Так почему желтоглазый человек появляется в каждом его видении, какими бы разными они ни были?
Слова дурацкой легенды сами собой всплывают в голове, но он отказывается в них верить. Потому что нет никаких наречённых, связей судьбы и прочего бреда. Он что, будет уподобляться людям с их суевериями? Нет, здесь должно быть какое-то рациональное зерно.
Но происходящее сбивает с толку. Что все-таки это такое – врождённое помутнение рассудка? Редкая форма мутации под воздействием местного мира? Насланные кем-то в отместку чары? Ох, если предположить, что это всё-таки не сумасшествие, может даже статься, что у него что-то вроде дара провидения. Он же не знает, что именно видит – прошлое или далёкое будущее. Не его будущее.
Перебирая варианты, Эмиель невольно становится мрачнее тучи. В Оксенфуртской библиотеке в поисках хоть каких-то сведений он читает рассуждения то об эволюционной теории, то о бредовых расстройствах, при этом не переставая коситься в сторону стенда с трактатами из Аретузы. Нутром он надеется, что именно там будет нечто, пусть даже одна фраза, что прольёт свет на эту загадку.
И не ошибается. Крупица истины обнаруживается в свитке столь древнем, что пергамент едва ли не рассыпается в руках. Эмиель осторожно разворачивает его и вдруг понимает – это письмо.
«…неизвестного рода повторяющиеся видения с участием некого индивида, о природе которых у подопытного, далее П., очевидно, есть предположения, но о них он говорить отказывается. Возникают эти видения во время названных П. приступов, очевидно, невротического характера. С согласия П. у нас была возможность через психотропное воздействие углубить видимые им образы и в результате получить прелюбопытнейшие выводы. Думаю, определенному кругу лиц необходимо выслушать их как можно скорее. Возможно, дело касается магии реликтовых форм.
По результатам исследований перенаправляю данные в хранилище Каэд Дху, прошу ответить незамедлительно.
С уважением…»
Когда он отрывается от чтения, в голове безумным роем начинают жужжать сразу десятки мыслей. Магия реликтовых форм… Если чутьё его не подводит, то П. тоже вампир, и сходство их случаев очевидно. По крайней мере, П. хотя бы добрался до чародеев и что-то выяснил, если не убил их всех, когда они наконец-то поняли, кто перед ними стоит. Эмиель хмыкает себе под нос: интересно, какие такие выводы они сделали. Жаль, конечно, что никто не может рассмотреть его собственные видения, если бы…
Ох, чёрт. Да ведь ему и не нужны никакие лишние наблюдатели, он и сам в силах постараться рассмотреть больше, если в этом есть смысл. Тем более, что Эмиель знает, что такое психотропное воздействие. Знает уже слишком хорошо.
Без лишних раздумий он, в конце концов, начинает пить ежедневно.
В один такой день он, наболтав что-то привратнику и слугам, без приглашения заваливается в особняк Азираэля. Хозяин дома отыскивается быстро. Эмиель находит его в гостиной – слишком вычурной на его вкус, как и все, что нравится Азираэлю. Он входит в огромную светлую комнату с высоким потолком, отделанную шёлковыми обоями. Обои красочные и, должно быть, сделаны на заказ. На них целый бестиарий диковинных созданий: огнедышащие белые драконы на остроконечных вершинах гор, стайки огненно-красных фазанов, девятихвостые лисицы, припадающие к серебристым змейкам родников, и величественно лежащие львы с гривами цвета лазури.
Жаль будет избавляться от этой красоты, но придётся. Обои забрызганы кровью по самый потолок.
Эмиель вздыхает: сколько раз он говорил, что не стоит пить так неаккуратно. В крови всё – бархатные кушетки, отделанные позолотой, чайный столик вместе с сервизом, подставки для ног и даже люстра, хрустальные сосульки которой тихо позвякивают на сквозняке. Пол усеян трупами. В основном это дети и молодые люди, и некоторые из них ещё тёплые.
Посреди этого великолепия и лежит на животе Азираэль, нарушая тишину комнаты раскатистым храпом.
Долго раздумывать не приходится: Эмиель подходит и с размаху даёт другу пинок под зад. Тот не шевелится, так что приходится отвесить ещё пинков. Повезло, что Эмиель сегодня щедрый.
