Стал бы он убивать сейчас ради того, чтобы Геральт из его видений сказал ему то же самое?

Я люблю тебя, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Всего, без остатка. Я любил тебя зверем и люблю тебя спасителем. И буду любить, пока жив. Иллюзорного и настоящего, если ты найдёшь меня. Любого.

Сердце пропускает удар и начинает биться неестественно часто, сбиваясь на исступлённый, нездоровый ритм. Ох, пустые фантазии. Морок, подобный видению из красной комнаты. Лживый, но такой манящий.

– Не думаю, что это можно считать лицемерием, – тихо говорит Регис, – У тебя была цель, пусть и искажённая, но в рамках некой морали. Это достойно… понимания.

– И оправдания для того, чтобы стать убийцей?

– Ты уже не убийца, Детлафф. Повторюсь, то были ошибки прошлого. Я достаточно хорошо знаю тебя, чтобы верить в то, что этого не случится вновь.

– Откуда такая уверенность? Хочешь сказать, сам никогда не хотел наброситься на тех, кто к тебе приходит?

К чему эта тема, раздраженно думает Регис, я уже позволил ему почувствовать себя легче. Делая себе хуже взамен.

Вопрос повисает в воздухе, как занесённый над головой меч. Монстр внутри заходится победным рёвом. Конечно, он хотел бы… Хотел бы снова не чувствовать боли, разрывающей на куски. Хотел бы не терпеть её, пока видит мягкую улыбку Геральта. Хотел бы…

Но это уже невозможно. Нет больше того, кто способен причинить боль человеку, подобно его наречённому.

– Мы не имеем власти над желаниями, – спустя долгую минуту тишины произносит он. – Но в силах обуздать намерения. Я уже не могу существовать иначе. Ни один глоток не стоит того, чтобы лишиться всего, что здесь есть, в один миг.

– Даже ради твоего ведьмака?

Глаза округляются от шока сами собой.

– Откуда…

– Ты зовёшь его, – просто отвечает Детлафф, – Во сне. По-разному, но чаще по имени. Всякий раз, стоит мне у тебя переночевать, я слышу эти бормотания. Геральт, кажется?

Мир вокруг исчезает, рассеивается в вате ночи. Остаётся только его маленькая кухня, едва освещённая старыми свечами. Крошечная исповедальня. Всё, что осталось перед тем, как наступит рассвет и этот разговор развеется в памяти, как гипнотический сон, и они двое, угольно-чёрными силуэтами висящие посреди этого сна. Две точки в пространстве и времени. Только они, молчаливые свидетели признаний друг друга.

– Что ж, так и есть, – опустив глаза, вздыхает Регис. – Его зовут Геральт.

Что произошло с ним, позволив дойти до такого? Как же это унизительно… и вместе с тем до странного правильно. Значит, он наконец впустил ведьмака куда глубже, чем думал. В самое сердце. Янтарные глаза в его памяти вспыхивают тёплым, согревающим до самых костей огнём, вызывая странную робость. В груди вдруг становится тесно от одной-единственной мысли, родившийся уже слишком давно, но лишь сейчас обретающей хрупкую форму.

Я… влюблён? В образ из собственных видений?

Всемилостивые боги, я и правда влюблён в него. В того, кого никогда не знал. Или знал, но в другой жизни, той, что будет после.

Будь я проклят, если теперь отступлюсь.

– О чём я и говорю, – очевидно, Детлафф замечает его молчаливые терзания. – Тебя тянет к нему так же, как и меня к ней. И будет тянуть ещё сильнее, так, что однажды ты поддашься тяге снова.

– Ошибаешься, друг мой. В тебе говорят эмоции. Вовсе не эти слабости определяют мою волю. Порой их бывает недостаточно.

– Значит, ты глупец. Это наречённые сделали нас теми, кто мы есть. Беспощадными, жестокими…

–…Живыми, – перебивает Регис. – Живыми, Детлафф. Не они вели нас обоих в пропасть, не они оступались за нас в пути. Однако в тебе и во мне есть нечто большее, чем зов этой связи, и большее, чем бестиальная природа: разум. То, что определяет выбор, который мы совершаем ежедневно.

Ссутулившись, Детлафф расстроенно потирает лоб.

– Будто у нас есть выбор.

– Именно. Отчего-то мне кажется, что в этом люди куда нам ближе, чем любой из собратьев.

