Ха, если б только она ещё далась в руки: характер у этого найдёныша оказался похлеще, чем у Йеннифер, но почему-то сразу стал ему понятен, как белый день. Да и скоро прояснилось, почему. Он ведь был точно таким же мелким поганцем.
С Цири они оказались похожи настолько, что он даже подумал было тогда, что она просто отпочковалась от него. Была хрупким побегом, а потом – р-раз – и пустила корни совсем рядом, как это бывает у деревьев. Правда, всё ещё будучи связанной с ним общими переплетениями тканей и коры. Сучье Предназначение наконец начало работать, хотели они этого оба или нет, и, кажется, уже ничего нельзя было поделать. Это Геральт понял сразу же, как только она засопела под боком, укрытая его курткой, и причмокнула губами во сне. Понял – но, видят боги, до последнего не был готов признать.
Цири, малявка Цири… Изумрудная зелень глаз и светлые прядки тонких, как шёлк, волос. Тёплый, воробьиный запах детства, отчаянно напоминающий дух парного молока. Сырость мокрого леса, шумящего над головой густыми кронами сосен, и ароматы душистых трав вокруг. Сладость аренарии, горькие нотки папоротника и волчьей травы… И ещё чего-то очень, очень знакомого. Настолько, что в тот далёкий миг в Брокилоне Геральт вдруг снова ловит тянущее тепло возле пупка – и ловит себя на том, что его бьёт дрожь.
Предназначение, проскакивает в мыслях быстро, как рыбка в чистой глади вод лесных речушек. Моё Предназначение здесь, вот только дело не просто в Цири. Чутьё не подводит и в этот раз: всё оборачивается с ног на голову, несколько раз перекувыркнувшись в воздухе, и замирает, стоит услышать слова Эитнэ, Повелительницы Брокилона.
– Гвинблейдд, – произносит её голос в отзвуках размытой пелены, – Смотри внимательно, не закрывай глаза, это тебе не поможет. Смотри, смотри на твоё Предназначение. Ты помнишь?
Ты помнишь, шепчут шелестом дубовые листья, помнишь, но не сможешь вспомнить сам. Женщина с пепельными волосами зовёт его, прося вернуться за тем, кто будет ждать. Кровь тонкой струйкой течёт у неё изо рта, но она не молчит. Говорит, говорит, бормоча отрывистые слова и обличая суть.
– У Меча Предназначения два острия, – с усилием произносит королева Калантэ, мать принцессы Паветты, пообещавшей ему ребёнка-Неожиданность, – Одно из них – ты. Другое – смерть.
Хрип, страшный, надрывный… Его собственный. Чёрная тьма леса, кружащегося в дикой пляске… Пятна, пятна, пятна… Удушье и влажный привкус металла во рту. Запахи… Неожиданно он узнает этот запах, отзывающийся тягой возле пупка: чёрт, это же зверобой. Гиперикум лекарственный, всплывает непрошено в голове, помогает против симптомов acedia и… Что это? Откуда это? Ясная зелень глаз – и тут же вспышка алого пламени, от жара которого он отрывается от земли. И летит. Летит во темноту, сквозь бескрайнюю пелену неба и сотен осколков звёзд, раскрывая массивные кожистые крылья, но почему-то…
…Первое, что он видит, проснувшись от долгого сна – маленькую фигурку Цири возле кровати, и в этот миг понимает, что пустота в груди и в самом деле утихла сильнее прежнего.
Пусть и не до конца, но достаточно, чтобы справиться. В конце концов, он ведьмак, не боящийся боли, а уж теперь жжение в рёбрах становится хотя бы сносным. Да и больше как-то не до него. Теперь – точно.
Теперь у него есть дитя-Неожиданность. Цири, внучка королевы Калантэ, быстро становится всем, что держит его в рассудке. Дьявол, когда до него доходят слухи о горящей Цинтре, Геральт впервые чувствует, что это такое – когда сердце уходит в пятки. Вмиг стало неважно всё, что было в те короткие месяцы: Йеннифер и майская ночь Беллетэйна, дриады, Содденский холм… Стоило только увидеть, как дрожат губы у Лютика, едва выговаривающего то, что потом войдёт в историю…
Предназначение, в тысячный раз скользит тогда в голове, выбор теперь за тобой. Предназначение или… нечто большее. И странным образом это срабатывает: так, что он даже задумывается, есть ли на этом свете боги. По крайней мере, будет в Элландере – спросит у Нэннеке, кому стоит молиться.
