– Мой, – приходится просто сказать в ответ, потому что ничто не уравняет подобное по силе. – Мой. Всегда.
– Ador, – бормочут ему в виски, – Te ador*…
Без перевода. Коротко и отчаянно; о невероятной тяге сердца. Ещё один поцелуй – уже страстный, влажный, с непрекращающейся игрой двух языков. Зараза, знал бы он, как говорить о том, что чувствует, непременно выдал бы что-то красивое, сложное, достойное того, что связывает их двоих… На мгновение Геральт даже успевает об этом пожалеть, но – сразу же отвлекается. Прохладные ладони проводят по его шее и плечам, торопливо, горячечно, будто присваивая себе. И он отзывается им, прикасаясь к новому Регису. Не просто к тому, кого любит. Не к вампиру, которого знает почти всю жизнь.
К наречённому. Шут знает, как соединённому с ним, смертным, но его наречённому. Иному – и в то же время прежнему: худому, прохладному, открытому… Лишающему разума до конца.
– Дьявол, похоже, я… Вижу себя, Геральт, – вдруг удивлённо произносит в его голове Регис, слегка потянув на себя его нижнюю губу, – Твоими глазами… Неужели…
– Да, вот такой. Доволен?
– Более чем… Впрочем, мне думается, это всё же лесть… Или…
Пальцы стремительно путаются в пуговицах балахона, расстёгивая одну за другой. Так быстро, что ещё немного, и он не выдержит – и тогда, похоже, придётся рвать. Снова, что ли, вести себя, как варвар? Чёрт, а какая, вообще-то, разница… Разберутся с тряпками позже. Гораздо позже…
– Не спи, Регис, – выдыхает Геральт, заглядывая в пылающие жаром радужки, – Помоги мне, ну…
– Постой, мой дорогой. Нам не стоит, – внезапно медлит тот, замерев на мгновение. – Я всё ещё беспокоюсь…
Cлава богам, можно затыкать его и в мыслях, быстро сдвинув воротник балахона и впившись губами в изгиб плеча.
– Хватит. Думать, – пульсирует в висках короткими приказами, – Снимай это. Быстрее.
С тонких губ срывается вздох, такой, будто во всем мире больше нет воздуха. Распахнув края ворота и потянув за какой-то пояс, Регис вытряхивается из своей дурацкой одёжки, сбрасывая её на пол. Теперь он оказывается в одних штанах, узких, чёрных, контрастирующих с бледной кожей – и тут же попадает в плен его, Геральта, жадных рук.
Знакомый до боли, со всеми своими привычными чертами. С бесконечно длинными ногами и с плавным изгибом ключиц; с точёной шеей и тремя родинками на груди. С седой прядью, светящейся в волосах серебром. Родной, до самой последней чёрточки, и невозможно не принять его до конца, уже без лжи и полуправд. Без всего, что оставалось между ними незримой гранью, растворяясь в чистом воздухе январского утра.
Кажется, первым Геральт целует его челюсть, быстро спускаясь ниже; забирая всё, чем и так владел. Того, кто никогда не смог бы подчиниться другому, но теперь подчинён ему. Зубы с силой впиваются в бледную кожу, заставляя её едва заметно покраснеть, и в ответ Регис издаёт сладкий, дрожащий стон, сжав пальцы на его спине.
– Как же мне тебя не…
Чёрт, ещё один такой звук, и он точно поплывёт головой, даже неважно куда. Да и сейчас Геральт всё равно бы не сообразил, в мыслях и так всё смешивается в пылающий жар. Торопливо он ведёт пальцами по дорожке тёмных волос, спускаясь всё ниже – и вдруг получает в награду горячий, бесстыдный поцелуй в шею, оставляющий на коже влажный след.
След того, кому он принадлежит. И будет принадлежать всегда.
– Осторожнее, мастер… Регис, – отчего-то проскальзывает ехидная мысль, – Можешь задеть… Или ты так и лечишь, а?
– Дьявол, и зачем… – почти недовольно отзывается Регис, стремительно краснея и дальше, уже по шее и груди – и тут же начинает скользить рукой вниз между его ног.
Хорошо, Геральт успевает перехватить его запястье, в жёсткой хватке отводя назад – и взамен сам начинает распутывать пальцами завязки узких штанов. Теперь уже надо действовать, пока они вконец не лишились рассудка. Быстро и точно. Как в поединке с каждой встреченной бестией, только в этот раз будет не поединок. Скорее, что-то похожее на благодарность, чтобы хотя бы немного окунуть Региса в поток жара самому. Или тепла, которым тот всегда окутывал без остатка – и которое теперь точно захлестнёт его с головой.
