Гуманист поднимается, и его внушительная фигура, окутанная мягким свечением от языков пламени, подбирается к книжным полкам у камина.
– Здесь-то и начинается переломный момент. В силу личного знакомства с господином Хильдегардом я, бывало, навещал его лабораторию столетиями позже – конечно, тогда уже не осталось и следа от его экспериментов. Но обнаружилось кое-что другое. Взгляните, мальчик мой.
На чайный столик ложится небольшая стопка тонких книг; Регис осторожно открывает первую страницу самой верхней и вдруг понимает, что может прочитать лишь часть слов. Некоторые предложения написаны на старом вампирском наречии. Языке мёртвого, давно утраченного мира.
– Рабочие заметки?
– Скорее, дневники, – кивает Гуманист. – Не спешите, вчитайтесь в записи как следует. Хотя бы ради того, чтобы понять личную философию господина Хильдегарда. Это должно быть для вас особенно интересно. Читайте, Регис. Внимательно.
Он подчиняется просьбе. Первая, да и следующие десяток страниц оказываются полны рецептов эликсиров, заметок о неудачных попытках собрать алхимическое оборудование и прочей чепухе. Следующий десяток делится пространными рассуждениями о Сопряжении Сфер и месте вампира в мире. О природе охотника и жертвы.
«Человек», пишет рука Эзехиля Хильдегарда, «есть существо примитивное, управляемое инстинктами, бессознательной волей, так как воля внутренняя, свойственная высшим существам, ему попросту не доступна. Человек слаб, потому что им двигают низменные чувства страха перед болью и смертью. Человек говорит: мы любим ближнего своего, но из всех испытуемых ни один не помог ближнему, когда я выпустил им кишки. Нет, умирая, они клялись, что отдадут всё в обмен на свою жалкую жизнь. Жизнь, которая продлилась бы пару мгновений. Увидев это, я только больше удостоверился во мнении, что человеческая природа ничем не лучше животной».
Страница, ещё страница…
«Человек обманывает себя, веря, что он превосходит стадо в своём хлеву. Жаль, что ему не объяснить, что есть только одна совершенная форма существования. Сотворённая кропотливым трудом эволюции и давно освобождённая от её оков».
Мороз, бегущий по коже, становится всё ощутимее. Хлёсткие, жестокие слова врезаются в память и отзываются диким пожаром внутри, первобытным воплем бестии, запертой в клетке. Регис вдыхает, стараясь совладать с чувствами, и берётся за второй дневник. И чуть не роняет его из рук.
«Факторы, влияющие на качество гемоглобина, чаще всего стандартны: наличие полноценного питания, сна, регулярных половых контактов, словом, наличие условий для полноценной выработки дофамина. Всё оказалось слишком просто, думал я поначалу. Слишком примитивно, под стать людям. Однако любопытство моё не утихало. В рамках исследования я взял на себя роль природы, отобрав лучший материал. В результате скрещивания начало появляться первое потомство, и решено было исследовать его на предмет сопротивляемости холоду и боли и отсеять наиболее стойкие образцы. В самом деле, в таких условиях вкусовые свойства их жидкостей стали превосходными. Планируется провести исследование на беременных особях, чтобы выяснить, можно ли влиять на качества гемоглобина ещё в утробе. Я ожидаю в высшей мере многообещающего результата».
Пальцы дрожат, скользя по чернильным буквам. Во рту становится сухо; затылок начинает стремительно жечь.
– Я должен…
– Дочитать до конца, мой дорогой друг. Дочитать до конца.
«Продуктивный на события день. Переговоры со старейшинами прошли в высшей степени успешно. Ходят слухи, что моё исследование имело успех в определенных кругах и некоторые уже готовы сделать индивидуальный заказ. Не могу сказать точно, когда смогу к ним приступить: разведение скота на местности отнимает все силы. Впрочем, труд приносит свои плоды. Пара близнецов из новой партии оказалась вполне достойной на вкус. Правда, моя ошибка была в том, что я попробовал их на глазах у их матери, и та, конечно, вошла в состояние аффекта. Пришлось избавиться от неё, а жаль. Я ожидал от неё по крайней мере ещё пять или десять приплодов».
Жжение усиливается. Сглотнув, Регис залпом осушает чашку с чаем, чтобы хоть как-то отвлечься от образов перед глазами. Лаборатории с заточёнными в ней людьми. Бьющейся в агонии женщины, на глазах у которой убивают её детей. Клеток и опытов. Разведения скота.
