– Ну-с, милсдарь Регис, вы и в самом деле меня заинтересовали. Так, что теперь и мне хочется строить определённые предположения. Но предполагать я не мастер. Мне как-то больше нравится задавать вопросы.

Тихо шелестят страницы альбома; Эмиель Регис спокойными движениями собирает свою сумку. Даже сумка у него неприметная – кожаная торба с множеством карманов.

– Что вы хотели бы знать, господин коронер?

– Для начала то, откуда вы так дьявольски осведомлены. На кого вы работаете? К кому прикреплены?

– Госпиталь имени святого Клавдия в Аттре, господин коронер. Помощник заведующего отделением хирургии.

– Что ж, это многое объясняет. Давно вы там?

– Около года, – помявшись, тихо отвечает студент. – В основном ухаживаю за больными и веду истории болезней. Ассистирую с проведением операций, если понадобится.

– Неплохо для вашего возраста. За каким чертом вы тогда забыли здесь? Неужели в Аттре не нападают гули?

– О нет, милостивый господин. У меня что-то вроде отпуска. Здесь, в Цинтре, мой дом и, можно сказать, семья, однако я не могу себе позволить роскоши отдыха в полной мере. Приходится посещать занятия, чтобы поддерживать разум в тонусе. Вы ведь согласитесь со мной, что в учёбе нет предела совершенству?

Ответ коронера поражает – и секунду он даже и не знает, что ответить.

– Что ж, похвальное рвение. В таком случае буду и дальше ждать вас здесь, – растерянно говорит он, – На занятиях. Ну, мне пора. До свидания, милсдарь Регис.

– До свидания, господин коронер, – доносится ему вслед.

Торопливым шагом он идёт к выходу, не оборачиваясь в темноту. Чтобы не увидеть снова взгляд цепких чёрных глаз. Чтобы не ощутить снова это неясное беспокойство, какое возникает, когда идёшь по неблагополучному кварталу. Да что за чертовщина! Должно быть, это формалин действует на нервы. Из анатомического театра коронер выходит твёрдым шагом, приказав себе не думать ни об упырях, ни о гулях, ни о странных студентах.

Он не слышит, как, оставшись один, Эмиель Регис позволяет себе долгий, тяжёлый вздох.

Сколько прошло времени с того, как он обнаружил сокровищницу с книгами по медицине – десять, двадцать лет? Годы мешаются из десятков в один, бесконечно долгий, но полный событиями. В скором времени книг, атласов, да даже надоевших фолиантов в подземелье стало мало. К счастью, после долгих уговоров он устроился подмастерьем к тому самому алхимику, алхимик привёл его к знакомому лекарю, а лекарь, впечатлившись его знаниями, устроил встречу с хирургом из Аттре.

И ему повезло. В очередной раз. Хирург, выслушав его просьбу, как ни странно, решился принять его санитаром – все начинают с самых низов, сказал он, чтобы уважать труд друг друга. Справедливое замечание быстро воплотилось в жизнь, стоило Регису приехать в Аттре. В тот самый госпиталь, где ему предстояло воплотить теорию на практике.

Он ещё не знал, что тогда впервые увидит человеческую смерть по-настоящему. Все, кого он пил, умирали, как мухи на зимнем окне, дергающие лапками в конвульсиях, и тогда… Тогда смерть была просто призраком, досадным неудобством. Регис особенно не вдумывался, каким видел себя в роли палача: он был хищником, совершенным творением эволюции, берущим своё по праву, и жизни людей были чем-то вроде почётного списка на его счету.

Теперь смерть – леденящая, безжалостная – окружает повсюду. Угольно-чёрными пальцами она собирает свой урожай. Каждый день, стоит ему сделать обход по палатам, он видит больных, мечущихся на койках в агонии лихорадки или стенающих от перитонита, разрывающего брюшину из-за тифа. Умирающих в родах женщин и синюшных младенцев, которых кладут им в руки. Искалеченных на лесопилке или в шахте рабочих с переломами конечностей. Кметских девушек и старух, искромсанных когтями накеров или утопцев. Многих, многих других, пострадавших и изувеченных, истекающих кровью прямо на деревянный пол.