Свечи снова гаснут – неумолимо быстро, словно по мановению чьей-то руки. Правда, зажигать их уже нет смысла. Одеяло неба на горизонте подергивается малиновой пеленой. Неужели они проговорили всю ночь? Боги… Время пролетело так быстро, словно его и не существовало.

Пожалуй, им нужно торопиться. Регис встаёт из-за стола и рассеянными движениями собирает посуду. Краем глаза он замечает, как из малиновой дымки поднимается холодный диск ещё бледного солнца.

– Рассвет, – слышится глухой, надтреснутый голос.

– Верно. Пора ехать, дорогой друг. В Каэд Дху нас не будут ждать вечно.

Опешив, Детлафф вдруг встряхивает своей иссиня-чёрной гривой.

– Друиды…

Осторожным шагом Регис подходит и кладёт руку на его твёрдое плечо.

– Ты не убьёшь ни одного из них. Я этого попросту не допущу, Детлафф. Прошу, если боишься собственных порывов, доверься хотя бы мне. Чем бы это ни казалось, но и у меня есть понятие чести, и оно не позволит оставить друга в беде.

Чёрные зубастые тени растворяются в розовых лучах, несмело скользящих по очертаниям кухни. Мышцы вздрагивают под ладонью в короткой судороге. Склонив голову, Детлафф сникает, растерянный и понурый.

– Хорошо, – едва слышно произносит он, – Хорошо. Пусть будет так.

Ночь окончательно сворачивает своё одеяло и уносится на северо-запад. Ласковое рыжее марево заполняет собой небо, просачиваясь повсюду и освещая проснувшийся город. Где-то на другом конце улицы, надрываясь, кукарекает петух – похоже, тот самый, что прервал вчерашнее видение. Закрывая створки окон, Регис невольно вспоминает его, снова усмехаясь обманчиво опасной стали ведьмачьего меча. Я влюблён, шепчет глупое сердце, выбивая раз за разом, влюблён, хоть и сам не знаю, в злой морок или в воплощение света.

Почему-то последним, о чем он думает прежде, чем уехать за пределы Диллингена, становится Эзехиль Хильдегард, заходящийся в безумном хохоте над ними с Детлаффом, как над круглыми дураками.

***

Серебристые листья танцуют в потоках летнего ветра, прерывая чужое молчание своим мирным шелестом. Сухой, едва слышный, он убаюкивает сознание, отвлекая от тревожных мыслей. До тех пор, пока его не заглушает низкий женский голос.

– Как давно здесь не произносили это имя, – говорит он, звеня стальными нотками.

Это оказывается фламиника. Вытянутая, сухощавая, она смотрит на своих гостей ястребом, и заметно, как сложно даётся это выражение её аккуратным чертам.

– Так вы здесь за тем, чтобы забрать пепел?

– Пепел? – недоумённо переспрашивает Регис, не осмеливаясь поднять головы.

– Разве нет? Любопытно, любопытно, – интонации голоса чуть смягчаются. – Раз так, пора обсудить детали вашего визита. Негоже спроваживать тех, кто и сам не знает, зачем пришёл.

Властным жестом она взмахивает ладонью, заставляя двух вампиров встать с колен, которые они были вынуждены преклонить. Того требует большой круг – маленькая поляна, окружённая вековыми дубами, призванными очищать всякого, кто является в Каэд Дху, от нечистых побуждений. Что ж, похоже, очередное испытание осталось позади. Впереди самое сложное: обещанные переговоры.

Как и ожидалось, друиды встретили их учтиво, но с прохладцей. Впрочем, их можно было понять. Первое, что они увидели в густой роще Каэд Дху – группу людей в белых одеждах, строго-настрого запретившим им касаться кого-либо или чего-либо без должного разрешения. Конечно, они знали, кто к ним прибыл, и, хоть и веровали в равенство и ценность всего живого, вампиров друиды опасались ровным счётом так же, как и простые люди. Потому ещё более удивительным казалось то, что, похоже, в Каэд Дху уже бывали им подобные. По крайней мере, их природа никого не шокировала, хоть и заставляла держать дистанцию.

Второе, что они здесь увидели среди раскидистых деревьев, были друидские жилища: внушительных размеров шалаши, для надёжности покрытые земляным дёрном и травами. Из них то и дело выглядывали члены общины – седовласые старики и старухи, юноши, женщины, дети – с умиротворёнными, мягкими лицами без следа интереса. Некоторые даже давали напутствия на Старшей Речи. Словно знали цель их прибытия. Словно подозревали, что идут они не просто за сведениями, но за надеждой.