. Думай, что хочешь, а я считаю, что все эти Предназначения и прочее – чушь собачья. Человек сам определяет свою судьбу. Будь по-другому, тогда бы мы все так и сидели на жопе ровно.

Сквозь шум нарастающих волн он слышит, как Регис возвращается к нему, мягко подбираясь ближе, и полы его плаща отчаянно треплются на ветру.

– В твоих словах есть рациональное зерно, – говорит тот тоном, словно хочет успокоить. – Действительно, каждый сам определяет условия своего существования. Но пока ты, Геральт, видишь концепцию судьбы как некий ограничивающий фактор, она, наоборот, порой может направлять на свершения куда большие, чем были бы возможны при тех же условиях, но без неё.

– Слишком много слов, – устало вздыхает Геральт. – Колись уже, зачем весь этот трёп.

Усталым жестом Регис потирает виски.

– Уже, собственно, незачем. Наша дискуссия, очевидно, заходит в тупик, а я и так сказал много лишнего, хотя вовсе этого не планировал.

– Регис!

– Ох, ладно, Геральт. Буду краток. Меня с тобой в самом деле соединяет больше, чем просто… магическая связь. В каком-то смысле Предназначение, в каком-то смысле проклятие. К сожалению, я пока не могу рассказать тебе всё в деталях. Время ещё не пришло.

Прямо над ухом слышится оглушительный грохот: первый гром раскатисто проходится по скалам, отскакивая эхом от камней. В свинцово-чёрных тучах росчерком проскакивает полоска молнии. Вспышка её отражается в голове коротким осознанием: все-таки магия их видений существует неспроста. Регис чем-то к нему привязан, а вот почему, темнит. Снова. Будь это проклятием, наверное, можно было бы попытаться его снять… Вот только что-то по ту сторону их связи совсем не заметно такого рвения.

Значит, ему что-то от Геральта надо – иначе не было бы этого сотрясания воздуха.

– Предназначение, – медленно произносит Геральт, ёжась от порывов ветра. – Хорошо. Дальше-то что?

Сам он думает, что неплохо бы убраться отсюда поскорее; буря вот-вот застанет их врасплох, и было бы совсем здорово, если бы Регис быстро навоображал место посуше и потеплее. Но того будто не беспокоят ни свист ветра, ни раскаты грома – он даже не запахивает плотнее плащ, так и стоя столбом, и смотрит на него удивлёнными глазами.

– Что конкретно ты имеешь в виду, друг мой?

Под рёбрами что-то неприятно скребётся, и Геральт вдруг понимает: раздражение. Неудивительно. Писклявые голоски в голове мигом начинают выкрикивать сомнительные идеи, что приходили ему на ум всё это время. Это удобный подлог, выбивает барабанная дробь в висках, ты же чувствуешь это внутри – разве чутьё тебе врёт? Больше всего на свете ему сейчас хочется убраться подальше от Региса и неприятного жжения в груди, лишь бы не встречаться лицом к лицу с собственными…

А, неважно. Геральт уже открывает рот, и едва ли его теперь можно остановить.

– Помнишь, что я сказал о Предназначении?

– Помню, как ясный день, – приподнимает брови Регис. – Ты, кажется, дал понять, что отрицаешь эту идею всем своим естеством.

– Отрицаю, – невесело усмехается Геральт. – Да оно мне уже поперёк горла стоит. Знаешь, почему?

– Просвети же меня, волчок.

С тихим стуком на плечи падают первые капли, ещё мелкие, как брызги морской воды. Не обращая на них внимания, он неторопливо прочищает горло… И говорит. Потому что должен, или, может быть, потому что просто устал держать всё в себе. Устал от чёртовых тайн и загадок. Потому, наверное, хочется приоткрыть тайну собственную.

Пока ещё есть остатки надежды на то, что Регис может быть ему другом.

– Моё самое раннее воспоминание – это Весемир, – негромко начинает Геральт. – И лес. Сосновый бор рядом с Каэр Морхеном. Заросли там дикие. Я ещё был… таким, что едва мог через них пробраться. Увязался с Весемиром по грибы. Наткнулись мы там на одну речушку, вроде мелкую, но бурную. И деревянный мост, старый, чёрт знает, насколько.

Нахмурившись, он делает паузу, припоминая всё так точно, будто это было вчера. Хорошо, что Регис не перебивает. Антрацитово-чёрные глаза смотрят на него с неподдельным волнением, ожидая продолжения истории.

– Ну, Весемир, конечно, перебрался через него первым. Проверил на опасность. Помню, он ждал тогда на другом берегу реки и подбадривал, чтобы я шел следом, а я стоял у этих гнилых досок и… – медлит Геральт, поджимая губы, – Боялся, что мост обвалится подо мной. Сам не зная, почему.

Шум нарастающего дождя гасит в себе шорохи волн, свист ветра и крики тех, кто ещё пытается спрятать в сухое место ценную утварь. По плечам и спине начинает барабанить противной влажностью, но на это становится уже всё равно.

– Это потом я узнал, в чём дело. Весемир рассказал. Моя мать точно так же оставила меня на мосту. Видно, в памяти отпечаталось, – горько усмехается он. – Такой вот инстинкт самосохранения.

– Я не знал, – впервые за весь рассказ тихо произносит Регис. – Мне очень жаль, Геральт.

– Конечно, не знал. Кто бы тебе сказал.

Новый раскат грома, и ливень наконец обрушивается на них неудержимым потоком. Одежда промокает мгновенно, вся, до нитки; стоящий напротив Регис на глазах теряет свой собранный вид, будто только сейчас догадавшийся о приближавшейся буре и ошеломлённый этим фактом. По лицу его так и льются мокрые дорожки, волосы облепляют бледную кожу, как чёрные щупальца – и весь он резко становится незнакомым, далёким. Чужим. Ну, или это так обманывается разворошенное досадой сердце.

Чёрт, какое ещё сердце. Рассудок, а не эмоции.

– Я как-то спрашивал Весемира о ней. Почему она это сделала, – продолжает говорить Геральт, не сдвигаясь с места и подставляя себя бьющим по телу каплям. – Почему оставила меня, как надоевшую игрушку. Видел бы ты, как он посмурнел. Пробубнил, мол, мал ещё понимать, и сказал что-то про Право Неожиданности.

– Кажется, я понимаю… Тот самый старинный обычай, при котором один участник условной сделки обещает отдать другому то, что оставил дома, но о чём не знает и чего не ожидает. Верно, друг мой?

Сквозь грохот капель голос Региса едва слышно, но Геральт только кивает в ответ, поймав взгляд чёрных глаз.

– Да, он. Я потом узнал, что какой-то ведьмак спас моего отца и в награду потребовал меня взамен. Так всё и вышло, – опускает голову он. – Хотя я вот думаю, что брехня всё это. Я просто был ей не нужен, только и всего.

В горле появляется ком, и приходится с усилием сглотнуть прежде, чем выплеснуть свою боль уже без лишних прелюдий.