Кровь. Она неотступно находится рядом с ним, но Регис оказывается сильнее. Эликсир помогает, но куда лучше отрезвляет страшная, непреодолимая неизбежность людской смерти. Он старается бороться с ней, как может, чтобы успокоить гнетущую тяжесть в сердце. Промывает и зашивает раны, накладывает повязки и дает целебные отвары, чтобы унять жар. Но он не бог. Каждый день люди умирают у него на руках, ища последнего утешения, и изо всех сил Регис старается дать им этот желанный покой. Успокоить боль. Подать стакан воды. Прикрыть глаза мягким жестом, воздав последнюю дань уважения.

Проглотить разъедающее изнутри отчаяние и пойти к следующей койке.

Тягостные будни становятся привычной рутиной. За ними едва заметно, как приезжает и уезжает Гуманист, навещая его в Аттре, и рассказывает, что группа офирских вампиров любезно поделилась с ними пачкой трактатов из собственных хроник. Однажды приезжает Детлафф, не в госпиталь, но в его маленький домик неподалеку, и неожиданно передаёт ему пучок трав, буркнув, что у него, Региса, наверное, нет времени и к травнику сходить. Регис благодарит и развешивает часть трав под потолком своего скромного жилища, чтобы высушить их как следует.

Запах шалфея, камфорного базилика и полыни рассеивает запах формалина и гниющей плоти, въевшийся в кожу. Становится чуть легче. Правда, ненадолго.

Вспышка. Жжение в висках…

– Регис? – шепчет недоверчиво хриплый голос.

– Регис, – вторит ему второй, повыше. – Только он один так смердит. Где ты? Я тебя не вижу…

Слышится шуршание опилок. Регис присаживается на корточки перед двумя связанными.

– Тише.

Через мгновение оба поднимаются, постанывая и охая от боли в затекших конечностях. Больше, конечно, усердствует бард в шапочке, покусывая кулак. Ведьмак, кажется, переносит неудобства куда сдержаннее.

– Геральт, – тихо говорят его, Региса, губы. – Через лагерные посты пойдете сами. Направляйтесь на восток, на самую яркую звезду Семи Коз. Прямо к Ине. Там вас ожидает Мильва с лошадьми.

– Помоги мне встать, – выдыхает ведьмак – Геральт, о боги, вот как его зовут – ему в грудь. Регис подаёт руку, с силой потянув его на себя, и всё внутри замирает от прикосновения к шершавой ладони.

– Как нам выйти? – вдруг спрашивает бард. – Стражники у дверей храпят, но могут…

– Не могут, – перебивает его альтер-эго. – Будьте осторожны. Полная луна, на майдане светло от костров. Несмотря на ночную пору, в лагере движение, но это даже к лучшему. Дозорным надоело окрикивать всех подряд. Ну – успеха! Выходите.

– А ты?

Вспышка. Белоснежный свет под веками…

…А я останусь здесь, думает Регис, от невыносимой боли хватаясь за узкий стол в своей комнатушке, где застало его видение.

Геральт. Ведьмака зовут Геральт. Геральт, Геральт, Геральт, пробует он имя на вкус, чувствуя, как перекатываются во рту слоги. Теперь у его, как сказала бы Ориана, идеи фикс есть имя, так подходящее его образу, всё более отчётливо проступающему в густоте морока.

Мысль об этом долго не идёт из головы. Всё чаще Регис думает о нём, о своём наречённом, возвращаясь в памяти к взгляду кошачьих глаз. После особенно трудных дней иногда единственным светлым мигом в потоке времени бывает пришедшее вдруг видение, вопреки всей его боли – и тогда ведьмак слишком часто становится для него личным утешением. Якорем, к которому тянется истерзанное сердце.

Регис даже ловит себя на мысли, что образ уже давно перестал быть просто образом: его ведьмак – Геральт – обрёл личность. Он и в самом деле начал показывать характер. Где бы они ни были, на привалах или в дороге, перед лицом опасности ведьмак вёл себя… благородно, что ли. Заботился о своих друзьях и не боялся их защитить. Заступался за несправедливо обиженных. Конечно, бывало, он и ворчал, и срывался на ругань – но это только лишний раз напоминало, что теперь это не просто незнакомец. Это был Геральт, настоящий и искренний, в отличие от прежних, смазанных образов, в чем-то нелепо приукрашенных – ох, чего только стоит то видение в красной комнате, которое теперь кажется постыдно искусственным.