Теперь у Региса есть чёткий портрет того, кто оказался с ним связан. Неотёсанного, угрюмого, подчас грубоватого человека, который, тем не менее, всегда выбирал сторону сочувствия, верности и чести. Судя по всему, за короткие мгновения видений из них двоих его наречённый сделал этому миру больше добра, чем он, Регис, за всю свою жизнь. Стоит это осознать, как в груди вспыхивает колючий стыд. Правда, его тут же сменяет маленькая искра какого-то незнакомого, едва родившегося чувства, тёплого, как взгляд янтарных глаз, и греющего изнутри.

Кем же ты сделал меня, Геральт, мелькает в голове отчаянно, и кого ты увидишь вместо чудовища?

Пока он учится существовать рядом с людьми, эта мысль преследует Региса, как тень – и, возможно, подстёгивает к тому, чтобы всё больше утвердиться в мысли, что он хочет научиться спасать жизни. Хрупкие, подвластные каждой мелочи жизни людей, которых он когда-то видел кем-то не лучше бутылки. Он учится видеть в них груз их чувств и личных мыслей, ловит их улыбки и смех, делит с ними их горе. Учится сострадать и сопереживать.

И думает, думает про своего ведьмака. Про Геральта, который столь же неприкрыто смертен. Порой в голове проскальзывает надежда, что, возможно, в будущем удастся отсрочить и его гибель. Надежда на то, что он, Регис, успеет рассмотреть это выразительное лицо вживую, увидеть мягкий изгиб этих губ, сжать в руках мозолистые пальцы. Может быть, прикоснуться к застарелым шрамам, отзвукам схваток с чудовищами. Пересчитать их все, вшить в память и носить с собой, как самое ценное, что есть.

Но больше всего Региса печалит бесконечная, мёртвая усталость в жёлтых глазах, и ему отчаянно хочется взять на себя хотя бы её часть, чтобы не чувствовать беспросветной тоски от этого зрелища. Хочется хоть как-то дать ведьмаку знать, что он рядом, что готов подставить своё плечо, если нужно. Коснуться рукой насупленных бровей и разгладить морщинки на лбу. С осторожной лаской тронуть белые пряди волос и расчесать их пальцами, просто, чтобы расслабить кожу головы.

Хочется позаботиться о человеке, который, хоть и постоянно окружённый спутниками, всё равно кажется одиноким и неприкаянным.

Ведьмак вытесняет все остальные мысли, захватывая его рассудок не хуже прежней жажды, во всяком случае, с той же неумолимостью. Он всегда рядом с Регисом, в каждом мгновении его новой жизни. В пламени свечей, которые тот жжёт за вечерним обходом. В каплях утреннего дождя, плачущего по приближающейся зиме. В медных отблесках алхимического тигля и засушенных пучках зверобоя и собачьей петрушки. Всё напоминает о нем, дышит отголосками того, что приходит в видениях. Регис не позволяет себе витать в облаках – не сейчас, когда от его действий зависят чужие жизни, – но в редкие минуты покоя, сидя в маленьком кабинете лекаря, он незаметно перебирает в памяти привычный набор образов.

Широкая спина всадника на коне, удаляющегося вглубь леса. Дикий ветер, играющий белоснежными волосами. Сизый дым костра, поднимающийся ввысь до самых звёзд. Багровые блики пламени, смягчающие резкие черты лица и делающие их моложе, спокойнее… ещё дороже. Видят боги, ему мало, но Регис довольствуется и этим, лишь бы снова ненадолго ощутить, как тлеют в груди тёплые угли – и неожиданно поймать себя на том, что щёки заливает прежний, предательский румянец.

Пока однажды ранним утром не прилетает ворон. Присев на ограду забора у его домика, птица оглашает о своем присутствии громким карканьем. Что-то важное, понимает Регис, иначе он бы не поднимал столько шуму. Взволнованный, он подходит и останавливается в шаге от ворона, чувствуя, как чужие мысли холодным потоком вливаются в разум.

Есть новости, произносит голос Гуманиста у него в голове, прошу, предупреди начальство о своём временном отсутствии. Возможно, нам предстоит долгая дорога. Собери всё, что посчитаешь нужным. Мы ждём тебя как можно скорее, дорогой друг.

– Выезжаю незамедлительно, – отвечает он птице и торопливо возвращается обратно в дом, уже не глядя, как, взмахнув крыльями, ворон удаляется за горизонт.

