– Вы искали его?
– О, нет. Это было уже невозможно. Да и, откровенно говоря, несвоевременно.
– Значит, проект всё-таки рухнул?
– Иначе и быть не могло. Система управления в лаборатории, мягко скажем, была непродуманной, так что лаборанты быстро выпустили всё из-под контроля. «Образцы» обрели долгожданную свободу – и не преминули сообщить обо всём своим собратьям.
– И началась охота, – вдруг понимает Регис. – На всех вампиров, вне зависимости от вида и разумности. Та самая охота, после которой…
–…Мы отступили в тень и выбрали уединение. Так всё и пришло к тому порядку, который царит и по сей день. Кроме того, в это же время многие наконец-то осознали, что те самые люди, которых они считали чуть лучше животных, давно уже не уступают по разумности лучшим из нас.
Вздохнув, Регис прикрывает глаза ладонью.
– Не могу не улавливать намёка.
– И правильно делаете, друг мой, – кивает Гуманист. – Затем я и захотел поговорить с вами об этом. Вы ведь прошли через схожий опыт. Знаете, как развивается эмбрион? Он повторяет все прежние стадии эволюции. Развивается от лягушки к ящерице, от ящерицы к птице, от птицы к крысе и, наконец, к младенцу. Рождаясь, мы все, по сути, движемся по давным-давно пройденному пути, который всегда находит логическое завершение.
– На какой же стадии я? – грустно усмехается Регис.
– О, это целиком и полностью зависит от вас. Однако, признаться, для меня расклад вполне очевиден. У вас уже была возможность пойти по стопам господина Хильдегарда и кануть в небытие, но вы поступили иначе.
– Как и вы, милостивый господин. Вы ведь были очевидцем этих событий, но никак не вмешивались в них. Стало быть, вы тоже изменили мнение.
– В другой обстановке я бы посоветовал вам, Регис, быть осторожнее в своих словах, но сейчас прощу дерзость. Что до меня, то… Возможно, не случись истории с Эзехилем, я бы так и не подверг критике свою систему ценностей. И всё же это произошло. Я действительно стал считать неправильным уничтожать людей просто ради прихоти, – выделяет голосом Гуманист, – Прихоти, а не выживания. Ибо, будучи существом высшего порядка, неразумно поддаваться подобной слабости.
Осторожно отклонившись на спинку дивана, Регис пристально вглядывается в ореховые глаза.
– Существом высшего порядка? Как же заявления о людской разумности?
– Не путайте, мальчик мой. Бесспорно, в развитии своей цивилизации люди давно шагнули вперёд, но вы же не станете отрицать, что это случилось по одной простой причине: их век недолог. Мир стремительно изменился лишь потому, что человек – создание исключительно хрупкое в своей смертности. Однако Эзехиль Хильдегард ошибался, считая, что физическое превосходство вампиров уравнивает их с божествами. Неуязвимость не даёт нам права вершить людские судьбы. Так я думаю. Ну, скажите же, как считаете вы.
За окном начинает накрапывать мелкий дождь. Первые капли ударяют по стеклу, расползаясь в светлые полоски. Мгновение Регис смотрит, как они скользят вниз, и позволяет себе короткие вспышки воспоминаний. Малышей на хуторе у Франколара; блондинку с разорванной шеей среди пушистых шапочек анемонов; много, много других людей, которых он пил самозабвенно, считая, что ему причитается по праву.
Маленького лоточника и яблоки. Красные, зеленые, жёлтые. Жёлтые, как глаза ведьмака в его кровавых видениях. Из-за которых всё и началось… и теперь закончилось. Должно закончиться, иначе он потеряет контроль окончательно.
– Думаю, – негромко произносит Регис, – Я готов с этим согласиться. Не в полной мере, не сейчас. Но когда-нибудь позже – соглашусь целиком.
– Могу я поинтересоваться, почему?
Дождь усиливается, теперь барабаня с отчетливой силой. Гуманист подходит к окну и отдёргивает шторы. Коричневатые тени рассеиваются, уступая место серебристой дымке тумана на деревянных рамах.
– Возможно, я уже принял нечто подобное сразу, как только покончил с регенерацией.
– Ох, я совершенно не удивлён. Но это хороший знак. Определённо, хороший знак.