«В последнее время замечаю, что после рабочего дня чувствую себя хуже обычного. Правда, не думаю, что есть повод для серьёзного беспокойства. Кровь на время притупляет неприятные ощущения, поэтому всё моё лечение заключается в потреблении чуть большего количества выпитого, чем необходимо. Нужно будет вернуться к этому вопросу позже, когда я смогу себе это позволить. Когда у меня будет достаточно времени».
Чашка, подрагивая в руках, поспешно возвращается на столик.
– Вы видели это?
– Само собой. Прошу, Регис, не отвлекайтесь, иначе у вас не сложится в голове полной картины.
Оцепенение, до этого сковавшее тело, немного спадает и превращается в волнение, зудящее под кожей. Неожиданно видеть, как хладнокровный учёный признается в собственных проблемах со здоровьем. Регис пробегает глазами абзацы текста и вдруг замечает, что дочитывает последний дневник из стопки.
Он переворачивает следующую страницу.
«Я совершил чудовищную ошибку. Непростительную как для исследователя, так и для вампира. Моё состояние ухудшается всё сильнее. Виной тому постоянное присутствие людей рядом, постоянная работа с кровью. Возможно, я мог бы найти себе преемника, однако из всех, кого я нанимал, мало у кого хватало выдержки хотя бы на десяток лет. Похоже, что день, когда я начал работать над проектом, стал для меня роковым.
Поэтому я пошёл на отчаянный шаг. Стал искать помощи. По счастью, в своих поисках я наткнулся на запись о некоем ритуале, который должен избавить от порядком утомивших хлопот. По словам этого источника, необходимо сделать на руках продольные надрезы в направлениях v. cephalica* таким образом, чтобы их полости были полностью раскрыты, и дать крови вытечь на поверхность, несущую в себе определённый магический потенциал. Кроме того, упоминается и некий текст, который необходимо произнести, но мне думается, что это нечто из разряда эффектных трюков для пущего устрашения. В целом вся эта затея звучит сомнительно, но – признаюсь – я готов пойти на что угодно, лишь бы освободиться от того, что чувствую. Необходимо узнать о ритуале больше, пока у меня есть силы держать себя в руках.
Вынужден признать, что на время закрою лабораторию, так как, по всей видимости, придётся уехать. Пока трудно сказать, куда. Возможно, это напрасная трата времени.
Возможно, я обречён вечно терпеть эти мучения».
Хорошо, что он отставил чашку. От волнения подскакивает пульс. Затаив дыхание, Регис касается уголка последней страницы дневника Эзехиля Хильдегарда – и раскрывает её, чтобы увидеть… пустоту.
Точнее, не так. Здесь нет ни ровных, как по линейке, строчек, ни аккуратных завитушек заглавных букв – только лихорадочно разбросанные на белизне бумаги фразы. Одна фраза, эхом повторяющаяся по всему листку.
– Credo in sanguinem, quia verum, – он наклоняет голову так, чтобы было удобнее читать расплывающиеся буквы. – В кровь уверую, ибо в ней истина. Сорок три раза, если меня не подвёл счет.
В воцарившемся молчании слышно только, как невесть откуда взявшийся сквозняк шелестит пожелтевшими страницами, и как громко стучит кровь в ушах.
– Здесь… явно меньше того, что произошло на самом деле, – тихо говорит Регис.
– Так и есть. Помните, с чего начался наш разговор? С неуместной теоретической радости. И эта бессмыслица, – Гуманист указывает на странную фразу, – Лучшее подтверждение тому, почему её автор хотел бы быть забытым. Эзехиль Хильдегард сошёл с ума, – резко добавляет он. – Вы, верно, поняли, о чем говорила его последняя осмысленная запись? По неизвестным причинам он был зависим, причём куда сильнее, чем кто-либо, и скрывал этот факт, чтобы продолжать работать как можно дольше. Поддаться искушению значило бы, что все усилия по созданию идеальной породы людей пошли прахом, а, как вы заметили, в дело уже вмешались заинтересованные лица. Думаю, он прекрасно представлял масштаб возможной катастрофы. Впрочем, свои планы Хильдегард доверял только дневнику. Можете вообразить моё удивление, когда я узнал, что он бросил своё детище, исчезнув в неизвестном направлении.