За всё, что теперь осталось. За стремительно бегущую к нему Цири, Львёнка из Цинтры, найденную невесть как, по странному везению, граничащему с чертовщиной. За то, как крепко маленькие ручки обвивают его за шею в порыве отчаяния и невысказанного, невыплаканного ужаса одиночества и потери. От которого только и остаётся, что обнять за тонкие плечики и прижать к себе, сильно, крепко, пообещав самому себе, что это всё, что он должен теперь беречь.
И он бережёт. Изо всех сил, как может. Жертвуя и преодолевая себя, показав малявке Каэр Морхен, его родной дом. Отдав ей всё, что умеет сам, и научив всем нужным финтам и вольтам; чувствуя, что теперь наступило время ему, Геральту, отдавать Предназначению долг.
Вот только всё снова идёт наперекосяк, потому что Предназначение, какое бы ни было, остаётся сучьим.
Прежняя жизнь рушится так же быстро, как он её и воздвиг. Наверное, с той самой минуты, как он привозит Цири в Элландер, предварительно попросив помощи с её обучением у Йеннифер. Отчего-то возникают далёкие воспоминания о том, что в этом маленьком городишке он попал в какой-то переплёт, но он снова никак не может вспомнить, в какой. Да и забывает: в воздухе скоро начинает витать такое напряжение, что можно учуять носом. Цири может грозить опасность, и это всё, что теперь его волнует, пусть хоть утянет в небытие эта сосущая пустота в груди.
Так он думает, пока не происходит бунт на Танедде.
Зараза, ещё въезжая туда, он чувствовал, чувствовал же, что надо быть начеку… Но не ожидал, с кем именно. Не ожидал, что всё же пригрел скорпиона в цветах, и Йеннифер, которой он с трудом, но научился доверять, пойдёт на подобный шаг. Всё закручивается в сложный узел переплетений имён и мотивов: Риенс, Вильгефорц, Башня Чайки… Кровь, текущая из носа и попадающая в рот, влажность во рту и металлический привкус на языке… Отчего-то – на самом деле ли? – в тот миг рядом каркает ворон и с шелестом чёрных крыльев уносится в бушующий рокот бури.
Тёплые руки и пламя, пламя… Ох, кажется, ему что-то говорит Трисс, чародейка с каштановыми волосами. Значит, вот кто спас его от неминуемой гибели в этот раз. Не то, что когда-то давно, что почему-то отскакивает смутным образом в висках. Да, тогда было иное. Холод осеннего утра и серебристая прядь. Чья? Откуда это? Дьявол, горячечный бред захватывает рассудок так быстро, что Геральт просто ему поддаётся, падая в тёплую вату морока и – неожиданно улавливая на краю сознания странный голос, словно вырванный из далёких, незнакомых воспоминаний. Мягкий, убаюкивающий, бормочущий раз за разом ласковые слова.
–…Любовь моя, – неожиданно открыто произносит он, – Как многое мне хотелось бы рассказать тебе… о том, что я ощущаю, Геральт. Насколько ты мне дорог. Насколько… воплощаешь в себе весь свет, что есть в этом мире. Всё, что мне было и будет нужно. Самое ценное, что существует…
Чёрт его знает, что это такое было. В какой-то миг Геральт вообще перестаёт волноваться о правдивости настоящего. Так что он просто слушает приятный голос… и сразу же забывает, что тот говорил, просыпаясь в Брокилоне от ослепительной боли в ноге. Восстановление идёт долго, но он едва ли чувствует то, что должен, даже прежнюю жгучую пустоту. Цири исчезла, и при одной мысли об этом его так и накрывает ярость.
Впрочем, не только она. Страх… Сколько себя помнит Геральт, он не привык бояться ни за свою жизнь, ни за жизни других ведьмаков. Но теперь ему страшно, так сильно, что даже, наверное, стоило бы чувствовать стыд. Только уже наплевать. Да и в страхе нет ничего постыдного, особенно, если он боится за жизнь своего ребёнка-Неожиданности.
Так, что и думает он быстрее обычного, вмиг собираясь в путь. Даже не удивляясь, как скоро собирает вокруг себя безумную троицу: трепача Лютика с его бесконечной болтовнёй и хмурую, нелюдимую Мильву, привыкшую, как и он, решать некоторые вопросы без слов. Правда, вместо меча у неё хорошо срабатывает колчан стрел, и уж в этом Геральт воздает ей должное сполна. Холера, и есть ещё нильфгаардец… Непрошеный нильфгаардец, которого хочется просто прибить за то, что тот сделал с Цири – но почему-то теперь он тащится тенью за ними вслед. Хорошо, удаётся быстро его прогнать, только надолго ли?