Вздохнув, Регис встаёт с дивана и присоединяется к наставнику. От стёкол тянет сыростью и мокрым деревом, и этот запах неожиданно успокаивает, куда больше, чем потрескивание камина.
– Это нелегко, – неожиданно признаётся он. – Всё это – жажда, видения… Я…
– Понимаю, – мягко говорит Гуманист. – Не стоит стыдиться своих чувств, дорогой друг, и уж тем более не стоит бороться с их грузом в одиночку. Поведайте мне всё, если считаете это нужным.
– Что, если я не смогу устоять? Что, если рядом не окажется того, кто меня удержит?
– Этого не случится, попросту потому, что именно над этим мы и работаем. Оставьте лишние опасения. Думаю, через какое-то время вы сами им удивитесь.
– Но как же поступить с видениями? В таком случае я ничего не смогу узнать про наречённого.
– Право, Регис, не искажайте всей правды. Если я правильно понял, выпивкой вы лишь ослабляли симптоматику приступов, но никак не стимулировали сами образы. Не в той мере, чтобы напрямую сопоставить их с количеством выпитой крови.
–…Может, и так.
– В таком случае выход один: ждать и искать информацию, только и всего. Повторюсь, вы напрасно беспокоитесь, что вернетесь к разгульной жизни. Этого больше не случится, – слова падают на сердце, как топор палача. – Никогда. Вы, друг мой, уже никогда не станете тем, кем были прежде.
Подавленный, он кивает. На душе тяжело от событий дня, от образов в дневнике, от воспоминаний и чувств – и даже от фразы, повторившейся ровно сорок три раза на пожелтевшем листке.
– Хотите ещё чаю? – услужливо говорит его наставник.
– Пожалуй, не стоит.
– Узнаю этот тон. К вам пришла меланхолия?
– Просто усталость от разговоров, – вздыхает Регис, потирая виски.
– В таком случае я знаю, что вас отвлечёт. Порой лучшее лекарство от усталости – хорошая книга, – мягко говорит Гуманист и поворачивается к нему вполоборота. – Хотите взглянуть на библиотеку?
Не то чтобы он этого хочет – сейчас кажется правильным скрючиться в углу своей комнаты, дав поглотить себя внутренней буре. Но отказ кажется невежливым, и он просто кивает, позволяя вести себя куда-то вверх по винтовой лестнице. Стоит уже глубокая ночь, – сколько они проговорили? – так что, когда они заходят в узкую, длинную комнату с высокими окнами, её почти полностью скрывает в себе бархатная темнота.
Впрочем, она ничуть не мешает Регису так и замереть на месте от восхищения.
Мало того, что библиотека огромна – она разделена на секции с четкими указателями по темам. Научным темам. Сердце пропускает удар, когда Регис замечает раздел Ars Medicina. Стремительным шагом он походит к дубовому стеллажу и теряется в головокружительном изобилии книг.
От предвкушения покалывает кончики пальцев. Он касается ближайшей полки, рассматривая узорчатые корешки томов. Оказывается, здесь есть «Materia medica» и «Chirurgia Magna», судя по всему, последней редакции, а ещё дополнение «Herbarius», которое он ещё не читал. Неудивительно, не очень удобно делать это без головы, лёжа в гробу. Спустя пятьдесят лет в науке наверняка изменилось многое, и ему не терпится узнать, что именно. Регис пробегает глазами по полкам, поднимает взгляд выше… и ахает.
На самой верхней хранятся атласы и, похоже, с натурными зарисовками. Он достаёт один и тут же открывает, обнаруживая нечто поразительное: на больших листах в мельчайших подробностях изображены человеческие мышцы, кости, кровеносные сосуды, даже некоторые органы. Детальность рисунков поражает, и Регис с упоением рассматривает их, забыв обо всём остальном.
– Интересуетесь человеческой медициной? – вкрадчиво спрашивает Гуманист, заметив атлас у него в руках. – Необычный выбор для представителя нашего вида.
– Кто делал эти зарисовки? – вопросом на вопрос отвечает Регис. – Никогда не видел подобной точности.
– Я, друг мой.
Удивлённый, он отрывает голову от страниц атласа.
– Вы?
В ответ его наставник сдержанно кивает.