Никогда ещё послания не были такими чёткими и отрывистыми – и тревожными. Ясно только, что новости, конечно, о наречённых, но трудно сказать, какого рода. Он вдруг понимает, что дело может пахнуть магией, так что, как бы ему ни хотелось иного, придётся двигаться в человеческом обличье. Собраться удаётся быстро: в ход идут кое-какие книги, запасной комплект дорожной одежды и, конечно, эликсиры. Седельные сумки оказываются забиты под завязку. Ох, перспектива долгой дороги не радует – он не слишком любит ездить верхом, удерживаясь в седле только по воле гипноза. Возможно, нужно что-то, чтобы успокоить лошадь, отвлечь её от запаха вампира. Запаха… Подумав, Регис суёт мешочек с особенно ароматными травами во внутренний карман плаща. Такими, что точно собьют с толку любое создание с чутким нюхом.

С госпиталем выходит немного сложнее: на его начальство не действует ни запах трав, ни его дар красноречия. Так что всё-таки приходится применить гипноз и убедить, что он уехал по исключительно уважительной причине. Как объясниться по возвращении, он подумает позже, в дороге. Сейчас ему нужно торопиться.

Седлая коня, он снова вспоминает Геральта, и под рёбрами ноет от неясного томления. Как хочется тебя увидеть, неожиданно думает Регис, как хочется хотя бы приблизить эту минуту. Пришпоривая своего скакуна, он мчится во весь опор, чувствуя, как сердце тянется навстречу образу ведьмака и таким знакомым кошачьим глазам, словно пристально следящим за ним со всех сторон. Навстречу странному порыву, столь несвойственному ему, прожившему на этой земле слишком долго, чтобы поддаваться подобному.

Впрочем, запал его скоро рассеивается: путь выдаётся не из легких. Стоит поздняя осень, и кое-где уже лежит снег, превративший дорогу в грязное месиво, по которому совершенно невозможно передвигаться быстрее, чем шагом. Конь ступает с трудом, копыта так и вязнут в раскисшей земле. Уже въехав в Цинтру, Регис вдруг понимает, как тот устал, и, спешившись, ведёт взмыленное животное к городским поилкам. Им обоим нужна передышка.

Вздохнув, он проходится по окрестностям, стараясь лишний раз не наступать в мокрый снег. Очередная городская площадь, как и всегда, полна людей, то спешащих куда-то по своим делам, то отчаянно рекламирующих свой товар. Взгляд цепляется за палатку цветочника. Удивительно, кто-то ещё продаёт цветы в такой сезон? Наверняка цены должны быть баснословными. Впрочем, народа у палатки много, и скоро Регис понимает, почему: на прилавке лежат назаирские розы. Настоящие назаирские розы, которые он так долго пытался когда-то вырастить в собственной оранжерее. Выложенные ровным рядом, лазурно-синие бутоны с фиолетовым обрамлением на концах лепестков так и приковывают взгляд переливами цвета.

Шум вокруг утихает. Не раздумывая, Регис крепко привязывает коня к перекладине поилки и быстро приближается к прилавку. Осторожным движением он берет одну розу и долго вертит бутон в руках, рассматривая прожилки на свет.

– Пятнадцать штук, милостивый господин, если изволите.

– Сколько-сколько? – пораженно таращится на него кмет. – У вас, кхе-кхе, сударь, деньжат-то на них, кхе-кхе, найдётся?

– Найдётся. Пятнадцать штук, прошу вас.

Расплатившись кругленькой суммой, он принимает в руки целый букет и замирает, чувствуя, как сжимается сердце. От роз пахнет тенью другого мира, того, что так резко отличается от серых, грязных лотков. Пахнет роскошью, позабытой сладостью лета и ласковой, бархатной темнотой ночи; юностью, которую уже не вернёшь.

Как и голос за его спиной.

–…Мими?

Тело мгновенно цепенеет, и он оборачивается, надеясь, что ослышался. Но слух не подводит. Перед ним в плаще и дорожном платье болотного цвета стоит Ориана. Правда, теперь она едва ли похожа на девочку, которую он знал. Черты лица заострились и стали старше, а карие глаза приобрели новое, неизвестное выражение, холодное и отчуждённое. Впрочем, оно быстро сменяется лучезарной улыбкой – благо, капюшон надёжно скрывает как лицо Орианы, так и ряд её белоснежных клыков.