Примерка? Ох, дьявол, он совсем забыл о том, что они договорились пошить парные бальные наряды. Кажется, ещё одна ступенька на пути назад разбивается вдребезги; Эмиель так и слышит далёкое-далёкое эхо стеклянного звона.

– Что, ничего не скажешь в ответ? – и любимая повышает голос, – Интересно было бы послушать твою версию событий. Хотя я могу и так предположить. Там были люди. Ты сопротивлялся до последнего, как герой, но друзьям ведь не отказывают, так что вы быстро налакались до обморока. Давно же хотелось. Да, Эмиель? А потом позвали каких-то…

– Поп-прошу, – и откуда он находит в себе силы перебить? – Всё было н-не так.

Ох, это было зря. Лицо его возлюбленной вытягивается до неузнаваемости.

– Ещё и смеешь оправдываться! Сволочь! – в её голосе появляются истерические нотки. – Только и делаешь, что лжёшь! А я ещё верила тебе! – она срывается на крик, – Верила, что поженимся! Отныне и навсегда! Не ты ли слёзно клялся, что жить без меня не можешь?!

– П-послушай, – шелестит Эмиель, чувствуя, как его начинает мутить, – М-мне жаль, м-милая. Я… Просто…

Снова удар – наотмашь, с коротким взмахом когтей. По коже льётся что-то тёплое, и он невольно проводит ладонью, обнаруживая кровавые разводы.

– Именно. Просто. Не нужно было давать мне ложную надежду, если ты хотел просто. Пора признать, что ты зависим, Эмиель, хоть тебе и не хватает для этого смелости. Зато мучать других – хватает. Прошу, хоть раз в жизни не будь эгоистом.

Боль в щеке отвлекает, но Эмиель через силу поднимает взгляд на ту, что его ранила. В зелёных глазах плещется ледяная ярость.

– Как же хочется тебя ненавидеть, – признаётся она. – Жаль, не получается. Может, тогда было бы не так больно.

В горле пощипывает от неожиданной горечи. Перед глазами проносится всё, что их связывало – лето, страстные объятия, пьянящий вихрь танца – и пропадает в чёрной пустоте. Почему-то мелькают жёлтые глаза, невовремя вызывая тепло в груди, как живое напоминание того, на что он променял всё, что было дорого.

Боги, это не должно закончиться так нелепо и унизительно для них обоих.

– Нет, – внезапно твёрдо говорит Эмиель, – Пожалуйста, постой. Я хочу исправиться… по крайней мере, попробовать. Хотя бы заслужить твоего прощения, дорогая. Если позволишь.

Она вздрагивает, и зелень глаз затуманивается от пелены выступивших слёз. Воздух светится от пушинок, медленно вальсирующих по комнате и падающих, как снег, на разодранные внутренности кушеток, на пол, на его окровавленную ладонь. На плечи женщины, в которой вся его жизнь, рушащаяся на глазах.

– Ты уже не сможешь, – произносит она тихо и горько, – Не сможешь, Эмиель. Прости.

После чего разворачивается и уходит, плотно закрывая дверь. В шагах её слышна раздражённая поспешность. Эмиель слушает, как она удаляется от него все дальше, и закрывает лицо руками.

Он не замечает, как за спиной бездна уже приоткрывает свои створки.

Так начинается погружение на дно. Нет, это не лавина. Это не камнепад, накрывающий за минуту с головой. Это долгое скольжение по склону вниз, дюйм за дюймом, в самую пучину безумия.

Поначалу ему просто хочется стереть из памяти боль. Забыться так, чтобы не возвращаться обратно, туда, где его ждёт мучительное, никому не нужное раскаяние. Эмиель пьёт при любом удобном случае, захлёбываясь в крови, и только отмахивается в ответ на вопросы взволнованных друзей. Они не поймут. Сейчас ему важно только то, что они рядом, но его чувства – нет, им не стоит видеть, какую жгучую ненависть к себе он старается заглушить.

Кровь быстро становится для него чем-то вроде лекарства, а её жажда больше не похожа на желание поразвлечься. Эмиель тонет в ней, и тяга выпить все сильнее напоминает неутолимый, пожирающий изнутри голод. От выпивки он становится ещё развязнее, ещё опаснее, и выходки, которые он устраивает для друзей, всё чаще превращаются в беспощадные, зверские расправы над людьми. Теми, кого Эмиель вообще перестаёт воспринимать кем-то иным, кроме как сосудов с драгоценной жидкостью внутри.