– Какого, – хрипит пьяное недоразумение, – Кто…
– Я, друг мой, кто же ещё, – услужливо подсказывает Эмиель. – Смотрю, что-то ты заспался.
Азираэль лениво перекатывается на бок, невольно раскрывая полы домашнего халата. Под ним нет ничего. Эмиель спешно отворачивается.
– Нет у тебя сердца, несносная ты сволочь.
– Для тебя у меня и совести не найдётся, – наконец находит он слова, пока Азираэль с трудом поднимается, проклиная всё на свете и грозясь ему геенной огненной. – И где ты таких слов нахватался? В храме Мелитэле?
Прихрамывая, Азираэль ковыляет через всю комнату и задёргивает тяжёлые пурпурные портьеры. Эмиель украдкой следует за ним. Комнату накрывает красноватой тенью.
– В самом деле? Стыдно смотреть на то, что ты здесь устроил?
Азираэль поворачивается, и видно, как вены выступают у него на лбу. Глаза его, красные и больные, смотрят устало и обречённо.
– Ну вот зачем ты пришёл? Чесать об меня своё остроумие?
Эмиель прищуривается, внимательно изучая лицо напротив.
– Я… – и он выдерживает театральную паузу, – Пришёл спросить, какого дьявола ты меня не позвал, хитрый ты лис.
Азираэль разражается сиплым хохотом.
– Эмиель, сколько можно дуться! – и он заваливается на кушетку, откидывая голову на шелковых драконов, фазанов и лис. – Знаешь же, у меня не корчма, выпивку приносишь с собой. А ты вечно жадничаешь, как амбарная мышь, и надеешься на моё святое гостеприимство.
Но Эмиель дуется.
– Мог бы и поделиться хоть раз, – укоризненно замечает он, – Сдаётся мне, ты подзабыл базовую концепцию дружбы, о которой я могу великодушно напомнить. Я как раз вчера дочитал «Размышления об этике», пока вы, свиньи, пили как в последний раз.
– Удивительно, как ты не прихвастнул этим раньше, – Азираэль закидывает ноги на чайный столик. – Ну, так и быть. Поможешь мне прибраться, и я поделюсь с тобой вечером. Даю тебе слово, мой юный друг. Теперь-то оставишь меня в покое?
Чуть позже они, более-менее вернув особняк Азираэля в исходный вид – правда, от обоев все-таки приходится избавиться – устраивают повторный приём. Азираэль сдерживает слово, и Эмиель пьёт человека за человеком, пусть и не со свойственной ему жадностью. Большей частью, чтобы не отставать от остальных.
Когда все уже порядком пьянеют, кому-то со скуки приходит в голову идея устроить спор, кто больше осушит тел. Эмиель сомневается, но его уговаривают, уверяя, что будет весело. После второго или третьего круга голова у него тяжелеет; кажется, ему кричат пить до дна, гикая и улюлюкая.
Эмиель пьёт до дна. Очертания гостиной начинают сильно расплываться. Где-то с краю сознания мелькает слабая мысль, что ему нужно на воздух. Пошатываясь и хватаясь за стены, он вываливается в сад и, спускаясь по ступенькам, опирается лбом на холодный мрамор скамьи.
Последнее, что он помнит – как его бурно рвёт кровью в розовый куст и как он падает на брусчатку от чудовищного жжения в висках. Перед глазами вспыхивает белоснежный свет, и всё уносится далеко, слишком далеко…
…Холод. Занесённый снегом лес и высокие стволы сосен, тянущие ветви к небу, как чёрные, когтистые лапы. Пощипывание морозца на коже, почти им не ощутимое. Тёмная фигура вдали – почему-то знакомая, но по странности он никак не может узнать, откуда. Слышится цокот копыт чужой лошади; воет ветер, играя волосами её хвоста. Вьюга… Будет вьюга…
Тёмная фигура оборачивается через плечо и сверкает жёлтыми глазами с вытянутым кошачьим зрачком. Он хочет присмотреться, разобрать черты лица их владельца, но не может. Поднимается ураган, смешивая всё в белую, непроглядную пелену. Жёлтые глаза впиваются в него пристальным взглядом, и он никак не может от них оторваться, цепляясь, как за точку опоры. Как за якорь, держащий…
…Мир начинает кружиться в бешеном вальсе, и наступает блаженное забытье. В себя Эмиель приходит тогда, когда чувствует прикосновение ко лбу прохладных женских рук.