– Ге… ральт…
– Холера, – вдруг сердито вспоминает он, проводя языком по линии ключицы, – Думал ещё о своих… грядках, пока я…
–…Отнюдь, – быстро перебивает его мягкий голос. – Я думал… Лишь об одном тебе, мой дорогой. Прости мне эту…
– Ни хрена не… прощу, Регис. Иди сюда.
Уговаривать не приходится, и они снова сливаются в сплетении ртов – так быстро и так привычно, будто именно в этой позе были созданы. Как и должны, наверное, наречённые… Кажется, будто где-то вдали рокочет Предназначение, грозясь пролиться бескрайней стеной дождя, невиданного в январе. Невиданного, как и то, что искрит между ними. Что-то нечеловечески сильное; то, что сильнее любви и даже смерти. То, что в обычных условиях должно было быть невозможным.
Но оно здесь. Случилось сейчас или нет, неважно. Уже неважно. Пока его крепко держат в хватке когтистых рук, ему…
–…Подожди, – оторвавшись от его губ, хрипло произносит Регис почему-то вслух. – Доспехи… Стоит снять хотя бы их часть, Геральт.
И, вздрогнув, мягко усмехается – так, что вмиг становится ясно, почему. Из них двоих теперь Геральт оказывается закован в целый чёртов панцирь из нагрудников и наручей, которые сразу начинают здорово раздражать.
– Щекотно, что ли? – отдышавшись, фыркает он. – Ну, тогда погоди, я…
Рука уже тянется к металлу застежки, неловко пытаясь её раскрепить – быстрее, быстрее… Credo in sanguinem, почему-то пролетает в голове фраза, и вдруг он чувствует что-то странное в груди. Вовсе не то, что должен.
Удушье, такое сильное, будто его изнутри сдавливает чья-то рука. Не в силах вздохнуть, Геральт кашляет что есть силы, лишь бы скинуть непрошеный порыв. Кашляет долго, до хрипоты, почти бессознательно прижав руку ко рту – и так же бессознательно потом её отнимает, ощущая невыносимо сильное жжение под рёбрами. И застывает на месте.
На ладони оказывается кровь. Совсем маленькое алое пятнышко, размазавшееся по мозолям от рукояти меча.
– Нет, нет… Нет! – вдруг испуганно вскрикивает мягкий голос совсем рядом.
Вскочив с его колен, Регис тут же отходит назад, прикрыв рот рукой в неверии. Благородные, дорогие черты искажает гримаса немого ужаса. И чего-то другого – куда страшнее.
Осознания, которое не заставляет себя ждать.
– Что мы наделали, – шелестят в голове чужие мысли, звеня ледяными нотками, – Не нужно было… Нет, пожалуйста!
И неожиданно Геральт понимает, без лишних объяснений и болтовни. В тот миг, когда в груди начинает жечь так сильно, что не сравнится ни с ядами, ни с ранами от когтей экиммы… ни с чем, испытанным ранее. Боль опаляет нутро так, будто прямо в него направили поток жидкого огня. Не греющего и не мирного; не того, что он привык видеть в алой глубине глаз.
На сей раз несущего смерть.
– Ре… гис, – подавившись вздохом, с трудом произносит он, – Предназна… чение? Это… оно?
Холера, ведь и не может быть это чем-то иным. Что ж, он успел хотя бы то, что мог, пока ещё было время. Или, наоборот, всё испортил, чёрт его знает. Какая теперь разница, если в лёгких становится всё меньше воздуха, и каждый вдох начинает походить на хрип.
Лица тут же касаются прохладные ладони, ласково оглаживая по щекам, и едва уловимо чувствуется, как они подрагивают от напряжения.
– Боги, – едва слышно бормочет Регис, – Геральт, ты слышишь меня?
С усилием подняв взгляд, он вдруг видит, как алое пламя радужек утихает, растворяясь в черноте антрацита – последнее, что успевает уловить, прежде чем падает в темноту. Первую из многих. Рука хватает перед собой что-то прохладное и твёрдое, изо всех сил цепляясь за последнее, что знакомо: узкую ладонь, быстро сжимающую его пальцы в ответ.
–…Регис, – с усилием выдыхают губы, – Регис, где…
Рассудок возвращается быстро. Сразу он открывает веки и теперь видит, что лежит на кровати, чувствуя, как с него всё-таки стягивают доспехи. На кровати его вампира, почему-то снова одетого в чёртов балахон. Вмиг побледневшего и поджавшего губы так, чтобы… Ох, чтобы те не дрожали.