Чуть позже, правда, он замечает, что Азираэль как-то странно косится на него и уже не хвалит за очередной рекорд по количеству выпитого. В какой-то момент он просто-напросто уходит; в тот момент Эмиель слишком пьян, чтобы выяснить причину. Он понимает только, что Азираэль разочарован в нём, но, когда тот бросает что-то напоследок и с грохотом хлопает дверью, Эмиель уже не помнит, кто это был.

Зато он помнит глубокую обиду, раздражение и злость. Приходится глушить и эти чувства в крови.

В какой-то момент он обнаруживает, что ему уже все равно, кого и как пить, и совершает налеты в одиночку. Эмиель пьёт стариков, пьёт грудных младенцев, пьёт гниющих от гангрены фисштеховых наркоманов. Он и сам стал подобен наркоману. Ему всегда мало; ему нужно больше.

Кровь, кровь, кровь, монотонно стучит в голове.

Кровь становится для него личным утешением, проводником и якорем спасения. Кровь остаётся единственным способом убежать от опостылевшей реальности, позволяя раз за разом видеть его. Жёлтые глаза незнакомца всегда смотрят на него с той стороны сознания мягко и приветливо, и почему-то рядом с ним на сердце у Эмиеля удивительно спокойно, где бы они не находились.

Иногда он думает, что эти видения – всё, что осталось у него по-настоящему ценного. Это одно из последних оправданий Эмиеля перед самим собой. Прежде, чем оправдания перестают быть нужными.

Даже удивительно, что между кровавыми рейдами он успевает увидеться с Орианой, и в ночь перед её отъездом у них наконец происходит разговор.

За день до она уже находила его на вечеринке в чьём-то имении, но не сказала ничего, только недовольно покачав головой. Раньше это бы обидело Эмиеля; теперь ему не до этого, и, когда рассудок ненадолго трезвеет, он искренне надеется, что Ориана простит его слабость. Видят боги, они ещё встретятся, когда ему станет легче, и Эмиель обязательно извинится, мол, был не в себе. А ему обязательно станет легче. Почему-то Эмиель всё ещё убеждает себя, что пьёт из-за потери любимой, и не замечает тихий голос в голове, который приказывает ему делать это просто так, чтобы не остановиться.

Впрочем, всё складывается иначе. В этот раз в пелене пьяного марева желтоглазый незнакомец кажется особенно настоящим, и, очнувшись от очередного видения, Эмиель внезапно вспоминает, чем всегда хотел поделиться с Орианой. Решение приходит быстро. Дьявол, ему ещё и нужно успеть до того, как наступит рассвет, прежде чем она уедет, но Ориана заслуживает того, чтобы знать. Она видела все самые худшие его стороны, и потому у него нет никого ближе.

Далеко за полночь он прилетает в поместье её опекунов прямо с гулянки, даже без дублета, в наспех наброшенной рубашке. Кожа головы всё ещё горит от последних остатков боли. Горячечным шепотом Эмиель постепенно рассказывает всё, что видел в своих припадках, и осторожно делится размышлениями. Осторожно, потому что боится. Боится, что сейчас Ориана недоверчиво качнёт головой и захохочет над ним, аплодируя удачному розыгрышу.

Но она не хохочет.

Его слова доводят Ориану до слёз, а в карих глазах мелькает болезненное узнавание. Она смотрит на его трясущиеся руки и губы, потрескавшиеся от частого употребления крови, и какое-то время просто не находит, что сказать.

– Ох, Мими, – коготки Орианы сжимают его плечо, сминая ткань рубашки, – Я боялась, что это случится. По крайней мере, теперь всё встаёт на свои места.

Эмиель хмурится: в голосе ее звучит какая-то невысказанная догадка.

– На что ты намекаешь?

– Ты же не просто так напиваешься до зелёных чертей. Вот только не говори, что дело в ней, только не мне, Мими – ты и раньше не брезговал перебрать. Значит, дело в видениях, – Ориана поджимает губы, – С тех самых пор. А сейчас они усилились, да?

Потерянный, он кивает.

– Право, не знаю, что с этим делать.

– Знаешь. Иначе искал бы другие способы добраться к своему, как ты говоришь, незнакомцу, кроме как заливаться кровью.