– Не совсем, милая. К сожалению, то, что ты можешь считать причиной моему поведению, было лишь поводом. Однако не основой, куда более удалённой во времени, чем может показаться на первый взгляд.

Повисшее молчание только больше подчёркивает его искажённые болью черты. Не отрывая взгляда от шумящих вод реки, Регис долго смотрит в одну точку, потерявшись в раздумьях. Прежде чем начать говорить снова, глухо и тяжело, словно каждое слово даётся ему с трудом.

– Кажется, я совершил ошибку, дорогая Цирилла. Непростительную для собственной проницательности. Так, что посчитал желаемое действительным и теперь вынужден избавляться от его последствий.

Дьявол, вдруг осознаёт Цири, и ещё здесь при чём-то Геральт. Всё вмиг становится запутанным и в то же время простым до невозможности, оставляя только одно. Надо бы успокоить Региса как можно скорее, чтобы тот ничего не успел решить. Ничего, что позволит ему вытворить какую-нибудь глупость.

– Смотря что считать за ошибку, – медленно, мягко произносит Цири. – Но что бы это ни было… Когда-то один добрый друг сказал мне, – прищуривается она, – Что лучшее, что можно сделать в таком случае, это сперва попытаться себя простить. Не припоминаешь, кто это мог быть?

В антрацитах глаз вспыхивает мимолетная, тёплая вспышка узнавания, и, по счастью, Регис сразу улавливает её настрой, мягко кивая в ответ.

– Думаю, могу догадываться.

– То-то же. И знаешь, кажется, есть один способ сейчас это сделать.

Краем глаза она замечает, как подавленный вид Региса немного уходит, возвращая его прежнее спокойствие и даже слабую улыбку на тонких губах. Что ж, славно. Тем лучше для них обоих то, что она сейчас хочет сделать.

Неторопливо Цири поднимает голову к лилово-чёрному небосклону, усеянному россыпью звёзд. Созвездия она выучила ещё в далеком детстве, и узнает их по одному, мысленно радуясь каждой верной догадке. Вот раскинул свои крылья Лебедь, вот на мягких лапах на запад крадётся Рысь, вот маленькой ленточкой проскальзывает, извиваясь, Горностай. Много, много других она может различить и дальше, но важно сейчас не это.

– Керис научила меня, – тихо проговаривает она, не поворачивая головы, – А её научили друиды. Всё просто, Регис. Нужно отдать свои сожаления звёздам. Находишь какое-нибудь созвездие и проговариваешь ему фразу, мысленно или вслух. Просто просишь прощения, и тебе становится легче.

– Какая самобытная традиция, – мягко замечает Регис, – Должно быть, неплохой способ психотерапии?

– Не знаю, терапии или нет, но мне помогает. Попробуй, – предлагает Цири. – Керис говорит, звёзды отпускают всё. Потому что они просто есть. Слышат тебя, когда нужно, и указывают, куда следует идти. И ещё им нет дела до ошибок. Так же, как и Предназначению, как бы нам того ни хотелось.

Что ж, это правда. И откуда взялся комок в горле? Казалось бы, она уже пыталась позабыть всё, что приходило в кошмарах. Правда, пыталась. Только Предназначение распорядилось и здесь, и, видно, ей уже никогда не избавиться от образов прошлого. Горящей Цинтры и рыцаря в чёрных доспехах… Пустыни и единорога, банды Крыс, Бонарта… Мистле, её дорогой Мистле, умирающей у неё на глазах… Всего, что произошло не только по воле Предназначения, но и её вине. Сморгнув непрошеные слёзы, Цири бросает короткий взгляд на вампира – и вдруг видит, как внимательно тот изучает одно-единственное созвездие прямо у себя над головой, с силой поджав губы так, будто они вот-вот задрожат.

Яркое, отчётливое созвездие, которое узнает каждый ребёнок. Пять точек, выстраивающихся в единую линию, и треугольник рядом с ними. Охотник, своей рукой держащий кинжал и острым росчерком ведущий за собой откуда угодно: с берегов Скеллиге, с пустынь Нильфгаарда, с непролазных Веленских топей. И ведущий кого угодно. Охотнику нет дела, будь ты княжной, разбойницей или ведьмачкой. Он просто направляет вперёд, давая хоть какую-то надежду на ориентир.

Когда Цири была поменьше, в согнутом сгибе Руки Охотника она видела руку Геральта, тянущуюся к ней с небосклона, и это в самом деле ослабляло отчаяние и страх, вечных её спутников. Только с возрастом она поняла, как ошибалась. Геральт никогда не был Рукой. Резкий и безжалостный, защищающий тех, кого любит, до самого конца, он воплощал собой Кинжал. Уверенный и опасный в своей мощи. Вовсе не похожий на три изящные точки рядом, поддерживающие его в обманчиво хрупком – но куда более сильном жесте.

Кинжал, не существующий без своей Руки, удерживающей прямую линию в странной гармонии с собой.

– Охотник, – спустя долгое молчание вдруг говорит Регис почему-то шёпотом. – Как давно мне не доводилось видеть его так отчётливо. Во всяком случае, за последние годы.

– Можешь высказать ему, Регис, – мягко кивает Цири, – Всё, что считаешь нужным.

И – о чудо – он её слышит. В молчаливом порыве вампир неотрывно смотрит на созвездие, и в чёрных глазах мелькает какая-то молчаливая мольба. Прощание? Раскаяние? Пленка слёз уже плотно застилает глаза, и Цири больше не смотрит, быстро отвернув голову под другим углом.

Ей тоже есть о чём сожалеть, и, может, в другой компании она бы и захотела побыть наедине с этими сожалениями, но это Регис. Знающий и о Мистле, и о банде Крыс, и о Бонарте – обо всём, что сделало её в чем-то жестокой и чёрствой, стерев светлые чувства из сердца. Регис, который сам не раз видел жестокость, но почему-то сохранил в себе то странное внутреннее тепло, похожее на пламя костра, у которого греешься после долгого пути. Регис, который не осудит за слёзы; который не осудит практически ни за что из возможного, принимая и понимая взамен.

Регис, боль которого всё же немного уходит из черноты глаз, и он опускает взгляд, блестящий не то от такой же влаги, не то от света звёзд.

– Благодарю, дорогая, – сглотнув, произносит он. – И передай мою признательность королеве Керис. В самом деле, действенный совет. Мне… – и он отчего-то отводит взгляд, – Кажется, мне и правда удалось справиться с частью прежних эмоций.

– Так ты останешься? – вмиг отзывается Цири, – Не уезжай, Регис, правда. Хотя бы пару дней. В Корво Бьянко тебе рады, – подчёркивает она, – Между прочим, мы все.

Тонкие губы изгибаются в снисходительной, почти извиняющейся улыбке.

– Не сомневаюсь, милое дитя, однако я всё же не могу позволить себе эту роскошь. Моё состояние не терпит отлагательств, чем бы ни определялись мои мотивы. Надеюсь, другие…

–…Тебе что, нездоровится?

С усилием вампир жмурится, опуская голову к земле, и почти вслепую нащупывает в сумке ещё одну бутылочку, выпивая уже третью по счёту.

– В определённом смысле, – наконец вздыхает он. – И именно потому я беспокоюсь, что могу доставить неудобства. Такого рода, – вдруг добавляет он твердо, видя, как Цири уже открывает рот для возражений, – Что не терпят присутствия посторонних рядом. Поверь, милая, я… слишком давно борюсь с этим недугом, чтобы недооценивать его побочные эффекты.

Чёрт, даже страшно представить, что с ним такое, но лезть к вампиру в душу Цири кажется неправильным. Да и не в её это характере, что ли. Из всех, кто ей знаком, обычно Регис всегда точно знает, что делает – ну, не считая сегодняшнего порыва. Порыва, не ушедшего даже после того, как ослабла боль в чёрных глазах, и, видно, имеющего на то причину, которой уже никто не сможет противостоять.

– Ну, хорошо, – покладисто соглашается она. – Только прежде, чем ты уйдёшь, Регис, ещё кое-что.

То, о чем Цири уже не имеет права забыть, потому что это касается семьи. Самого важного, что есть. Тех, об утрате которых она больше всего боится рассказать когда-нибудь звёздам. Особенно ведьмака, связанного с ней Предназначением, и дорогого не только ей одной.

Неспроста же на её простую фразу вампир напротив замирает, и в благородных чертах лица мелькает что-то, внезапно похожее на волнение.

– Напиши ему, – спустя долгое молчание говорит Цири. – Просто письмо, не больше. Объясни всё, как есть, если не хочешь говорить лицом к лицу. Искренне. Как он этого заслуживает.